Постнагуализм

Книга одна из лучших, что я знаю по этой теме,написана легким ,читабельным языком,  носит документально-художественный характер, рекомендую всем.

https://thelib.ru/books/stivens_dzhey/shturmuya_nebesa-read-33.html

полный бесплатный вариант онлайн для чтения, удобный для мобильных устройств.

читаем, цитируем сюда отрывки, обсуждаем...:)

James Getz, что толку с тобой обсуждать, если ты ничего не пробовал?

https://www.bookol.ru/proza-main/kontrkultura/123642/fulltext.htm


вот еще одна удобная ссылка на онлайн чтение где весь текст должен быть представлен одним целым , на одной странице...

это ты зря в конце своего предложения вопрос поставил, в нем смысла ноль....так что попообуй еще, если способен...:)

Джей Стивенс Штурмуя небеса: ЛСД и Американская мечта
ПРОЛОГ. ПОСЛЕ ПОЛУДНЯ В ШЕСТИДЕСЯТЫЕ
Ночью дождь и туман ушли в глубь материка. К утру небо прояснилось. С вершины Ноб-Хилла стали отчетливо видны плавучие дома в Сосалито. Мерцал вдали подернутый дымкой Марин.
Теплело. Наступал один из тех прекрасных зимних дней, когда буквально за несколько часов температура вдруг резко поднимается и на Сан-Франциско наваливается почти тропическая жара. На площадках для игры в гольф толпится народ, бухта запружена кораблями. В такой день можно, захватив детей, отправиться на машине в Сан-Симеон, чтобы наконец посетить баронское имение Рэндольфа Херста.[1] И это самая подходящая погода, чтобы достать спрятанный с лета купальный костюм и позагорать — большинство студентов в Сан-Франциско так и делали.
"Make love, not war": Типичная сценка из жизни парка «Золотые Ворота» летом 1966
Была суббота, 14 января 1967 года. Среди загоравших на пляже прошел слух, что назавтра в парке состоится нечто крайне любопытное, необычная тусовка с экстравагантным названием «Встреча племен на первом общечеловеческом собрании друзей».
Речь шла о парке «Золотые Ворота». Это был величественный парк, построенный в последние десятилетия девятнадцатого века. Тут можно было найти все, что душе угодно, — музеи, озера, велосипедные дорожки, бассейн для прыжков в воду, загон, где отдыхало стадо бизонов, и даже японский садик. В выходные парк обычно походил на современный вариант грандиозного полотна Жоржа Сера[2] «Воскресная прогулка на острове Гранд-Жатт». Правда, за последние несколько месяцев атмосфера здесь немного изменилась. Неподалеку, вверх по улице, располагался квартал Хэйт-Эшбери, родина хиппи. И хиппи, не обремененные протестантской моралью, вели себя в парке, словно у себя дома.
Их можно было встретить повсюду: они просили милостыню, пели, разыгрывали небольшие импровизированные представления, которые никому, кроме них самих, не были понятны. Они превратили ничем не примечательный склон рядом с теннисным кортом в место постоянных «лавин» (занятий любовью), хотя в те невинные дни этого названия еще не существовало. Действительно, что там можно увидеть, играя в теннис на корте — между подачей мяча и ударом с лёта? Разве что некое колыхание людской толпы. Если бы на вашем месте оказался европеец, он, впечатленный разноцветными одеждами хиппи и тем, как они радостно, не обращая ни на кого внимания, занимались собственными делами, возможно, принял бы их за цыганский табор. И во многом, особенно в том, что касается внешнего вида, он был бы прав. Но в действительности, эти молодые люди, развалившиеся на траве в парке «Золотые Ворота», принадлежали к высшим слоям американского общества. Хотя по их собственному определению они не признавали ценностей старого общества. Они, как дети, не желали иметь ничего общего с современной культурой взрослых. Именно этому был посвящен праздник «встречи племен»: отказу от традиций. И, кроме того, это был первый шаг к построению альтернативного общества.

В это десятилетие, и без того полное крайностей и странных событий, ЛСД и движение, которое оно породило, были, пожалуй, одним из самых странных и наименее понятных направлений. Если бы вам в то время вздумалось отправиться в публичную библиотеку и поискать информацию по диэтиламиду D-лизергиновой кислоты, вы нашли бы тысячи ссылок. Немногие лекарства изучались так подробно. Тем не менее, продолжая поиски и прочитав несколько дюжин статей, вы обнаружили бы полное отсутствие официальных выводов. Встречались гипотезы, предположения, жуткие истории и радостные донесения, информация об экспериментах, которые выходили у одних и не выходили у других. Но единодушия не было. Зато все виды помешательств, все парапси-хологические явления, все мистические прозрения, архетипы Юнга, экстазы, прошлые жизни, предвидения, психозы, сатори-самадхи-атман,[21] единение с богом — все это здесь присутствовало, изложенное, конечно, научным языком.
Если вчитаться в монографии, то можно было обнаружить странную вещь: ЛСД, созданное учеными для глубокого зондирования подсознательного, как выяснилось, пробуждает нечто похожее на исконного врага ученых — мистический религиозный опыт! Откуда он брался? И как понимать тот факт, что, приняв всего 300 микрограммов ЛСД, вы сможете получить глубокое религиозное прозрение, будь вы стоматолог или коммерсант? Была ли мистическая суть религии — просветление — просто отклонением, вызванным неправильной работой нейрохимии мозга, и были ли этому причиной наркотики или источник находится внутри самого человека? Были ли правы мистики? Может быть, Царство Божие действительно все время находится внутри нас, в нашем мозгу и ждет?.. Волнующие вопросы, ответить на которые крайне сложно. Как описать вкус мороженого человеку, никогда его не пробовавшему? Если умножить сложность этого процесса в тысячу раз, то можно примерно представить, как тяжело описать состояние, когда чувствуешь себя единым со всей вселенной и существуешь сразу на многих уровнях, а не на одном только убогом уровне собственной личности. Слишком много вещей, происходящих в психоделическом мире, не поддаются словесному описанию.

Пропаганда наркотиков карается уголовным кодексом.

  James Getz, тута надо сразу переходить к обсуждению выводов, а уж потом разбирать детали, ибо выводы говорят о положении дел ныне и это именно то репрезентативное качество осмысления всего обговариваемого, которое есть адекватным. И уж а фоне адекватной установки сознания уже можно обговаривать детали. Ща приведу эти выводы по этой же книге:

  ................................
   Коэн был определенно прав в том, что многие из тех, кто принимал ЛСД, не вернутся обратно. Но в то же время они конечно и не умерли. Они просто изменились. Общее число смертей, связанных с ЛСД, за все шестидесятые на порядок меньше, чем умирает в стране за неделю от алкоголя. И тем не менее тень смерти нависла над всей психоделической эрой: возможно, по причине нескольких чрезмерно разрекламированных смертей, но в основном, как мне кажется, скорее из-за ощущения, что человек, принимающий ЛСД, автоматически теряет статус нормального члена общества, как, например, хиппи, пребывающие в «отключке». Сленг, кстати, только иллюстрирует это.
   Возможно, причина этого была в том, что отказ от старых ценностей и рефлексов произошел до того, как им была найдена достойная замена. И этого не ожидали. Хиппи, кислотники — все они пребывали в растерянности, впервые осознав, что за каждый сантиметр новой территории, за каждую крупицу расширенного сознания тоже придется чем-то платить.
   Платить по-разному. Например, мог ли кто-нибудь, всерьез познакомившись с ЛСД, вернуться к своей обычной работе менеджера по рекламе и сидеть на службе от звонка до звонка? Именно поэтому многие хиппи становились фермерами, ремесленниками, мелкими предпринимателями. У большинства психоделический опыт приводил к очевидному сдвигу системы ценностей, нежеланию играть в «игры власти», отказу от честолюбивых устремлений. У них исчезала соответствующая мотивация, и они отказывались от погони за деньгами. Но при этом у них отсутствовала альтернатива. Впоследствии именно из этой пустоты, из отсутствия альтернативы, вынуждавшей искать свой путь вне узких рамок необузданного материализма, и/или отстраненного мистицизма, выросло движение «нью-эйдж».
   С другой стороны, здесь можно провести параллель с тем, как воздействовал ЛСД на воображение. Сначала он его обострял, затем, напротив, скорее притуплял: вызываемые ЛСД видения были столь сильны, что все остальное начинало казаться мелким и незначительным. Именно это, как мне кажется, произошло с Кизи. Писательство стало для него слишком жалким, слишком примитивным занятием — в книге никогда не достичь силы и яркости видений, возникающих под эффектом ЛСД. И хотя он думал, что из этого тупика можно вырваться с помощью нового, психоделического искусства, приходится признать, что это оказалось ему не по силам. Вернувшись с небес на землю, к привычному социуму, он осознал, что ради достижения высот ему пришлось принести в жертву желание быть писателем (а можно сказать, и талант). Больше он никогда уже не смог бы создавать легкую, пользующуюся широким спросом развлекательную литературу, наполняющую книжные прилавки каждой осенью и весной. Вместо этого он вернулся в Орегон, купил себе там ферму и попытался жить так, чтобы, используя знания, полученные в Ином Мире, прожить остаток двадцатого столетия и сохранить здоровье и здравый смысл.
   Разумеется, общие последствия деятельности Лири еще до сих пор являются предметом обсуждения. Как и воздействие ЛСД на тех, кто его принимал. В целом все сходятся на том, что ЛСД приводит к важным изменениям в личности. «Сложно переоценить значение психоделиков — они послужили отправной точкой для многих трансформационных техник, — писала Мэрилин Фергюсон в своем исследовании по «нью-эйджу» «Заговор Водолея». — Для десятков тысяч химиков, инженеров, психологов и медиков наркотики были дорогой в Ксанаду^[130]

