CC-шки

[Пётр&Павел]

(обрывки)

ОЧАРОВАТЕЛЬНЫЙ КАРЛОС
(правая книга)


Пред варение

На темы книг Карлоса Кастанеды, или «по мотивам» этих книг написано немало и разно. Однако у всех авторов этих текстов есть одна общая черта, - каждый тянет «покрывало магии» в свою сторону. То есть в сторону той парадигмы, которая является животрепещущим началом в мировоззрении, мироощущении самого автора.
И это по меньшей мере странно. Нет, странно не наличие подобного рода парадигмально ангажированной критики или анализа, - чего только не бывает под этим небом! Странно то, что всё это воспринимается всерьёз, и даже вспыхивают споры о том, насколько верно тем или иным комментатором схвачена суть текстов Кастанеды.
Но она ведь не схвачена никогда! Поскольку вот та конкретная парадигма, которую пользуют всякого волоса комментаторы в качестве точки отсчёта в своих "исследованиях", как раз и является той дырой, сквозь которую ускользает суть.

Есть распространённое выражение: Своим текстом автор пытается (хочет) донести (передать) до нас (нам) мысль о том, что...
Что сие значит?
Если направить внимание на суть этой фразы, то мы обнаружим следующее:
а) есть некто (автор), кто хочет нам нечто передать, (рас-)сказать о чём-то;
б) есть текст, как средство или способ передачи;
в) посредством этого текста оформляется мысль, то есть некая логическая структура, доступная нашему восприятию;
г) и есть вот то самое то, что (в дальнейшем — то-что), что и намерен передать автор.

Это то-что, по сути, есть главное, ради чего и выстраивается вся эта цепочка: мысль-слова-текст.
Предполагается, что у нас нет этого то-что, нам только сейчас автор сказывает о нём. И если мы хотим это то-что приобрести, то нам следует его схватить.

Вообще-то принято говорить, - понять. Однако в некоторых случаях для того, чтобы поиметь то-что, что нам пытаются передать, понимания недостаточно. Ибо понимание не всегда значит — обладать, быть-этим. Понимание, как правило, остранено от нас. Между нами и понимаемым существует некое расстояние. Мы не есть то, что понимаем. Хуже того, иногда понимание, наоборот, уводит нас от бытия понимаемого.
Подобное случается, например, с некоторыми религиозными и даже философскими текстами. Подобное сплошь и рядом происходит с поэзией. Здесь понимание является скорее иллюзией, некой кажестью обладания переданным. Но в действительности настоящее то-что передаваемого ускользает от нас. Хотя мы-то пребываем в уверенности, что поняли всё, что было возможно. И ничего более того, что мы поняли, - нет.

Понимание, вне всяких сомнений, является значимым и, зачастую, основополагающим феноменом нашего мышления. Поэтому глупо было бы отрицать его важность. Но может быть стоит попробовать ввести ещё один термин, тем более, что он встречается и в текстах самого Карлоса Кастанеды? Речь идёт о схватывании (grab).
Если попробовать "объяснить" этот термин, отталкиваясь от понимания, то можно было бы выстроить следующую, весьма неуклюжую, конструкцию: схватывание есть понимание (постижение) чего-то всем существом человека. То есть, в отличие от понимания, в случае схватывания задействован не только разум и органы чувств, но ещё и вот та самая воля, о которую немало сломалось комментаторских копий.
Иначе говоря, в сравнении с пониманием, схватывание является более объёмным способом восприятия, взаимодействия и постижения мира.

Мы сейчас не можем говорить о магическом схватывании. Но как частный случай схватывания, можем обратить внимание на восприятие искусства.
В случае с искусством понимание теряет свою актуальность (если мы, конечно, говорим именно об искусстве, а не искусствоведении), и остаётся только своеобразное схватывание, которое либо случается, либо нет.
Рядом со схватыванием стоит упомянуть ещё один феномен осознания, который можно обозначить, как узнавание. Узнавание не в смысле по-знания, усвоения нового, а как опознание, вспоминание, чего-то словно забытого, но знаемого когда-то. Как, например, мы узнаём старого приятеля, с которым не виделись десяток лет и почти не вспоминали его все эти годы. Это, разумеется, пример чисто бытовой. Узнавание же на некоем, если угодно, онтологическом уровне, гораздо абстрактнее.
При восприятии, схватывании искусства, происходит такого рода узнавание. Мы словно узнаём нечто, что когда-то, где-то - в другом существовании? - уже знали, но забыли. Произведение искусства, будь то музыка, живопись или поэзия, словно открывает в нас некое пространство, которое существовало и до этого, но было забыто. А если такого забытого, но знаемого когда-то ранее пространства в нас нет, то и искусство оставляет нас равнодушным. Не случается некоего резонанса.