• ¹³⁰ Ксанаду — легендарный город-дворец, построенный Хубилай-ханом во второй половине XIII века, вошел в поговорку благодаря поэме английского поэта Сэмюэла Колриджа «Кубла Хан»

и особенно в 1960-х. Но теперь они уступили место более безопасным и надежным техникам».
   Конечно, Лири никогда не считал себя наркотическим гуру, он просто играл роль, навязанную ему обществом. Сначала попросту забавляясь, а затем потому, что его поклонники и враги именно этого от него ожидали. Отдавая себе полный отчет в том, что многие исследователи возлагают на него вину за утрату ЛСД как законного инструмента исследований, он даже признает, что, возможно, «теория о привлечении элиты Хаксли — Хеда — Бэррона была этологически вернее, чем наивный демократизм Лири — Гинсберга». Сейчас он предпочитает называть себя «гуманистическим ученым двадцать первого века» и, конечно, считает себя большим специалистом во всем, что касается новых психоделиков.
   Почему-то наука ассоциируется с именем Лири лишь у немногих, несмотря на то, что с нее он начинал свою карьеру и ею, вероятно, будет заниматься до самой смерти. [131 - Тимоти Лири скончался 31 мая 1996 года] Мы как-то часто забываем о том, что когда он не проводил в жизнь идеи культурной революции, то работал у себя в кабинете, пытаясь установить соответствие между пережитым под ЛСД и имеющимися научными исследованиями о работе мозга.
   В конце концов, он остановился на следующей модели: человеческий мозг делится на восемь областей, четыре — в левом, четыре — в правом полушарии. Каждая область работает более-менее независимо, и вместе они образуют сознание в целом. Первый центр, отвечающий за биологическое выживание, видит мир только с точки зрения жизни и смерти, доверия и подозрений. Вторая область — эмоциональная, третья — отвечает за умение оперировать символами Затем — социально-сексуальная область. Наркотики (за исключением алкоголя) не оказывают практически никакого воздействия на первые четыре области. Но в правом полушарии ситуация меняется. Согласно Лири, марихуана задействует шестую область, нейросоматическую.
   Мескалин и псилоцибин имеют доступ к нейроэлектрической. ЛСД открывает пути к нейрогенетическим центрам, а восьмой области, нейроатомной, можно достичь с помощью «витамина К».
   Конечно, в тот короткий период, когда исследования шли открыто, не один Лири выстраивал модели мозга. Возможно, он был самым оригинальным теоретиком, но тогда уже и немного тяжеловатым для восприятия. Его модель подсознательного была перегружена деталями из «серой зоны», области на стыке генетики и квантовой физики, которую не вполне понимают даже ее исследователи. В результате она оказалась больше похожа на поэтическую метафору, чем на научную теорию.
   Другой образец того, как устроено подсознательное, можно привести из книги Роберта Мастерса и Джин Хьюстон «Многообразие психоделического опыта», основанной на сопоставлении результатов обследований 206 людей, принимавших ЛСД. Базируясь на этих исследованиях, Мастере и Хьюстон приходят к четырехслойной модели подсознательного:

•   1) чувственное
     2) памяти и анализа
     3) символическое
     4) интегративное.

  Первый слой — чувственную область чувств они описывают как хранилище «ярких эйдетических образов, цветных и очень детальных… По большей части это образы людей, животных, архитектуры и различных ландшафтов. Кроме того, образы разных странных созданий из мифов, легенд, фольклора…»
   Следующая область, воспоминаний и анализа, — исконная вотчина психотерапии. При помощи ЛСД в эти два первых царства Мастере и Хьюстон вводили своих пациентов довольно легко. Но затем начинались сложности. Лишь каждый пятый мог достигнуть третьего уровня — символического. Здесь хранились напоминающие юнговские архетипы: «символические образы, — писали Мастере и Хьюстон, — в основном исторического, легендарного, мифологического и ритуального содержания». Человек мог в этом состоянии ощутить всю полноту, всю целостность и преемственность исторического и эволюционного процесса. Он мог очутиться в мифах или легендах, пройти инициацию и участвовать в ритуальных обрядах, интегрируясь в определенные состояния в зависимости от собственных насущных потребностей… И в этих символических драмах люди обнаруживают определенные элементы своей жизни в мифах о Прометее, Парсифале, Люцифере или Эдипе…»
   Но из сорока проникших на символический уровень только одиннадцать были способны пройти дальше — на следующий, интегративный уровень, который Мастере и Хьюстон описывают как «очную ставку с Мотивами Бытия, Богом… Подлинной или фундаментальной реальностью».
 
   Сложно представить себе, чтобы работы Мастерса и Хьюстон, Майрона Столяроффа, Оскара Дженигера и десятка других психологов, проводивших официальные и легальные исследования, могли быть полностью проигнорированы медицинскими кругами. И тем не менее именно так и произошло. Когда негативные отзывы о психоделиках заполонили прессу и отозвались эхом на правительственном уровне, терапевтическое сообщество поспешило объявить исследования ЛСД лженаучными, а всех исследователей — шарлатанами. Возникала любопытная ситуация в стиле Кафки, когда те, кто знал о психоделиках больше всего, практически не допускались к дискуссии, а те, кто знал меньше всего, внезапно получили статус «специалистов-экспертов». А то, что последовало дальше, было уже просто политическими играми, приведшими в итоге к полному свертыванию научных исследований.
 
   В тот период это сильно повредило профессиональной карьере многих ученых (а иногда и загубило ее). И вполне можно понять их, когда они с горечью винят в этом Лири, хиппи или тех своих коллег, которые были убеждены, что их исследования следует лишить любой государственной поддержки и финансирования. Но что возмутило ученых больше всего, так это то, что правительство просто лишило их инструмента исследований и оставило в состоянии неудовлетворенного любопытства. Ни на один из множества вопросов, поднятых психоделиками (хотя многие из них являются фундаментальными для дальнейшего исследования сознания), четкого ответа получено не было. Наоборот, власти попытались искусственно воспрепятствовать исследованиям и свернуть их. Примерно так же в свое время папская кУрия поступила с Галилеем, когда его заперли в Арчетри и запретили продолжать исследования.
   ..........................
   .................
    ....Эти новые основные принципы Гроф и назвал трансперсональной психологией. В общем же, хотя он и жалеет об утрате ЛСД как прекрасного инструмента для исследований, однако сумел разработать определенное количество ненаркотических техник, которые работают не хуже.
   «ЛСД просто опередил свое время, — сказал мне Гроф в Иса-лене. Мы стояли на обрыве и смотрели, как внизу прибой бьется о прибрежные камни. — Он появился еще до того, как ученые выработали определенную теоретическую систему взглядов, способную примирить мистический опыт с перинатальным. В процессе создания и разработки этой системы взглядов ЛСД, к сожалению, был нами утрачен».
   Видел ли Гроф шансы на то, что когда-нибудь запрет на него будет снят?
   «Не уверен, что сейчас было бы мудро вновь возвращаться к психоделикам, — сказал он. — Слишком много факторов надо принимать во внимание. Часто под психоделиками люди совершают действительно сумасшедшие поступки. Психоделики — достаточно хитрая штука, и они могут стать опасными. И я пока не вижу, как можно обучить людей пользоваться ими правильно».
   Но несколько минут спустя он уже с надеждой говорил, что при помощи некоторых полезных в терапии препаратов, таких, как экстази, возможно, удастся разработать безопасные и всеобъемлющие техники познания внутренних пространств. И это определенно произойдет, по крайней мере, если мы сумеем решить один из центральных парадоксов человеческого рода — узнать, почему же сообразительная обезьяна, которой удалось высвободить и использовать ядерную энергию и проложить путь к звездам, до сих находится в плену примитивных эмоций и инстинктивных желаний, которые так часто подводят ее со времен каменного века и до наших дней.
   ...................................


   James Getz, как видите, картина осмысления вашего цитирования тот час же поменялась как тока прочитаны эти выводы. Умная книга, вполне стоит её прочитать,ну и конечно же и обсудить.

Этим и занимаемся...
Тем более, книга довольно непредвзята, поскольку написана много лет спустя, описываемых событий...

так вы к барме обратитесь тогда... он то точно пробовал...

он пробовал стандартный быдлопсиходелик, мама с папой головой его роняли на пол, после рождения и не один раз...:)

   Не быдлопсиходелик, а быдляцкий ДИССОЦИАНТ, а ДИССОЦИАНТЫ---оне ШИЗОГЕНАМИ называеццо, и психоделический их эффект нульсовый, а вот кашу оне из мозгов быстро производят.

ну впечатления пользователей о быдлоанонимусе сходятся...:)

у него ни слова по теме, только личняк бессмысленный....

но тему рекламирует, что самое смешное...)))

James Getz , тута надо сразу переходить к обсуждению выводов, а уж потом разбирать детали, ибо выводы говорят о положении дел ныне и это именно то репрезентативное качество осмысления всего обговариваемого, которое есть адекватным. И уж а фоне адекватной установки сознания уже можно обговаривать детали.


*****
я согласен, что выводы надо делать на настоящий момент....
поскольку текст большой, то мне кажется, что торопиться не надо....

но если есть желание, почему бы и нет, я приветствую все содержательные точки зрения...:)

https://www.bookol.ru/proza-main/kontrkultura/123642/fulltext.htm

мож что и серьезней было... не только головой...
он сеодня на два часа видос выпустил... под веществами... в виде пива с лаймом.

  Тута нужно добавить тот факт, что все ЭЗОТЕРИЧЕСКИЕ ФОРУМЫ тока потому перестают существовать, что личные ЭЗОТЕЗИЧЕСКИЕ впечатления имеют ограниченный объём и потому их обсуждение всегда заканчивается, даж если тама окажутся бесконечно непримиримые к другим позициям челы. А вот если наполнить ЭЗОТЕРИЧЕСКУЮ тему ея обсуждением согласно обсуждения ПРИРОД подобных переживаний в психомиметиках, йогических практиках, философских учениях и пр, в т.ч. и как ГНОЗИС всего этого собрания исследования этой темы со своей и близких к тому сторон, то это как раз и в состоянии наполнить ЭЗОТЕРИЧЕСКИЙ ФОРУМ неограниченным содержанием. Но тут становится ясным факт, что большая часть эзотериков вообще не способна к постижениям интеллектуально ассоциированного материала и к расширению своего познавательного и психического пространства на этой основе. И становится ясным сразу и то, что именно такого рода ограниченные и ущербные люди, наполняя ЭЗОТЕРИЧЕСКИЕ ФОРУМЫ, вытесняют оттуда интеллектуалов и тем самым уже заранее умертвляют все им подвластные ЭЗОТЕРИЧЕСКИЕ ФОРУМЫ. Вот потому, вами, James Getz, затеянное обсуждение очень важно для накопления именно того костяка ПН, который будет эволюционировать и удерживать живучесть и актуальность провозглашённой ПН темы, и объеденённой на ПН общности людей. Короче, так держать, уёбков под нож модерации не раздумывая, бо оне всё нужное и важное умертвить норовят.

Хофманн, поначалу занимавшийся исследованиями средиземноморского морского лука, через некоторое время тоже переключился на спорынью. В течение восьми лет он методично синтезировал одну молекулу производных эрготамина за другой, проверял их на животных и, получив неблагоприятные результаты, принимался за следующую. Теоретически он хотел открыть новый аналептик — лекарство от мигрени, но в апреле 1943 года, проверив больше дюжины вариантов, он так и не приблизился к успеху. «Необычным предчувствием» назовет позднее Хофманн охватившее его весной ощущение. Предчувствие. Интуиция. Что бы это ни было, но Хофманн почувствовал, что он что-то упустил в 1938-м, когда синтезировал двадцать пятое соединение лизергиновой кислоты, носившее лабораторное название ЛСД-25.

Повинуясь этому внутреннему предчувствию, Хофманн синтезировал новую порцию ЛСД-25 в пятницу, 16 апреля. В полдень ему удалось получить кристаллическое соединение, легко растворяющееся в воде. Однако вскоре он почувствовал легкое головокружение и, взяв на работе отгул на остаток дня, отправился домой. Как только он лег в постель, у него начались галлюцинации.

В отчете, представленном Артуру Штоллю, своему непосредственному начальнику, Хофманн описывал галлюцинации как «непрерывный поток фантастических картин, удивительных образов, калейдоскопическую игру света». Подозревая, что причиной этих фейерверков явился ЛСД-25, Хофманн решил это проверить. В следующий понедельник, девятнадцатого числа, в 16.20, он в присутствии ассистентов растворил в стакане воды и выпил, как он считал, безопасную дозу — 250 микрограммов наркотика.

В 16.50 он еще ничего не чувствовал. В 17.00 он ощутил растущее головокружение, некоторые нарушения зрения и желание смеяться. Вскоре ему стало тяжело описывать свое состояние в журнале и он, прервавшись, попросил одного из ассистентов проводить его домой и вызвать доктора. Затем сел на велосипед — в военное время в связи с нехваткой бензина пользоваться машиной было не с руки — и, крутя педали, поехал домой, ощущая, как мир вокруг начинает странно вибрировать и изменяться.

Знакомый бульвар по дороге к дому превратился для Хофманна в картину Сальвадора Дали. Ему казалось, что здания покрылись мелкой рябью. Но самым странным было ощущение, что, крутя педали, он словно бы не двигается с места.

Хофманн уже собирался было обсудить это с ассистентом (позднее тот сообщил, что они ехали довольно быстро), когда обнаружил, что голос ему не повинуется. В чем бы ни заключался механизм, с помощью которого мы облекаем мысли в слова, он больше не работал.

Когда доктор пришел к Хофманну, то обнаружил, что пациент абсолютно здоров физически, но психически… психически Хофманн висел под потолком и глядел вниз на то, что считал собственным мертвым телом. На этот раз, в отличие от прошлой пятницы, он не наблюдал никаких прекрасных фейерверков. Он чувствовал себя одержимым демонами. Когда его соседка зашла занести ему молоко (Хофманн надеялся, что оно, как универсальное противоядие, нейтрализует отраву), он увидел не миссис Р., а «злую, коварную ведьму» в «раскрашенной маске».

Он лежал в постели, мысли метались в беспорядке. Хофманн думал, не навсегда ли он сошел с ума. Вдобавок ко всему прочему его жена с детьми уехали в гости. Что будет, когда они вернутся домой и обнаружат, что папа спятил — какой поучительный пример того, чем иногда заканчиваются эксперименты в психофармакологии!

Хотя человечество с глубокой древности использовало наркотики для удовольствия и лечения, психофармакология как признанная отрасль науки насчитывает всего около ста лет. Первым научным трудом на эту тему считается «Die Narkotischen Genumittel und der Mensch» («Наркотические возбуждающие вещества и человек») фон Бибры, опубликованный в 1855 году. В этой работе описывается семнадцать различных растений, воздействующих на человеческую психику. Фон Бибра предлагал заняться исследованиями этой почти неизвестной части ботаники, и тридцать лет спустя его путь повторил берлинский токсиколог Луис Левин. В 1886 году Левин опубликовал первое фармакологическое исследование о каве, растении южных морей. Местные жители считают, что напиток, сделанный из нее, намного превосходит по своим качествам алкоголь.

Альберт Хофманн не сошел с ума. Утром он чувствовал себя прекрасно. Выйдя после завтрака в сад, он отметил необычайную ясность восприятия. Все чувства обострились. Это звучало безумно, но он ощущал себя словно заново родившимся.

Любопытно, что он помнил почти все, что с ним происходило вчера вечером в мельчайших подробностях. Вероятно, это свидетельствовало о том, что сознание не отключалось в процессе эксперимента. Придя на работу, Хофманн составил отчет для Артура Штолля. «Вы уверены, что не ошиблись при взвешивании? — спросил Штолль. — Упомянутая доза верна?»

Но ошибки не было. Причиной удивительных переживаний Хофманна были 250 микрограммов вещества — чуть больше былинки. Таким образом ЛСД-25 оказалось одним из самых мощных из известных человеку химических веществ, в 5— 10 тысяч раз сильнее эквивалентной дозы мескалина.

От Хофманна ЛСД-25 перекочевало в фармакологическое отделение «Сандоз», где профессор Ротлин тестировал его токсичность на различных животных. Кошки, мыши, шимпанзе, пауки, все они под воздействием больших доз ЛСД оставались физически невредимы, однако часто в их поведении появлялись странности. Пауки, например, начинали ткать паутину более аккуратно и пропорционально при небольших дозах, при больших же теряли к ней всяческий интерес. У кошек состояние тоже менялось — от нервного возбуждения до кататонии. Но самым пророческим, хотя тогда этого еще никто не понимал, был эксперимент с шимпанзе. Однажды Ротлин сделал лабораторному шимпанзе инъекцию и отправил его обратно в клетку с другими животными. Через минуту в клетке поднялась суматоха. Нет, шимпанзе не обезумел и не стал вести себя странно. Он просто, находясь под воздействием наркотика, больше не подчинялся четкому иерархическому порядку стаи.

Штолль опубликовал полученные данные в 1947 году, и вскоре после этого «Сандоз» выпустил на рынок ЛСД, предлагая поставлять желающим это вещество для научно-исследовательских целей. ЛСД получил торговое имя «Делизид» (Delysid). В инструкции по применению предлагалось два возможных варианта использования:

Аналитическая психотерапия: Для высвобождения вытесненного материала и создания психической релаксации, в частности при тревожных состояниях и неврозах навязчивых состояний. Экспериментальный: Принимая Делизид самостоятельно, психиатр получает возможность проникнуть в мир мыслей и ощущений душевнобольных. Делизид также может использоваться для получения модели психоза короткой длительности у нормальных субъектов, способствуя таким образом изучению патогенеза психических заболеваний.