Не станем подробно останавливаться на всех видах искусства, раз уж в нашем случае мы имеем дело только с текстом, текстом Карлоса Кастанеды. Попробуем говорить лишь о том, что нам может передать искусство текста.
Итак, автор текста намерен сообщить нам, или, говоря иначе, приобщить нас к тому, чего у нас пока нет. Мы намерены это схватить и в дальнейшем иметь это то-что.
Но как? Каким образом мы можем осуществить такое схватывание? Ведь, например, если нам бросают некий предмет, то мы должны разглядеть, опознать его, чтобы схватить. Мы должны узнать этот предмет, как то, что нам брошено.
Но тогда получается, что у нас уже должно быть некое знание об этом предмете или, как минимум, какое-то представление о нём.
Или же, если рассматривать схватывание, как узнавание, то мы опять-таки должны были уже когда-то иметь дело с передаваемым нам. Подобно тому, как мы должны были когда-то приятельствовать с тем человеком, которого узнали после многолетней разлуки.
Но тогда о какой вести, о какой новости может идти речь? Не получается ли, что мы либо неизбежно упустим то, что нам намерен передать автор, если в нас самих уже заранее нет некоего знания об этом, либо автор не сообщит нам ничего принципиально нового, раз уж у нас такое знание есть?
Парадокс? Похоже на то.
Однако не будем торопиться его как-то решать, а, наоборот, попробуем этот парадокс разрешить, то есть позволим ему быть. И даже попробуем его усугубить.

Мы уже договорились, что то-что, которое намерен нам сообщить, передать тот, кто им уже владеет (автор текста), бросается нам для схватывания в виде мысли, выражаемой посредством слов.
Но насколько это надёжный и верный посредник, - слова? Какие у нас гарантии того, что мы воспринимаем эти слова так же, как их понимает сам автор? Откуда нам знать, что мы относимся к словам так же, как он сам? Ведь если всё это не так, если слова автора не схватываются нами ровно в тех же значениях, какими их наделяет он сам, то о каком схватывании вообще может идти речь?
Иначе говоря, одним из необходимых условий для того, чтобы случилось схватывание, является условие пребывания нас и автора в одном языковом пространстве.

Но что это значит, - одно языковое пространство?
Простой пример. Чтобы схватить — или даже просто понять - то, что нам сказывается на иностранном языке, мы должны владеть этим языком. В противном случае, максимум на что мы окажемся способны, так это понимать смысл слов посредством фонетических ассоциаций к тому языку, которым мы владеем.
Например, английское grip, в таком случае, будет для нас просто гриппом. А прочитав английское же newest, мы решим, что речь идёт о невесте.
Кстати, именно такой способ понимания и трактовки текстов Карлоса Кастанеды, похоже, является наиболее распространённым в околокастанедовской тусовке. Только, разумеется, ассоциации здесь не фонетические, а "эзотерические".

Если этот пример понятен, то попробуем взглянуть на некоторые существующие языковые пространства и на способ передачи, присущий им.
Наиболее конкретным — то есть допускающим меньше всего вольностей — следует признать язык науки, или языковое пространство научной парадигмы. Помимо слов в этом пространстве существуют формулы (строго говоря, в идеале это вообще скорее пространство формул нежели слов). А формулы, если не отвлекаться на поиск их онтологического смысла, позволяют наиболее прямым путём передать то, что намерен передать говорящий. Разумеется, это предполагает пребывание воспринимающего в том же самом языковом пространстве, в котором находится передающий, - пространстве научной парадигмы.

Теперь, для контраста, возьмём другое языковое пространство, - поэзию.
В этом пространстве нет формул (если мы, разумеется, не станем принимать за поэзию стихоплётство, использующее избитые «поэтические штампы»). Да и сами слова здесь играют совсем не ту роль, что в пространстве научной парадигмы. И если, вдруг, человек, погружённый в языковое пространство науки, сталкивается с языковым пространством поэзии, то поначалу он приходит в замешательство, а потом начинает браниться: Что за бред? Как вообще можно всерьёз рассматривать такое?
В свою очередь, поэту будет непроходимо неинтересно в пространстве научной парадигмы. Ибо настоящая поэзия всегда направлена на онтологию, а наука старательно избегает всей этой «онтологической размытости».

Существуют и другие языковые пространства. Например, философии, религии, психологии, эзотерики (и экзотерики тоже), ангажированного идиотизма и тп. Однако мы не станем разбирать каждое из них в подробности, поскольку вопрос уже и без того напрашивается, - к какому языковому пространству отнести тексты Карлоса Кастанеды?
И здесь нас подстерегает Засада №1: мы не знаем.
Разумеется, если мы честны перед собой. Во всех прочих случаях мы без всякого труда относим эти тексты к тому языковому пространству, которое нам нравится, в котором мы себя чувствуем уютно и безопасно. Чаще всего этим оказывается пространство дурнопахнущей эзотерики.