фига се прадвинутые чудики хеш теги применили  ;D Не применили .  ;D ;D ;D

Сначала это были просто разговоры, разговоры, разговоры — на разных языках. Психологи говорили о психологии, мистики — о теологии, люди, знакомые с предметом поверхностно, — о парапсихологии, эрудиты, вроде Хаксли и Хеда, говорили на всех языках, одинаково легко обходясь с интегративным опытом и индийским «самадхи». Часто случались недоразумения, также как и неизбежные прорывы. Всех объединяло смутное понимание, что все они говорят об одном и том же. Отправляясь в Иной Мир, все — психологи, писатели, художники и даже мистики — наслаждались любительским статусом. Некоторым медикам было сложно к этому привыкнуть: у них существовали четкие представления относительно приема препаратов. Самые твердолобые даже вызывали определенную критику: «Бог мой, забудьте о стерильных палатах и прекратите задавать эти глупые вопросы». Но годы подчинения строгим правилам нельзя было так просто отбросить. Стерильные палаты и анкетные опросы в свое время были единственными инструментами медицинских научных исследований, и сложно было понять, как можно отказаться от них, не теряя в то же время надежды раскрыть тайну.

   James Getz, я ж писал, что вообще разуметь эту книгу нужно начинать с ВЫВОДОВ, которые тама отписаны. Ведь, как видно из моего цитирования ниже, СТАНИСЛАВ ГРОФ точно высказался, что ЛСД опередил своё время, и просто не было никаких теоретических или эпистемологических оснований не тока объяснить, но и даже просто осмысленно воспринять этот опыт ЛСД. James Getz, в дополнение ваших слов приведу своё цитирование конца этой книги.

(http://forum.postnagualism.com/avatars/Personal/Roman.jpg) (http://www.kolobok.us/smiles/standart/good3.gif) .............
  ................................
   .............И тем не менее тень смерти нависла над всей психоделической эрой: возможно, по причине нескольких чрезмерно разрекламированных смертей, но в основном, как мне кажется, скорее из-за ощущения, что человек, принимающий ЛСД, автоматически теряет статус нормального члена общества, как, например, хиппи, пребывающие в «отключке». Сленг, кстати, только иллюстрирует это.
   Возможно, причина этого была в том, что отказ от старых ценностей и рефлексов произошел до того, как им была найдена достойная замена. И этого не ожидали. Хиппи, кислотники — все они пребывали в растерянности, впервые осознав, что за каждый сантиметр новой территории, за каждую крупицу расширенного сознания тоже придется чем-то платить.
   Платить по-разному. Например, мог ли кто-нибудь, всерьез познакомившись с ЛСД, вернуться к своей обычной работе менеджера по рекламе и сидеть на службе от звонка до звонка? Именно поэтому многие хиппи становились фермерами, ремесленниками, мелкими предпринимателями. У большинства психоделический опыт приводил к очевидному сдвигу системы ценностей, нежеланию играть в «игры власти», отказу от честолюбивых устремлений. У них исчезала соответствующая мотивация, и они отказывались от погони за деньгами. Но при этом у них отсутствовала альтернатива. Впоследствии именно из этой пустоты, из отсутствия альтернативы, вынуждавшей искать свой путь вне узких рамок необузданного материализма, и/или отстраненного мистицизма, выросло движение «нью-эйдж».
 .........................
   Разумеется, общие последствия деятельности Лири еще до сих пор являются предметом обсуждения. Как и воздействие ЛСД на тех, кто его принимал. В целом все сходятся на том, что ЛСД приводит к важным изменениям в личности. «Сложно переоценить значение психоделиков — они послужили отправной точкой для многих трансформационных техник, — писала Мэрилин Фергюсон в своем исследовании по «нью-эйджу» «Заговор Водолея». — Для десятков тысяч химиков, инженеров, психологов и медиков наркотики были дорогой в Ксанаду^[130] и особенно в 1960-х. Но теперь они уступили место более безопасным и надежным техникам».

• ¹³⁰ Ксанаду — легендарный город-дворец, построенный Хубилай-ханом во второй половине XIII века, вошел в поговорку благодаря поэме английского поэта Сэмюэла Колриджа «Кубла Хан»

.............Ни на один из множества вопросов, поднятых психоделиками (хотя многие из них являются фундаментальными для дальнейшего исследования сознания), четкого ответа получено не было. Наоборот, власти попытались искусственно воспрепятствовать исследованиям и свернуть их. Примерно так же в свое время папская кУрия поступила с Галилеем, когда его заперли в Арчетри и запретили продолжать исследования.
   ..........................
   .................
    ....Эти новые основные принципы Гроф и назвал трансперсональной психологией. В общем же, хотя он и жалеет об утрате ЛСД как прекрасного инструмента для исследований, однако сумел разработать определенное количество ненаркотических техник, которые работают не хуже.
   «ЛСД просто опередил свое время, — сказал мне Гроф в Иса-лене. Мы стояли на обрыве и смотрели, как внизу прибой бьется о прибрежные камни. — Он появился еще до того, как ученые выработали определенную теоретическую систему взглядов, способную примирить мистический опыт с перинатальным. В процессе создания и разработки этой системы взглядов ЛСД, к сожалению, был нами утрачен».
   Видел ли Гроф шансы на то, что когда-нибудь запрет на него будет снят?
   «Не уверен, что сейчас было бы мудро вновь возвращаться к психоделикам, — сказал он. — Слишком много факторов надо принимать во внимание. Часто под психоделиками люди совершают действительно сумасшедшие поступки. Психоделики — достаточно хитрая штука, и они могут стать опасными. И я пока не вижу, как можно обучить людей пользоваться ими правильно».
   Но несколько минут спустя он уже с надеждой говорил, что при помощи некоторых полезных в терапии препаратов, таких, как экстази, возможно, удастся разработать безопасные и всеобъемлющие техники познания внутренних пространств. И это определенно произойдет, по крайней мере, если мы сумеем решить один из центральных парадоксов человеческого рода — узнать, почему же сообразительная обезьяна, которой удалось высвободить и использовать ядерную энергию и проложить путь к звездам, до сих находится в плену примитивных эмоций и инстинктивных желаний, которые так часто подводят ее со времен каменного века и до наших дней.
   ...................................

James Getz , я ж писал, что вообще разуметь эту книгу нужно начинать с
ВЫВОДОВ , которые тама отписаны. Ведь, как видно из моего цитирования ниже, СТАНИСЛАВ ГРОФ точно высказался, что ЛСД опередил своё время, и просто не было никаких теоретических или эпистемологических оснований не тока объяснить, но и даже просто осмысленно воспринять этот опыт ЛСД. James Getz , в дополнение ваших слов приведу своё цитирование конца этой книги.


*****

сложно сказать опередило ли открытие лсд свое время.
все же думаю нет.

  И нет, и да! Ибо в мире искони бытуют практики, в которых опыт ЛСД очень даже объясним, есть практики которые чисто психологически достигают схожего влияния на сознание же не хуже ЛСД. Но общество вцелом этот опыт воспринять не могло именно по причине отсутствия к тому практик обоснования такого опыта ЛСД. И тут ЛСД ускорил все тенденции общества к обоснованию этого опыта. И осмыслить теорию этого опыта очень важно, по крайней мере для ПОСТНАГУАЛИЗМА.

. Хотя это были мучительные часы, но когда Майрон пришел в себя, он осознал, что многие из его странностей и неврозов явились результатом травмы при рождении. Это не было чем-то радикально новым для психоаналитиков: Отто Ранк, один из последних учеников Фрейда, написал множество статей о том, как влияет рождение на формирование психики. Но с помощью психоанализа требуются годы понять то, чего Столярофф достиг за несколько тяжелых часов. Возвращаясь в «Ампекс», Столярофф был убежден, что ЛСД — «самое большое открытие в истории человечества».

В середине пятидесятых Американская ассоциация психологов делилась более чем на восемнадцать различных секций. Секции личностной и социальной психологии, секции промышленной и бизнес-психологии и так далее. Самой большой была только что сформировавшаяся секция клинической психологии. Клиническая психология напоминала некоего психологического Франкенштейна — в ней научная точность бихевиоризма соединялась с диагностической техникой личностной психологии. Клинические психологи были одновременно и великолепными учеными, и врачами.
И как ученые, клинические психологи заинтересовались, насколько успешны используемые ими методы лечения. В 1955 году двое из них опубликовали работу, в которой они сравнивали наблюдения за группой пациентов, проходящих сеансы психотерапии в клинике Кайзера в Окленде, и группой других пациентов, которые только собирались пройти данную терапию. Тестируя две группы в течение девяти месяцев, психологи были изумлены тем, что в обеих группах дела обстояли примерно одинаково: треть чувствовала улучшение, треть — ухудшение и треть осталась на том же уровне, что и была вначале.
Главным автором этого исследования был молодой психолог Тимоти Лири.
Клеветники, ополчившиеся против науки-золушки, интерпретировали данные Лири как доказательство того, что психотерапия — это надувательство, обман. Но сам Лири так не считал. Он верил, что исследования в клинике Кайзера подтверждают то, что он давно чувствовал. То, что называлось терапией, было просто набором методик и ловких приемов, которые иногда работали, а иногда — нет. В случае удачного лечения пациент «получал новую жизнь», как выразился соавтор Лири, Фрэнк Бэррон. Сама же терапия была трудом «эфемерным, неустойчивым, хрупким и неуловимым, как любовь или счастье… на взгляд окружающих человек остается почти тем же самым, хотя глубоко меняется внутри».
И ключ к этим получившую новую жизнь людям следовало искать за границами сознания, в области подсознательного.

   Изумительно красиво сказано, да, психотерапия занимается областью бесконечно разнообразной, как типа такие же есть любовь и счастье.

Майкл Кан, молодой преподаватель, бывший военный летчик, участвовавший во Второй мировой войне, хорошо описывает впечатление, которое Тим производил на молодое поколение. «Когда Тимоти приехал, я понял, что никогда не встречал подобного человека. За время войны у некоторых развилось инстинктивное ощущение: есть люди, с которыми можно лететь, есть и другие, с которыми лететь нельзя. Все это понимали, но никто не мог точно описать. Просто одних ребят ты взял бы в свой экипаж, других нет. Никто не знал, откуда берется это чувство, но о его существовании знали все. Это зависело, с одной стороны, от мастерства и компетенции, с другой — от того, насколько ты доверяешь человеку и можешь на него положиться. Такая вот странная смесь. «Я бы с ним не полетел», — говорили одни ребята о других. Полностью я никогда до конца этого не понимал. Но когда я встретил Тимоти, я понял, что полетел бы с ним».

Впоследствии он рассказывал, что из этого вышло. Как он очутился в прошлом за миллионы лет до того, как возникли первые клетки. И как он возвращался в настоящее, проходя все стадии жизни — от древних рыб до амфибий, от амфибий к сухопутным животным, и в конце — прошел путь от первобытного человека до сообразительнейшей из сообразительных обезьян — гарвардского профессора.
Все игры и стратегии, сковывающие его всю жизнь, бесследно исчезли. Он смотрел на себя самого, безмерно скучающего, развратного, пьянствующего притворщика, — с холодной объективностью… ну, скажем, Бога. Словно разглядывал в лупу муравья. «Здорово! Я узнал за шесть часов больше, чем за последние шестнадцать лет! — восхищенно рассказывал он писателю Артуру Кестлеру. — Изменяется визуальное восприятие. Исчезают все механизмы восприятия, отвечающие за то, как мы видим реальность. Изменяется сознание. Исчезают все умственные механизмы, разбивающие мир на мелкие кусочки, состоящие из абстракций и понятий. Изменяются эмоции. Исчезают механизмы, заставляющие нас жить в плену собственных амбиций и глупых желаний»
Исчезла также, мог бы он добавить, скука, от которой он страдал всю жизнь. Ее место заняло страстное желание «вернуться назад и сказать всем:
«Внимание! Пробудись! Ты есть Бог! В тебе самом присутствует божественное сознание, записанное на клеточном уровне Прислушайся! Прими это таинство! И ты узришь! И испытаешь откровение! Это изменит всю твою жизнь! Ты заново родишься!»
Так Лири описывал это ощущение в «Первосвященнике», хотя тогда он не мог понять, можно ли отнести это состояние к религиозному или мистическому опыту.
Лири поделился своими открытиями с Макклелландом, который жил всего в нескольких милях от Лири, в Тептотцлане, заканчивая этим летом «Общественные достижения», аналитический труд, в котором рассматривалось, почему одни цивилизации процветали, а другие приходили в упадок. Он также занимался экспериментальными исследованиями в области изменения мотиваций, что являлось неким странным синтезом между бизнесом и психологией. В энергичных университетских кругах вроде гарвардских считали, что это может оказаться перспективным направлением.
Так что восторженные разговоры Лири об ацтекских наркотиках удивили его. Лири настаивал, чтобы Макклелланд заехал в Куэрнаваку и сам попробовал грибы. И Макклелланд поехал, хотя все еще колебался, стоит ли решаться на эксперимент Но когда они вернулись, обнаружилось, что горничная-мексиканка выбросила их запасы грибов.

Лири заторопился обратно в Гарвард, заехав по пути в Оринду, пригород Сан-Франциско, чтобы свериться с записями Фрэнка Бэррона. Бэррон уехал из Куэрнаваки за несколько дней до того, как Браун посетил курандеру. И теперь они оба, попробовав грибов, могли обменяться впечатлениями. Тим настаивал на том, что это очень важно, что грибы можно использовать для лечения людей. В психологии существует предположение, что истинное озарение должно вести к реальным изменениям. Почему бы не проверить это? «А почему бы не дать попробовать грибы писателям и художникам, — предложил Бэррон. — Представь, как это озарение повлияет на их творчество!» По случайному совпадению Макклелланд давно уже приглашал Бэррона провести год в гарвардской клинике. Почему бы ему не принять приглашение сейчас, в этом году?
Так все и началось. Единственной реальной проблемой было отыскать источник поставки грибов. Летать в Мексику и обыскивать захолустья в поисках курандер каждый раз, когда грибы заканчивались, было бы в высшей мере непрактично. Тогда кто-то вспомнил, что «Сандоз» занимается продажей психоактивного элемента «Psilocybe mexicana» под торговым именем псило-цибин. Был сделан заказ и накануне дня Благодарения 1960 года на Дивинити-авеню, 5, прибыл невзрачный контейнер. Внутри находилось несколько коричневых флаконов, наполненных розовыми пилюлями.
Лири и Бэррон отвезли контейнер в Ньютон, где снимали дом. «Следующие шесть недель мы чувствовали себя полностью отрезанными от мира», — писал Лири.
В западной литературе не было почти никаких руководств, планов или учебников, в которых признавалось бы существование измененных состояний сознания. Нас не связывали традиции, ритуалы или наследие предшественников. Согласно нашей экзистенциально-транзактной теории, мы стремились избегать стерильной обстановки лабораторий или болезненной больничной атмосферы. Мы проводили опыты дома, перед уютными каминами, со свечами вместо электрических ламп, под звуки навевающей приятные воспоминания музыкой.
Словно дикие гуси из ирландской легенды, они вырвались на свободу и устремились в дальние страны.

Глава 12.ГАРВАРДСКАЯ ПРОГРАММА ИССЛЕДОВАНИЯ ПСИЛОЦИБИНА
Внутри небольшого здания на Дивинити-авеню, 5, разворачивалось действо, напоминающее сюжет фантастической повести. Сюжет был примерно таков: добросовестные солидные ученые начинают интересную исследовательскую программу, имеющую отношение к естественным наркотическим средствам. Когда они приходят в себя, то лепечут что-то относительно любви и экстаза и настаивают на том, что вы ничего не поймете, пока сами не побываете за Дверью, пока не окажетесь там, в Ином Мире. Все это сильно смахивало на «Вторжение похитителей тел», культовый фильм пятидесятых годов, в том смысле, что каждый день на пороге офиса Лири толпилось все большее количество студентов, аспирантов, младших научных сотрудников, и все с горящими от возбуждения глазами громко обсуждали смерть разума, рождение неподвластной цензуре коры головного мозга… И все это выглядело поначалу совершенно безобидно — очень похоже на начало множества других научных проектов.
Лето всегда было тем временем, когда головы профессуры подзаряжались новыми идеями. Они возвращались к началу семестра полные честолюбивых планов, идей изысканных небольших экспериментов, пришедших им в голову во время летнего отдыха, пока они лениво покачивались в гамаке. Так что энтузиазм Тима был понятен. Всем было известно, что он занимался мексиканскими грибами. Они не могли не знать, что речь идет о каких-то открытиях (многие сравнивали это с изобретением Галилеем телескопа, а некоторые даже с укрощением огня). На это намекали новообращенные, выходившие из закрытых помещений на Дивинити-авеню, 5, однако большинству это было не слишком интересно. Было ясно, что Тиму удалось ухватить что-то крупное, но при чем здесь мексиканские грибы? Это звучало ближе к антропологическим исследованиям, чем к психологии. И все же было интересно понаблюдать, сможет ли Лири чего-нибудь добиться в этом направлении. Это покажет, заслуживает ли он своей репутации как ученый. Сами они, однако, не рвались участвовать в экспериментах. Из старшего преподавательского состава лишь семидесятилетний Гарри Мюррей согласился попробовать псилоцибин, остальные от опыта отказались, и даже рассказ Мюррея о том, как он оказался в Египте времен фараонов и стоял перед недавно выстроенной пирамидой с золотым фонтаном, бившим на огромную высоту, не смог убедить их поучаствовать в проекте.

В автобиографии Нильса Бора, занимавшегося квантовой физикой, можно найти ремарки, которые проливают некоторый свет на провал попыток Лири найти поддержку на всем факультете среди ученых-психологов старшего поколения. «Новые идеи в науке побеждают не в результате того, что вы убеждаете своих оппонентов и заставляете их увидеть свет истины, — пишет великий физик. — Это происходит чаще в результате того, что ваши оппоненты со временем умирают и на смену им подрастает новое поколение, которое уже сроднилось с новыми идеями».
Большего успеха Лири смог добиться среди младших коллег, таких, как Майкл Кан, а также среди кандидатов наук — и тех, кто уже имел опыт в клинической личностной психологии, и тех, кто еще находился в поиске, пытаясь найти свой путь. К первым относился Джордж Литвин. У них с Тимом сложились чрезвычайно теплые дружеские отношения еще до летних каникул — настолько дружелюбные, что предыдущей весной, когда Литвин экспериментировал с мескалином, Тим оказался одним из немногих коллег, с кем он поделился результатами опыта и в ответ выслушал лекцию о «химическом вмешательстве». Так что Литвин был слегка удивлен, когда в сентябре посетил Тима и нашел его в полном ажиотаже по поводу «грибного» проекта.
Литвин немедленно включился в проект. Он понесся в свой кабинет и принес фотокопии двух книг — «Дверей восприятия» и «Рая и ада» Хаксли. «Это нужно прочесть», — сообщил он Тиму.
Кроме того, в проекте участвовали и неопытные новички, например, Гюнтер Вайл. Вайл только что вернулся из Европы, где он пробыл какое-то время как стипендиат Фулбрайта. Он отправился к Лири на Дивинити-авеню, 5: «Тим ютился в перестроенном подсобном помещении, откуда он не вылезал даже на обед. Это его не волновало. Он встретил меня широко улыбаясь, начал радостно трясти мою руку, он был весь поглощен своим проектом, жутко увлеченный, очень живой, очень веселый. Он пригласил меня поучаствовать в проекте. Я согласился».