Сам автор — Кастанеда — заявляет о некоем магическом пространстве, в котором он оказался благодаря стараниям дона Хуана, и которое он пытается описывать. Однако дон Хуан, или кто-то ему подобный, не сидел на одной с нами циновке, у нас не было опыта, подобного (про тождественность вообще не приходится говорить) опыту Карлоса. Поэтому честный ответ и будет: не знаем.
Но если мы так ответим, то только усугубим уже обозначенный выше парадокс! Такой ответ лишь ещё глубже погрузит нас в ощущение безнадёжности попыток схватить именно то-что, бросаемое нам Карлосом.
И на кой нам такая, прошу прощения, честность? Если она оставляет нас у разбитого корыта? Если она лишает нас удовольствия поговорить о том-о-сём, что мы легко понимаем, исходя из текстов Кастанеды? Зачем нам горевать у разбитого корыта, если мы так вот легко, от бедра, способны установить это понимаемое нами то-сё на место никак не схватываемого то-что?
Так что, как же это, - не знаем?! Ведь вот они, - слова Кастанеды! Сейчас мы быстренько подгоним к ним своё языковое пространство, напялим на них свою привычную парадигму, осветим своим собственным мировоззрением и, - да вот же оно! Мы всё поняли!
И вот уже у нас есть о чём поговорить и чем заняться. И вот уже у нас возникает своего рода культ (а точнее — карго-культ) дона Хуана и пророка его Карлитоса. И вот мы уже чувствуем себя настолько уверенно в «обретённом» нами пространстве «учения дона Хуана» (в дальнейшем - УчДХ), что начинаем его исследовать, комментировать, давать рекомендации, советы и практические задания.
Однако в действительности все эти «практикующие УчДХ» узнали, опознали в текстах Кастанеды лишь тот эзотерический хлам, которым их головы забиты по самую маковку. Так что, по сути, все они занимаются ничем иным, как таксидермией УчДХ. И довольно унылой таксидермией, надо сказать.

Здесь уместно привести определение из словаря.

... Таксидермия (др.-греч. τάξις — приведение в порядок и δέρμα — кожа, шкура) — способ изготовления чучел животных, основой при котором является шкура животного. Она натягивается на некую основу, а полость внутри заполняется наполнителем. В основном таксидермия применяется для изготовления музейных экспонатов, а также для сохранения охотничьих трофеев...

Исследователи-таксидермисты именно этим и заняты. Применяя доступные им парадигмы к УчДХ, они, по сути, производят на свет чучело, основой которого являются слова, похожие на слова Кастанеды, но взятые совсем в другом языковом пространстве. А полость такого чучела, вычищенная от абстрактного дона Хуана, запихивается наполнителем из той конкретной парадигмы - научной, психологической, религиозной и тп. - , которой придерживаются сами таксидермисты. Чаще всего это парадигма ангажированного идиотической эзотерикой сознания.
Говоря по простому, таксидермисты варятся в собственном соку и пред-варяют, заполняют этим своим бульоном всякий оказывающийся в их поле зрения текст, феномен, факт. Даже если в тексте имеются, как в текстах Кастанеды, прямые предупреждения о не просто факте, а о факте энергетическом. То есть таком, который не может быть познан, понят не только посредством слов, но даже всевышней логики.

Старания эзотерических таксидермистов, расбросанные по многочисленным форумам и конференциям, настолько вульгарны, что неинтересно их рассматривать даже в качестве иллюстрации. Однако есть особый случай таксидермии УчДХ, на котором стоило бы остановиться и рассмотреть подробнее. Поскольку это довольно убедительный, для ангажированного научной парадигмой сознания, опыт.
Речь идёт о текстах Алексея Ксендзюка и о его Нагуализме Нового Цикла. Который, на данный момент времени, успел трансформироваться в Постнагуализм. Правда, на том и сгинул или близок к тому.

В принципе, Алексею удалось создать довольно убедительное и цельное "учение". И единственным его недостатком — если это считать недостатком — является то, что Нью-Нагуализм Ксендзюка не имеет никакого отношения к УчДХ, несмотря на то, что использует те же слова и понятия, которые встречаются в текстах КК.
Разница УчДх и Н-НК онтологическая, если можно так выразиться. Ибо парадигмы (если такое определение применимо к УчДХ) этих «учений» не просто никак не пересекаются, но прямо противоположны, точно синус и Кассандра. Для дона Хуана нагуализм, магия является, если уж искать аналогию, искусством. Нью-Нагуализм Ксендзюка, по его глубокому убеждению, является наукой.
Между искусством и наукой пролегает пропасть, которую невозможно преодолеть некими поступательными шагами. Здесь нужен скачок, подобный тому, который необходим, по мнению Мартина Хайдеггера, для преодоления пропасти между наукой и философией.
Да, Н-НК выгодно отличается от прочих видов таксидермии УчДХ, замешанных на эзотерике. Да, Нью-Нагуализм привлекателен для трезвомыслящих, опирающихся на парадигму науки и пребывающих в языковом пространстве науки граждан. Да, он убедителен настолько, насколько убедительна для нынешнего обывательского сознания сама наука.
Но именно в силу этих причин он и не имеет никакого отношения к УчДХ. Поскольку, например, для дона Хуана существуют Мескалито, Дымок, Трава Дьявола, со всеми вытекающими отсюда энергетическими фактами. А для Алексея Ксендзюка есть только различные алкалоиды, их воздействие на психику и сознание, и прочая «химия тела», со всеми вытекающими отсюда фактами.
Так что то-что Кастанеды, являющееся абстрактным, так это незаметно и убедительно превращается у Ксендзюка в то-сё, базирующееся на конкретной науке или психологии...