*****

В период наиболее интенсивной работы над проектом в нем принимало участие более двух десятков человек, в основном аспиранты и младшие научные сотрудники, но были и люди со стороны, творческие личности, такие, как поэт Чарлз Ольсон, который увлекался креативными экспериментами Бэррона. Раз или два в неделю все они собирались в старом здании колониального стиля, которое Лири и Бэррон сняли в Ньютоне у одного профессора Массачусетского технологического института, находившегося в отпуске.
Перед тем как принять наркотик, участники заполняли ряд типовых анкет, содержащих такие темы, как, например, их страхи и ожидания в связи с экспериментом, плюс любые другие сведения, какие они считали нужным добавить (так, например, Гюнтер написал, что он «накануне сильно поссорился»).
Затем они глотали пилюли и ждали, когда откроется Дверь, в которую они смогут пройти. В первых опытах моменту прохождения в Иной Мир всегда предшествовало переживание панического страха, но со временем этот переход стал для них почти обычным.
«Здесь нет ничего такого, от чего могло бы замирать сердце, — внушал Тим. — Вы путешествуете (как португальские моряки-первооткрыватели или астронавты) за привычные границы. Но будьте уверены — это старые границы человечества». «Там не было никаких сбоев, никаких неудачных путешествий в те дни, — вспоминал позже Майкл Кан. — Мы просто и не знали, что такое неудачное путешествие. У нас была сотня путешествий с псилоцибином, и я не видел ни одного неудачного. Это был безопасный и в то же время изменяющий жизнь опыт, поскольку нас вдохновляло присутствие Тима».
В их первом эксперименте — исследовании, похожем на то, что Оскар Дженигер проводил с ЛСД, — они дали псилоцибин 175 разным людям: писателям, домохозяйкам, музыкантам, психологам, аспирантам. Большая часть людей, участвовавших в экспериментах, были молодые мужчины, их средний возраст — 29 с половиной лет. Более половины участников утверждали, что они узнали много нового о самих себе и примерно столько же — что псилоцибин изменил их жизнь к лучшему. Около 90 процентов желали вновь повторить эксперимент. Лири интерпретировал эти результаты как экспериментальное доказательство того, что, по крайней мере, в половине случаев ему удалось добиться положительного витализирующего результата опыта. Это был поразительный результат для такого предварительного исследования. Каждый раз, когда они участвовали в экспериментах, они узнавали понемногу что-то новое о группе, окружающих и о псилоцибине.
Однако, если псилоцибин и являлся многообещающим в практическом смысле, это нисколько не уменьшало волшебства, которое буквально вдохнуло новую жизнь в участников экспериментов.
«Я посмотрела в зеркало и обрадовалась, увидев, как моя кожа рассыпается на мельчайшие части и рассеивается, — писала одна девушка-аспирантка в последующем отчете. — Я чувствовала, как будто раскололась внешняя оболочка и моя «сущность» освободилась, чтобы объединиться с «сущностью» всего, что меня окружало…» И пока эти сущности объединялись, она «плыла сквозь божественное пространство ошеломительной красоты, полное зрительных образов и музыки».
Другой аспирант, принявший большую дозу, рассказывал о том, что он потерял свой разум и что это вовсе не было неприятным испытанием. Он ощутил «космическое одиночество» и пришел к выводу, что единственное разумное в этом мире — это любовь… любовь и вера в любовь могут уберечь нас от «космического одиночества».
Для Лири, когда он читал короткие истории, подобные приведенным выше, важными становились слова «сущность», «освобожденный», «прекрасные небеса», «космическое», «любовь». Однако другим людям, тем, кто не был вовлечен в проект, бросались в глаза совсем другие строки — в первом случае для них речь шла о вполне уравновешенной девушке, которая вдруг «дезинтегрировалась», а во втором — совершенно нормальный юноша вдруг «потерял разум»! Эти словосочетания ассоциировались у них прежде всего с провалом, неудачей, потерей душевного здоровья. Неужели Тим? Нет, невозможно!

Однако, когда Лири вернулся из Мексики, в нем не было никакой оторванности и рассеянности. Лири вернулся, одержимый идеей, но это не было одержимостью ученого, жаждущего застолбить свое направление исследований. Он предлагал попробовать псилоцибин всем желающим и одновременно начал строить свою модель, которая могла бы объяснить производимый им эффект. Но, пожалуй, еще более показательным было то, что и заинтриговало Мецнера, — насколько изменились участвующие в экспериментах аспиранты. Внезапно все они стали говорить о любви и участии, экстазе и удовольствии от жизни — темы, «крайне необычные и чуждые циничной атмосфере Центра исследования индивидуальности».
Мецнер был восхищен. Но он испытывал отвращение к наркотикам. Потому он сделал то, что характерно для ученого: он просмотрел литературу и обнаружил, к своему немалому удивлению, что, по-видимому, никакого физиологического вреда или привыкания при использовании галлюциногена не возникает. Тогда он разыскал Тима и предложил свое сотрудничество. И почти что получил отказ. Лири считал Мецнера «слишком академичным, слишком изысканным англичанином, слишком человеком, живущим в башне из слоновой кости». Но в конце концов он смягчился, может быть, ему пришло в голову, что было бы неплохо испробовать, как подействует псилоцибин на знаменитую английскую сдержанность. Мецнер оказался истинным англичанином.
Внешнему миру алхимики представлялись нелепыми химиками, стремящимися получить золото из других металлов, но это были лишь басни для непосвященных. На самом деле алхимики искали способы изменить обыденное сознание, а под золотом подразумевался золотистый свет космического сознания. Это был обычный метод традиционных мистических культов — представать в виде двуликого Януса, одно лицо для публики и другое для посвященных. То же самое можно было сказать о псилоци-биновой исследовательской программе в Гарварде. Когда Ральф Мецнер присоединился к ней весной 1961 года, он обнаружил, что она выглядела как научное исследование только для публики — на самом деле к науке это никакого отношения не имело. Заглянувшим за фасад было трудно понять, чего добивается Лири — то ли научного эксперимента, то ли начала культурной революции. К этому добавились в тот период «громогласные споры между Лири и Бэрроном по поводу методов проведения экспериментов».
Чтобы понять причины их разногласий, следует вернуться немного назад, к первым неделям после Куэрнаваки, когда пси-лоцибиновый проект еще находился в зачаточной стадии. Некоторые многозначительные и судьбоносные встречи произошли в течение этих первых недель. Первым таким событием, как впоследствии выяснилось, была, вероятно, встреча Лири с Литвином, когда Литвин помчался за своими копиями психоделических эссе Хаксли. Чувство узнавания, когда Тим углубился в чтение, было чрезвычайно глубоким: он имел дело с человеком, который не понаслышке знал, что такое путешествие в Иной Мир. А позже, во время вечеринки, кто-то упомянул, что Хаксли будет вести семестр в Массачусетском технологическом в качестве «профессора, приглашенного в связи со столетним юбилеем гуманитарного факультета». Это звучало очень внушительно и не менее внушительным был предполагаемый гонорар — девять тысяч долларов за девять недель работы. Лири сел и написал Хаксли письмо, где рассказывал о своих экспериментах с грибами в Мексике и о своем проекте, который он задумал для изучения терапевтических эффектов.
Он был вознагражден почти сразу же эмоциональным телефонным звонком и приглашением на ланч.

А почему ты один со своим б. вещаешь? Где другие люди? Где те, кого ты заинтересовал наркоманией?

да вот же ты один из этих людей, которых интересует наркомания...

нормальным людям она не интересна

они читают и комментируют по смыслу текста, а не свои больные фантазии...

Появление Тима Лири было для Хаксли как неожиданный порыв сильного ветра, ударивший в обвисшие паруса корабля. Энтузиазм Лири, его теоретическая подготовка и, самое главное, его работа в Гарварде делали его как раз тем человеком, на которого мог опереться Хаксли для продвижения психоделических планов.
Как-то ночью, когда они лежали на полу перед камином в доме в Ньютоне, приняв порцию псилоцибина, разговор зашел о методах, с помощью которых можно сделать эту концепцию доступной для широких культурных слоев, ввести ее в обиход и среди «функционеров». Хаксли ответил не задумываясь. Надо обратить элиту, потребовал он от Лири. Художественную элиту, интеллектуальную и экономическую. «Именно таким способом можно продвинуть вперед культуру и философию свободы и красоты». Используй престиж Гарварда, чтобы искусно распространить сведения о средствах изменения сознания. Но делай это осторожно и умно, всегда оставаясь в пределах медицинской науки. «Тебе придется иметь дело с сопротивлением, — предостерег его Хаксли. — В этом обществе есть люди, которые используют всю власть, какая у них есть, чтобы помешать нашим исследованиям».