Ну, хорошо! - воскликнет нетерпеливый голубоглазый читатель, - С таксидермией понятно. Но что же нам делать? Что делать с этой Засадой №1, если мы согласимся честно признать существование нашего, - не знаем?
Ведь получается какой-то порочный круг: мы хотели бы схватить то, что бросается нам посредством текстов Карлоса Кастанеды, но не можем этого сделать, поскольку сами не пребываем в том пространстве, из которого, единственного, и есть возможность схватить именно это, а не шкурку для таксидермических штудий.
Но с другой стороны, ведь чтобы проникнуть в это пространство, нам надо бы схватить именно то-что, которое передаётся?

Совершенно верно. Именно так. И это Засада №2: как это возможно — если вообще возможно — схватить нечто, что доступно лишь в том пространстве, в котором мы теперь не обретаемся? А чтобы в него - это пространство — проникнуть, нам непременно нужно это нечто схватить?

Что ж, положение, прямо скажем, тоскливое. И в этом положении даже ситуация таксидермистов выглядит не такой удручающей, - а вдруг? а если? а может быть вот так вот, разглядывая всякие чучела с разных позиций и точек зрения, мы, в конце концов, что-нибудь да и поймём?
Разумеется поймём! Что-нибудь «из жизни чучел». Но если нам интересно нечто иное, если мы хотим не просто понять, а схватить, то весь этот таксидермизм нужно отбросить раз и навсегда.

 - И остаться вообще ни с чем? - возмутится всё тот же нетерпеливый голубоглазый читатель.
Хорошо бы! Однако такое нам недоступно. У нас всегда неизбежно найдётся что-то своё, то, что мы будем пробовать применить в качестве парадигмы, читая тексты Кастанеды.
И это Засады №3: сможем ли мы отыскать такое своё, которое хотя бы как-то соотносилось с то-что текстов Карлоса? Имеется ли в нас нечто плотно забытое, что способно возникнуть, как узнавание при помощи текстов КК?
Что ж, наверняка мы этого пока не знаем. Однако можем попробовать это поискать, а там уж, - как случится.


...

[Пётр&Павел]

...

И вот теперь возникает хороший вопрос, - как? Как нам читать эти тексты, чтобы то-что, таящееся в них, не ускользало от нас? Ведь мы совсем не уверены, что сможем отыскать в себе нечто своё, которое каким-то образом опознает, а потом соотнесётся, сонастроится и зазвучит в унисон с этим кастанедовским то-что.

Ну, и пусть себе не уверены. В любом случае, сейчас, как ни странно, это не главная для нас трудность. Сейчас нам важно, чтобы зазвучало само то-что текстов Кастанеды. Зазвучало собственным звуком, а не какафонией нашего ментального шума, имеющего своей основой избранную нами, как истинную, парадигму сознания.
А для этого нам следует отыскать место, из которого слышно. И найти такое место, разумеется, предстоит в себе, а не в тексте.
В этом месте не должно быть никаких заранее обусловливающих нас парадигм, о вредоносности которых мы уже как будто договорились выше. И подбираться к этому месту нам предстоит через отношение. Поскольку отношение тоже даёт такую же заранее обусловливающую установку, как и парадигма. Следовательно, говоря совсем просто, от верности отношения зависит качество звука.
Простой пример.
Если мы читаем некий научный труд, то мы относимся к нему совершенно серьёзно, вдумчиво, не допуская никаких серафимов и прочих религиозных фикусов в свои мысли. К описываемому этим научным трудом мы относимся как к тому, что есть на самом деле. Мы погружены в языковое пространство науки, пребываем в пространстве научной парадигмы, а следовательно наше "на самом деле" является глубоко материалистическим. И к тексту, который читаем, мы относимся с соответствующей нашему "на самом деле" критичностью.
Если мы читаем научно-фантастический рассказ или повесть, то и наше отношение уже другое. Здесь мы более снисходительны к автору. Мы понимаем, что он описывает не действительные события и факты, а содержание своих фантазий, которые мы ему позволяем, хотя и понимаем, что на самом деле - в нашем, материалистическом "на самом деле" - они не реальны. Конечно, у хорошего автора можно отыскать в романе и какие-то вполне себе научные идеи или мысли. Но наше отношение к тексту всё равно не точно такое же, каким оно было к тексту научному.
И наконец, если мы читаем Сказки Бабушки Арины, то и отношение наше к читаемому соответствующее. Мы понимаем, что всё это слишком далеко от того, что есть на самом деле. Мы ведь убеждены, что точно знаем, как оно там всё обстоит с этим самым делом, правда?
У каждого из нас есть особая палитра, в которой для каждого текста, в соответствии с его жанром, заготовлено определённое отношение. И именно это отношение определяет наши ожидания. То есть благодаря правильно выбранному из палитры отношению, мы уже заранее догадываемся, чего ждать от текста и даже догадываемся о том, что именно мы из него сможем вынести, почерпнуть, понять. И если отношение выбрано не верно, например, к Сказкам БА мы отнесёмся, как к научному трактату, то на выходе заимеем любовь циркуля к пердимоноклю, не более того.

Так какое же отношение нам стоит выбрать для текстов Кастанеды?
Увы, похоже, что такого отношения в нашей палитре нет. Так что сейчас мы только будем пробовать его найти.
Существует два основных вида отношения читателей к текстам Карлоса Кастанеды: одни считают, что описанное там является описанием событий, происходивших реально; другие полагают, что книги Карлоса есть сплошной вымысел. Между этими двумя крайними точками отношений располагается множество «промежуточных вариантов», которые трактуют тексты Кастанеды как полуправду, литературный вымысел, литературную обработку каких-то реальных событий (а дона Хуана, как некий собирательный образ), и тд и тп.
Но какой бы из вариантов отношения мы ни взяли, нетрудно заметить, что главным вопросом здесь является вопрос о достоверности, вне зависимости от того, разрешается он утвердительно или отрицательно.
В итоге получается так, что читатель, озабоченный этой достоверностью, читатель, чьё внимание и интерес (вкупе с энергией) направлены по большей части на отыскание подтверждений или отрицаний этой достоверности, проскальзывает мимо самой сути текста. Ибо суть текста иной раз совсем не в том, описаны ли там события, происходившие в действительности или нет. Разве диалоги Платона, например, утрачивают свою суть от того, что описываемое в них, зачастую не имело места в действительности?

И сразу слышно возмущённое возражение: Да, но к диалогам Платона мы относимся, как к философским текстам! А к книгам Кастанеды мы не хотим так относиться, они ни в коем случае философскими текстами не являются!
И очень хорошо, что мы не собираемся относиться к ним, как к философии! Поскольку такое отношение тоже дало бы нам предварительную установку, и мы уже заранее знали бы, чего там ищем.

Попробуем в качестве отправного отношения к текстам Карлоса Кастанеды установить своего рода презумпцию невиновности, подобную той, которая существует в правоведении. Однако с одной существенной разницей. В отличии от правовой ситуации, мы не станем тратить силы и внимание для оправдания или снятия такой презумпции. То есть не будем искать вины или её отсутствия, ибо такой подход моментально искажает то отношение, которое мы пытаемся установить и сразу опускает его обратно до уровня тех основных отношений «за» и «против», о которых было сказано выше.
Мы же своим отношением попробуем вообще снять этот вопрос достоверности, убрать его значимость. Таким своим отношением мы отказываемся от веры в автора, но устанавливаем доверие к его текстам. Или, говоря иначе, мы верим текстам, не веря автору (это не вполне то же самое, о чём говорил ДХ своим «верить, не веря», но очень близко). И только такое отношение, возможно, даст нам шанс найти вот то место, из которого слышно.

Возможно кому-то не понравится такой подбор слова, - место. Действительно, а почему именно место? Почему не сказать, - состояние?
Можно сказать и так. Однако место в данном случае будет правильнее. Состояние как бы подразумевает, что мы в него уже и вошли. Мы уже оказались в другом состоянии, а значит стали другими по сравнению с нами прежними. Но это вряд ли произойдёт так вот сразу.
Мы будем пробовать и ошибаться, устанавливать необходимое отношение и снова терять его. В процессе чтения нас будут соблазнять выскакивающие по инерции, как чёртик из короба, привычные нам парадигмы. И мы будем их запихивать обратно. Временами нам будет очень желаемо отложить в сторону это неуловимое то-что и заняться привычными таксидермическими танцами со шкурками. А потом мы будем спохватываться и возвращаться туда, где утратили звук.
То есть, это будет процесс. Потому и лучше - место. А не состояние. Ведь в месте можно и топтаться.


Весь последующий текст представляет собой не более чем «иллюстрацию» к тому отношению, о котором было сказано.
Эта иллюстрация не претендует на «всеохватность взгляда» и уж тем более на изложение некой истины. И несмотря на то, что именно такое отношение, в конечном счёте, явилось для нас самих действительно судьбоносным, то есть, во многом определившим нашу дальнейшую жизнь, нам совсем не нужно, чтобы нам верили. Это ведь неинтересно!
Всё это лишь иллюстрация. А какое может быть отношение к иллюстрации? Нравится — не нравится, интересно — неинтересно, в конце концов, красиво — уродливо. Не более того.

...

[James Getz]

Пётр&Павел,  че то вы одни цитаты шпарите, а где ваше понимание, комментарии этих цитат?

[Pipa]

Пётр&Павел,  че то вы одни цитаты шпарите, а где ваше понимание, комментарии этих цитат?

    А может быть, это не цитаты, а он сам всё это сочинил?

[Мужики сомневаются]

это не цитаты, а он сам всё это сочинил?

Даже если и сам, то это всё равно цитаты из более целого текста, и в таком случае это самоцитирование.

[Pipa]

Даже если и сам, то это всё равно цитаты из более целого текста, и в таком случае это самоцитирование.

    Целый текст, который по размеру сильно больше приведенных цитат, все равно пришлось бы обсуждать, разбив его на отдельные фрагменты. А что касается приведенной цитаты, то она и так довольно велика, поскольку даже в одном сообщении не поместилась.
    Таким образом, если автор темы цитировал свой собственный текст, но к нему не должно быть претензий. В том числе по части отсутствия комментариев, которые в случае самоцитирования необязательны.