*****

Было неизбежно, что Тим, как сторонник идеи взаимопроникновения различных социальных слоев, взбунтуется против того, чтобы психоделические эксперименты остались уделом избранных. В какой-то мере этот бунт ускорил Осмонд. Он приехал в Бостон в основном для участия в симпозиуме, который финансировало ГАП [80] (Общество развития психиатрии). Люди, собиравшиеся на подобные симпозиумы, в основном не страдали предрассудками и занимались действительно актуальными проблемами. На прошлых встречах поднимались такие смелые вопросы, как проблемы негритянской преступности или ассимиляции иммигрантов. На этот раз, в 1960 году, они обратили внимание на битников и, среди прочих, пригласили выступить Аллена Гинсберга. Последний только что вернулся из Южной Америки, где вслед за Берроузом исследовал вызывающую галлюцинации виноградную лозу «айахуаска».

Еще в начале исследований психоделиков было обнаружено, что двум людям, принявшим небольшое количество психоделиков, общаться становится намного проще. Группа Осмонда в Канаде выяснила, что для этого достаточно 100 микрограммов ЛСД. Но исследований в том стиле, какие проводил Лири, — с его экзотическими уикендами, с возбуждением и шумихой, которой было все это окружено, больше не проводил никто. Было ясно, что все это уже выходит за рамки чистой науки. Однако для самого Лири научное исследование все же оставалось одним из основных стимулов. Он действительно хотел узнать, что именно происходит там, за Дверью в Иной Мир.
У него конечно же имелась теория. Частично он был обязан ей Хаксли, частично — транзактному анализу и в какой-то степени тому, что психологический факультет Гарварда только что приобрел в собственность свой первый компьютер — первый искусственный интеллект. От Хаксли он взял аналогию с «редукционным клапаном» — речь шла о том, что мозг при восприятии ежесекундно отбрасывает миллион единиц информации. Однако дальнейшее уже было собственным теоретическим добавлением Лири.

Предположим, что кора головного мозга, пристанище сознания, состоит из сети нейронов, образующих миллионы связей. Это фантастический компьютер. Культурный слой, наложенный на кору, является жалким клочком программного обеспечения. Эти программы могут активировать около сотни-другой из возможных наборов нейронных связей. Все выученные жизненные сценарии можно рассматривать как программы, которые выбирают, проверяют, возбуждают и, следовательно, существенно ограничивают доступные реакции коры головного мозга. Расширяющие сознание наркотики выключают эти узкие программы. Они выключают эго, машинерию эго-сценариев и ум (совокупность игровых концепций). Что же остается, когда выключается ум и эго? … Остается то, о чем западная культура почти ничего не знает. Открытое мышление, ум, неподвластный цензуре, — живой, воспринимающий широкий поток внутренних и внешних стимулов — до сих пор был вне поля ее зрения.
Зададимся вопросом, что произойдет, если, следуя изложенной теории, мы начнем отсоединять все игровые концепции, которые характерны для западной культуры. Что может произойти, если начать последовательно выключать стандартное эго американца, например?
Лири не раз задавал себе подобные вопросы, и ответ, к которому он пришел, заключался в убеждении, что чем бы это ни обернулось — все к лучшему. Настала пора выключить старые способы мышления Homo sapiens и тогда смогут сформироваться новые. Когда под воздействием псилоцибина начинают происходить странные и необычные вещи, то что они означают? Впечатление, что нечто приходит к нам с более высокого уровня сознания, от высших сил. Мы начинаем воспринимать самих себя невольными проводниками, которые становятся участниками социальных процессов. Все это намного превышает наши возможности не то что бы контролировать, но даже до конца понимать происходящее. Лири так описывал эти свои ощущения: «Некое историческое движение, которое неизбежно изменит самые глубины человеческой природы, самосознание человека».
Они видели проблески будущего, и этим будущим были они сами.
Роль невольного двигателя социального прогресса не нравилась Фрэнку Бэррону, он был в ужасе от того, как охотно его друг потребляет псилоцибин. К марту 1961 года Лири принял наркотик пятьдесят два раза, то есть в среднем он принимал дозу в три дня. И чем больше он его принимал, тем труднее было поверить, что он принимает наркотик исключительно в целях научного исследования. Это было тактической ошибкой, к такому выводу пришел Бэррон. Он соглашался с Хаксли, что не следует без необходимости создавать себе неприятности, относясь с пренебрежением к существующим научным моделям. Он также, хотя и с неохотой, принимал скорее элитарную модель Хаксли, а не демократический подход Гинсберга и Тима. Различие в их взглядах стало явным, когда они начали спорить по вопросу о ядерном разоружении. Бэррон был страстным сторонником разоружения. Он считал, что бомбу создала элита и именно элита должна взять на себя ответственность по предотвращению ядерной войны, возможно, это будет кто-то из тех, кто уже потребляет психоделики и имеет измененное сознание. Но Тим с ним не соглашался. То, что Америка имеет ядерное вооружение, ставит под вопрос правомерность нахождения этой элиты у власти, так считал он. И начинать полную перестройку общества надо с низов. Из этого следовало, что каждый имеет право принимать психоделики. Но что делать с возможными последствиями, возражал Бэррон, когда «ослабленное эго, внезапно утратившее все свои защитные механизмы, будет расшатано». На что Тим обычно отвечал фразой о том, что «каждый имеет право сойти с ума, если такова его судьба».
Позже Бэррон обвинил его в том, что это похоже на стиль мышления военных. Лири же считал, что это глупо — придираться к словам, когда на кону стоит не более и не менее как действительное освобождение мира. Однако Бэррон не желал принимать на себя такого рода ответственность и начал отдаляться от программы изучения псилоцибина.

Глава 13. ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В ГАРВАРДЕ
На заседаниях в Копенгагене присутствовал, кроме Лири и Альперта, их коллега, Герб Келман, психолог-клиницист, специализирующийся по социальной психологии, который в предыдущем году находился в творческом отпуске в Норвегии. С Альпер-том он был знаком несколько лет, с Лири — несколько месяцев. Келман всегда считал их обаятельными людьми и хорошими специалистами. Потому он был крайне удивлен тем, в каком странном стиле проходило заседание семинара «Новые направления». Сначала со сцены Лири благодарил Бэрро-на за то, что тот привез ему священный гриб, потом Альперт за что-то благодарил Лири, и вообще все заседание напоминало скорее собрание секты евангелистов, чем научный симпозиум. Один из изумленных слушателей сказал Келману, что, по его мнению, Лири ведет себя так, будто несколько тронулся умом.
На этом симпозиуме Келман внезапно осознал, на что намекали ему в письмах друзья, когда писали, что на Дивинити-авеню, 5, творится нечто странное. Но даже то, что он видел на симпозиуме, не подготовило Келмана к тому, что он застал, вернувшись в Кембридж: никто не только не осуждал Лири и Альперта, а скорее, напротив, они пользовались огромным влиянием. Лири вел себя так, будто стоял во главе нового направления психологии второй половины двадцатого века. Это могло бы показаться смешным, однако не один Лири, но и все остальные участники псилоцибинового проекта выглядели очень самоуверенными. В проекте участвовал не только цвет гарвардской аспирантуры, но и преподаватели с факультета, такие, как Альперт и Кан. И в довершение всего Лири и Альперт вели групповое обучение по введению в клиническую психологию — наиболее важный предмет, который изучают в Гарварде те, кто готовится к врачебной работе. На этих занятиях они подробно обсуждали новые идеи и заявляли во всеуслышание, что старые методы никуда не годятся: будущее принадлежит новым изменяющим поведение наркотикам — таким, например, как псилоцибин.
Конечно, существовала возможность, что Лири действительно открыл что-то серьезное. Нельзя забывать, что современники смеялись над Фрейдом, который потом вошел в историю. Но это не является правилом. Не все люди, проповедующие новые идеи, гениальны, как Фрейд. Большинство из них — шарлатаны и дилетанты, и чем больше Келман размышлял на эту тему, тем больше склонялся к мнению, что Тим, несмотря на весь свой ум и обаяние, относится именно к последним. И действительно, по мере знакомства с программой изучения псилоцибина, Келман все более укреплялся в убеждении, что это всего лишь хитроумное прикрытие пристрастия к наркотикам.
И нельзя сказать, что он был одинок в этом мнении. С самого первого дня работы Тиму приходилось прилагать много усилий, чтобы убедить коллег, что все эти свечи, курильницы, индийские раги, звучащие на стерео, и мягкие коврики на полу — лишь необходимая обстановка, антураж, требуемый Ее величеством Наукой. Обычно он в ответ на вопросы читал небольшую лекцию о значении обстановки и окружения, и на первое время этого было достаточно. Но к осени 1961 года оказалось уже невозможным скрывать двойную цель программы. «Я начинаю понимать, — сообщил Макклелланд репортеру какого-то журнала, — что испытуемых там мало, а исследователей много, из чего следует, что исследователи потребляют больше наркотиков, чем все остальные». Прежний оптимизм Макклелланда относительно программы изучения псилоцибина постепенно затухал — на смену ему пришла тревога.
Вместо того чтобы привести всех ко всеобщей любви, псилоцибин пока что приводил к раздору и разногласиям. Дивинити-авеню, 5, разделилась на два лагеря: тех, кто участвовал в опытах, и тех, кто не участвовал. Первые смотрели на вторых «свысока, ощущая, что новый опыт вывел их за обычные пределы, куда-то выше нормального мира», что, по мнению вторых, уже граничило с ненормальностью. Но еще более смущали слухи, что, вопреки уверениям Тима, кое-кто из тех, кто принимал псилоцибин, попал в больницу