[Мужики сомневаются]

к нему не должно быть претензий. В том числе по части отсутствия комментариев, которые в случае самоцитирования необязательны.

Претензии не претензии, но ясность внести надо бы.
В самом начале написано: обрывки.
Это уже говорит о том, что перед нами часть чего то большего.
И умолчание авторства даёт простор воображению.
Варианты:
1. автор он сам, но шибко скромный (бывает но редко, обычно авторством гордятся и даже кичатся и даже
борются за авторские права)
2. автор кто то другой, но нашему дружку понравились идеи и он решил их толкнуть в массы.
авторство указывать не захотел. Возможные причины:
1. хотел что бы косвенно считалось что он и есть автор, но прямо врать не захотел
2. не стал указывать автора, что бы всякие там не нагуглили и не лишили его монополии на изложение
(куски то можно вырывать любые).

Но если автор не он, то комментарии были бы не лишние, хотя бы такого толка:
я вот согласен с автором в целом, за исключением...
ну или ещё как. А то "испорченный телефон" получается, которые что хочет передаёт, а чего не хочет,
то замалчивает.

[Pipa]

Но если автор не он, то комментарии были бы не лишние, хотя бы такого толка:
я вот согласен с автором в целом, за исключением...
ну или ещё как. А то "испорченный телефон" получается, которые что хочет передаёт, а чего не хочет,
то замалчивает.

    Первое, что я сделала - попыталась найти эти цитаты в интернете, но их там найти мне не удалось. В таких случаях, пока не доказан факт плагиата, положено считать автора сообщения и автора текста одним и тем же лицом. Презумпция невиновности, знает ли .

[Ржавая стрела]

Ребята, Петя и Паша, а можете тезисно в одном, трех предложениях написать о чём речь. Что в результате чтения этого текста должно произойти с читателем? Какая задача, намерение?

[добрый долб]

Прочитав пару обрывков нашего нового автора, я вспомнил случай, который произошел на Физическом факультете в Томском политехе. Шла обычная лекция по математике, и профессор, изрисовав всю доску формулами, наконец, ввел новую величину — число пи с волнистой линией сверху. Затем обернулся к аудитории и громогласно заявил:

— А эту величину мы назовем ПИ С ДУЖКОЙ!

В аудитории истерический хохот. Профессор, глядя на студентов непонимающими, наивными глазами поверх очков, произносит финальную фразу:

— Ну, хорошо, не хотите пи с дужкой, назовем тогда ПИ С ДОМИКОМ!

[мишаня]

А у меня такой вчера случай был.
Выхожу из подъезда покурить, в верхней одежде — зима на дворе. Навстречу мужик с полным тяжёлым мешком и безменом:
— Картошка нужна?
— Нет.
Мысленно пожелал ему удачи — наш дом новый, в это время дня абсолютно пустой. Все на работе и в садиках.
Докурив, возвращаюсь на свой 7 этаж. Звонок в дверь. Открываю — всё тот же мужик. Уже порядком запыхавшийся со своим мешком и злой, потому что мешок по-прежнему полный. Вижу, что узнает меня и не узнает — я же, типа, стоял у подъезда в верхней одежде, а тут внутри и в халате канареечного цвета. В общем, мысль его, похоже, пошла, спотыкаясь, в направлении: почему у всех в этом подъезде такие одинаковые гнусные рожи? Спрашивает, как в первый раз:
— Картошка нужна?
— Нет.
Через несколько минут я вспомнил, что соседка с 21 этажа тоже бюллетенит. Ну, и возникла идея безобидного розыгрыша. Я надел свитер понаряднее и немедленно отправился к ней. Лифтом, конечно. Мы успели сесть за чай и даже начать всякие глупости, когда раздался звонок в дверь.
— Подожди, — сладко сказал я соседке. — Открою сам!
Мешок у мужика был по-прежнему полон. При виде меня в третий раз и снова в другом прикиде, вместо привычного "картошка нужна?" раздалось:
— Что за дом такой ебанутый?!

[Pipa]

     Книги Карлоса Кастанеды - это СЛОЖНЫЙ текст, тогда как вещи, который затеял разбирать топикстартер, было бы правильнее разобрать на более простых примерах, не совмещая их с анализом наследия КК. И это, прежде всего, вещи связанные с языком и проблемой передачи понятий от одного человека к другому. Т.е. вопросы филологии и педагогики следует уяснять прежде, чем переходить к книгам КК, а уж тем более не стоит их выяснять прямо на его книгах, поскольку те имеют особую специфику, отягощающую постижение основ.
    Так вот "схватыванию" (по терминологии самого топикстартера) могут препятствовать разные причины, основных из которых две: 1) отсутствие единства в толковании слов между писателем и читателем, 2) разрыв в понятиях, когда у читателей они иные, чем у писателя. Рассмотрим эти два случая подробнее.
    Речь и письмо, будучи частными случаями кодирования, требуют (как и любая кодировка), чтобы одно и то же слово имело одинаковый смысл, как со стороны того, что его пишет, так и того, кто его читает. Т.е. люди должны иметь согласованные представления о смысле слов прежде, чем общаться с их помощью. Предельный случай, когда в отсутствии "схватывания" виноват писатель, - шифрование. В этом случае писатель специально пользуется кодом, неизвестным широкому читателю. А предельный случай, когда виноват читатель - это когда он не умеет читать. Порой эта два варианта неправомерно между собой путают, когда, например, говорят, что некий археолог "расшифровал" клинопись. В данном случае автор клинописи ее не шифровал, а проблемы с ее прочтением были исключительно со стороны читателей, которые не знали смысла клинописных знаков. Соответственно этому, Библию и "священные" индуистские тексты на санскрите тоже никто не шифровал, а здесь проблему вызвал уже разрыв в понятиях, которые сильно изменились за давностью лет.
     Что же касается второго препятствия "схватыванию" - разрыва в понятиях, то его целесообразней рассматривать вне письменности/речи, поскольку не речь виновата в этом разрыве. Эту проблему в какой-то мере призваны решать толковые словари, которые пытаются определить то понятие, которое у читателя отсутствует. При этом "узнавание" - один из таких частных приемов, когда толковый словарь пытается определить понятие через его синонимы или понятия, близкие по смыслу. А если этот вариант не проходит, по словарь пытается выразить определяемое понятие через набор других (обычно более простых или чаще употребительных) понятий. Причем, успех в толковании нового понятия через старые далеко не гарантирован. Например, образ единорога в европейской средневековой литературе сильно отличается от своего прототипа - носорога .
     Всё, что я только что рассказала, имеет универсальное значение, а не является спецификой книг Кастанеды. Т.е. при чтении книг КК мы вновь сталкиваемся с теми же проблемами, которые встречаются повсеместно. Однако в этом случае они отягощены еще и тем, здесь накладываются друг на друга обе причины, препятствующие "схватыванию", - разрыв в понятиях одновременно сопровождается "деформацией" смысла многих слов.
     Мне могут возразить, что при наличии разрыва в понятиях слишком трудно определить непривычные понятия через комбинацию привычных понятий. И это верно. Однако неверно, что непривычные понятия можно объяснять непривычными словами или словами с растяжимым и нечетким смыслом. К сожалению, реальность такова, что двойной разрыв (одновременно в понятиях и в смысле слов) непроходим. Например, при разрыве только в понятиях еще можно надеяться выстроить смысловой мостик из слов, чтобы выразить новые понятия через старые (пример тому - школьные учебники). И, наоборот - при разрыве только в словах при общности понятий можно создать словари перевода с одного языка на другой (лингвистические словари). Но когда то и другое имеет место сразу, то ухватиться не за что, т.е. одними вербальными средствами здесь уже не обойтись - требуется "наглядная демонстрация" .
     Причем вся трагедийность ситуации в том, что КК - "наш человек", пытающийся выразить учение ДХ понятными нам словами, но постоянно натыкающийся на понятийный разрыв, который не может преодолеть в рамках известных нам слов и понятий. При этом ДХ часто неоправданно "темнит" , порой открыто уходя от прямых вопросов КК.

     Теперь выскажусь относительно "языковых пространств", посредством которых топикстартер пытается переложить вину за плохое "схватывание" на читателя, который де читал книгу не из того "языкового пространства", из которого это было положено делать по замыслу автора. Здесь у меня сильные сомнения. Приведу несколько примеров.
     Первый пример - когда-то прочитанная мой юмореска, которая начинается, как типичный кулинарной рецепт - возьмите полтора стакана муки и т.д. Где-то в середине рецепта начинаешь подозревать, что что-то тут не то - вкус блюда, который автоматически формирует сознание при чтении рецепта, перестает быть аппетитным. А когда в конце рецепта предлагается добавить в него две протухшие селедочные головы, тщательно перемешать и ... выбросить в мусоропровод, - понимаешь, что это был такой юмор. Здесь мы видим пример того, что "языковое пространство" способно переключаться само, поскольку сознание не только вникает в смысл отдельных фраз текста, но и осознает его общую направленность.
    Второй пример. Я люблю смотреть фильмы (если вообще их смотрю) с уклоном в мистику/фантастику, а моя мать - про любовь и детективы. Порой я говорю ей - вот хороший фильм, там как раз про любовь. Но посмотрев фильм минут 10-15, мать возмущенно вскрикивает – "так это же фантастика!" - и решительно переключает программу. Точно так же мы легко распознаем, что идет фильм-сказка. Скажем, фильм "Илья Муромец" сначала смотрится как исторический, но вскоре до тебя доходит, что он сказочный. И это происходит еще задолго до того, как на сцене появляется Змей-Горыныч .
    Третий пример - в последнее время среди эзотериков стало модно мимикрировать под науку, выпуская статьи, выполненные в том же стиле и использующие научный жаргон.  Обычно, дочитав до средины страницы, я ловлю себя на мысли, что это подделка. Впрочем, среди авторов таких статей встречаются и "лжеученые" , и тогда подделку распознать трудно. И в этом смысле лжеученые сильно отличаются от эзотериков, которые косят под науку.
    Вот и 1-ая книга КК читается, как литературная обработка реального исследования студента-антрополога. Причем, отдельные "чудеса" этого ощущения не портят. Здесь стоит упомянуть, что подобного рода "отчетов о путешествиях" довольно много. Скажем, я до сих пор помню книгу французского врача о его путешествии на остров Борнео (оно давно было, когда тот остров еще был дик). Есть похожие книги о путешественниках в Африку, где они прожили среди аборигенов продолжительное время и успели повидать многие местные "чудеса", чья разгадка была для них непостижима. Но всё это вполне читабельно внутри "языкового пространства" быль.
     Но вот, начиная с 5-ой книги КК (а у кого-то даже с 4-ой), сознание начинает бунтовать и более не желает принимать повествование за быль. Причем, обвинить в этом читателя не поворачивается язык, поскольку начинал он читать книгу, как быль, и вовсе не задавался целью эту точку зрения пересматривать. Вот и по первым книгам самому КК удалось даже защитить диссертацию по антропологии, а обвинения в подлоге начали сыпаться позже, когда вышли в свет следующие книги.
     Опять же образ ДХ в первых книгах предельно человечен. Он выглядит, как "экстрасенс", поскольку всё без исключения делает своими руками в традиционном индейском стиле - даже когда готовит "магические снадобья". Т.е. он по воздуху не летает, и галушки ему в рот сами собой не прыгают . Этому фону хорошо соответствуют его размышления о смерти-советчице; воине, идущем на последнюю в его жизни битву; и грусть самого ДХ перед вплотную надвигающейся старостью и ожиданием неотвратимого момента, когда за его душой прилетят три серебристые птицы... Поэтому читатель испытывает сильнейший шок, узнавая из следующих книг, что у ДХ есть целая банда сообщников , намылившихся получить бессмертие и лишь выжидающих удобного для этого случая. ДХ превращается буквально в супермена и начинает произносить речи/нравоучения в совершенно несвойственной ему прежде манере. Именно из-за этого сознание читателя порывает с инерцией, заложенной первыми книгами, и возбужденно вскрикивает – "Эврика! Да это же фантастика!"

[лисья норка]

Образ героини

Памела Треверс создала образ «идеальной няни» . Мэри Поппинс — молодая женщина непримечательной наружности («Она была худая, с большими руками и ногами и крошечными голубыми глазками, которые, казалось, буравят тебя насквозь»). Её отличает аккуратность и прекрасные манеры, туфли Мэри Поппинс всегда начищены, передник накрахмален, от неё исходит аромат мыла «Солнечный свет» и тостов. Всё имущество героини состоит из зонтика и большой ковровой (гобеленовой) сумки. Она умеет создавать приключения из ничего: из самых обычных предметов и при самых обычных условиях. Своих воспитанников Поппинс научила двум самым главным в жизни вещам: умению видеть сказочное в обычных вещах и не бояться любых перемен. При всем при этом за свои услуги Мэри Попинс просит самое маленькое жалование.

Мэри Поппинс передвигается весьма оригинальным способом — по ветру, который сама няня называет «ветром перемен».
«Незнакомую фигуру гнуло и даже подбрасывало напором ветра; дети разглядели, что это женщина; ей кое-как удалось открыть задвижку, хотя в одной руке у нее была большая сумка, а другой она то и дело придерживала шляпу. Женщина вошла в калитку, и тут произошла странная вещь: очередной порыв ветра подхватил незнакомку и перенес по воздуху к самому крыльцу. Похоже было, что ветер донес сначала женщину до калитки, подождал, пока она откроет ее, опять подхватил и бросил у самого крыльца вместе с сумкой и зонтиком. Стук раздался такой, что затрясся весь дом»
Мэри Поппинс строга, её строгость, однако, одинаково легко принимется как воспитанниками, так и родителями детей.
— Не хочу пить эту гадость, — Майкл сморщил нос. — Не буду пить. Я не болею! — закричал он.
Но Мэри Поппинс так на него смотрела, что он понял -- с Мэри Поппинс шутки плохи. Было в ней что-то необычное, пугающее и волнующее. Ложка приближалась, Майкл вздохнул, зажмурился и втянул лекарство в рот.

— Мэри Поппинс многозначительно замолчала, и миссис Банкс поняла: если не согласиться, Мэри Поппинс от них уйдет

[Тоту]

Книги КК - об абстрактном. А если абстрактное восприятие не развито, то всяк будет видеть в том только конкретное. Это всё равно как если бы старый художник говорил бы своему малолетнему сыну, показывая на картину какого-нибудь великого мастера: "Смотри, какой тут простор русской души!", а тот, сколько бы не пялился на неё, кроме невзрачных разноцветных красок на холсте, ничего бы больше не видел, да думал бы только о том, как бы поскорее домой и опять за компьютер засесть. Вот и топикстартер, в порыве отчаяния, после многолетних попыток понять суть учения ДХ, своим очередным текстом как бы восклицает: "Так, чёрт возьми, да что же это за такое?!. Да как так можно?!."

[IQ -30]

ак, чёрт возьми, да что же это за такое?!. Да как так можно?!."

быдлодауны , что и требовалось доказать , гегель . Пара тройка статеек , со ссылкой на авторитета и общественное мнение сформировано