По-видимому, несмотря на предупреждения, Лири так и не поверил, что университетские власти могут свернуть исследования, связанные с псилоцибином. На протяжении осеннего семестра он уговаривал всех студентов, слушавших его вводный курс по клинической психологии, попробовать хоть разочек совершить путешествие с помощью наркотика. Ему отказал только один студент. Но этот единственный отказавшийся уведомил об этом Келмана. Сознавая, что отказ может повредить ему (по крайней мере, в глазах Тима он точно становился ретроградом-психологом), этот студент пошел к Келману и поделился с ним своими опасениями. Келман пришел в ярость.
Лири и Альперт перешли границы дозволенного! Келман тут же опросил других студентов, посещавших вводный курс по клинической психологии. Некоторые признавали, что подверглись давлению, другие рассказывали страшилки о путешествии в Иной Мир. Вооружившись подобными свидетельствами, Келман направился к Макклелланду и потребовал обсудить все это на заседании факультета. Макклелланд обратился к Лири, и тот согласился, что это неплохая идея. Новость об обсуждении быстро распространилась, по факультету ходили самые разные слухи. 16 марта «комната психодрамы» на Дивинити-авеню, 5, превратилась в обычный конференц-зал.
Дэвид Макклелланд пытался смягчить разгоревшиеся дебаты, которые растянулись на полтора часа. Будучи настроен скептически, он тем не менее поддерживал Лири. Наиболее яростным оппонентом был Келман, который требовал либо радикально изменить программу, либо вовсе закрыть исследования псилоци-бина. «Я был бы рад назвать это всего лишь расхождением во мнениях среди ученых, — сказал он. — Но на самом деле эта работа нарушает принятые в научных кругах принципы исследования… программа проникнута антинаучным духом. Они настаивают на ценности чистого опыта, а не на научных результатах, выраженных в словесной форме. Это является попыткой опровергнуть все, на чем базируется психология как наука». Критика Келмана была поддержана и другими присутствовавшими.
«Скажите, а вы не утруждаете себя чтением литературы по вашей теме исследования?» — с таким вопросом обратился к Лири Брендан Мейер, чей стиль ведения спора напомнил ему прокурорский допрос. «Да, я читал эти труды». «Тогда как вы можете исследовать эти наркотики вне стен психиатрической клиники?»
Хотя Лири и ожидал критики, но не представлял, насколько сильно настроены против него другие ученые. Ему с трудом удалось сохранить невозмутимость. Чего нельзя сказать об Альпер-те, который к концу заседания был полон холодной ярости.
Лири позже упоминал, что перед встречей Дика отозвали в сторонку и предупредили, что «Тима уже ничто не спасет, но если Дик будет вести себя тихо, то, возможно, еще сможет спасти свою карьеру». Была ли эта угроза реальной или нет, неизвестно, но половину слушаний Альперт сидел, ни во что не вмешиваясь, потом же вскочил и яростно обрушился на Келмана и Мейера. В конце все утихомирились и завершили спор во вполне академическом стиле — было принято решение назначить комитет, чтобы исследовать разногласия. «Встреча закончилась вполне цивилизованно и спокойно», — писал Лири в «Воспоминаниях».
Однако это спокойствие продлилось всего лишь сутки. На следующее утро на первой странице гарвардской «Кримсон» появилась статья, озаглавленная «Психологи расходятся во мнениях по поводу исследований псилоцибина». Статью перепечатали другие бостонские газеты, затем новость распространилась дальше, и в результате связь Гарварда с изменяющими сознание наркотиками стала общеизвестной. Но это было еще только начало.
Внезапно на Дивинити-авеню, 5, появились федералы

К сожалению, в Гарварде были не в курсе дел. Потому что если говорить о Лири, то его вряд ли бы взволновало, даже если бы доктор Фэрнсворт запер все запасы псилоцибина и выбросил ключи. Псилоцибин стал для Лири пройденным этапом с тех самых пор, как он получил от Холлингсхеда чайную ложку ЛСД — будто эстафетную палочку — и в результате выскочил в запредельные пространства. Позже Лири писал: «После этого сеанса стало очевидно, что нам неизбежно придется удалиться из Гарварда, да и из общества вообще».

*****

Лири поначалу отказывался пробовать ЛСД. Он был слишком занят и озабочен трудностями с программой псилоцибина, его беспокоило все возраставшее критическое отношение к нему на факультете. Несмотря на настойчивые уверения Холлингсхеда, что сравнивать псилоцибин с ЛСД, это все равно, что сравнивать домашнего котенка со львом, Тим оставался в уверенности, что нет особой разницы между тем и другим. И только когда в гости к нему нагрянули Фло Фергюсон и Мэйнард и согласились попробовать ЛСД вместе с Холлингсхедом, Лири удалось уговорить.
«Ты должен это попробовать», — прошептала Фло. И он согласился. То, что последовало затем, было самым сильным переживанием в его жизни.
Мецнер забежал к нему на следующий день и был потрясен. Он едва узнал Тима. Тот имел «бледный взор, какой бывает у тех, кто видел слишком много» и все время бормотал что-то о «пластиковом кукольном мире» и о «полной смерти эго». Тим следовал как тень за Холлингсхедом, напоминая гусят после имприн-тинга, описываемых Конрадом Лоренцом. [84]
«Мы теряем Тимоти, — предостерег всех Альперт. — ЛСД лучше не трогать». Однако Лири вскоре сумел вернуться в норму. «Ого!» — сказал он.
Если псилоцибин приводил к вселенской любви, то ЛСД приводил к смерти и перерождению, и это быстро изменило дружелюбный настрой, который сплачивал прежде членов программы изучения псилоцибина. Все начали принимать крутые дозы и уходить в индивидуальные путешествия, которые другие не могли с ними разделить. Разрушилось чувство общности.
«Мы стали высокомерными, мы свысока смотрели вокруг, мы присутствовали и отсутствовали, — вспоминал Кан. — Мы начали смотреть на людей, которые не имеют «опыта» так, будто они были низшими существами по сравнению с нами. На всех вечеринках, куда мы ходили, были "те, кто попробовал ЛСД" и "те, кто не попробовал". И мы собирались в свои отдельные группки, где обменивались шутками насчет пребывания «там» и не принимали в свой круг других, кто пытался к нам присоединиться».
Альперт, в частности, совершенно не приветствовал вторжения ЛСД. С псилоцибином все было ясно, после почти года работы они уже были способны создать достаточно четкую, хорошо работающую модель того, что происходит в этих путешествиях, путешествия «за пределы» стали почти обыденным делом. Но ЛСД спутал все карты. ЛСД вновь возвращал все к первоначальному хаосу. Это было слишком! Не было никакой возможности втиснуть то, что происходило после приемов ЛСД, в уже наработанные модели с псилоцибином.

Тут встает один довольно сложный вопрос, на который нет однозначного ответа. А именно — когда же Лири стал считать себя пророком? В какой момент началась игра в гуру? Где начало того пути, что приведет впоследствии к «Первосвященнику»? Лири, естественно, всегда отрицал такие претензии со своей стороны. На публике он высмеивал предположение о том, что является божественным избранником. Вот над чем Тим бы «смеялся и смеялся, — уверяет Кан, — он никогда ни на секунду не считал себя гуру». Однако у Мецнера было другое мнение на этот счет: «Я знаю, что бессознательно, еще в самом начале нашей работы, он считал себя пророком. А усилившиеся со временем нападки на него со стороны властей и прессы лишь утвердили его в этом неосознанном предположении, потому что он полагал, что пророк всегда остается не понят современниками». И эта пророческая миссия становилась все более высокодуховной.
Если псилоцибин ослабил те установки, что Лири именовал «игрой Тима Лири», то ЛСД, приведший к «онтологической конфронтации», от которой, по словам, Лири он так «никогда и не оправился», просто смел начисто прежние социальные ролевые игры. И хотя прошли годы, прежде чем Тим смог без дрожи говорить о слове Божьем — давили детские воспоминания о тете Дуду, — однако понимание того, например, почему Гинсберг и Уоттс предпочитают играть не в «научные», а в «духовные» игры, пришло очень скоро.
Весной 1962 года Лири глубоко погрузился в изучение тантрического буддизма. В тот же самый период молодой психолог Стэн Криппнер приехал к нему за псилоцибином. Предположительно тогда были в разгаре переговоры Тима с Гарвардом, ФДА и государственным Управлением по наркотикам относительно будущего программы изучения псилоцибина. Однако, хотя он вернул Дане Фэрнсворту все имевшиеся у него запасы наркотика, он сумел где-то добыть псилоцибин для Криппнера, сообщив тому: «Вы как раз относитесь к тому типу людей, которым, как мы думаем, нужен этот опыт».
Позже, когда Криппнер смог прийти в себя после своего головокружительного визита в Гарвард (самым ярким переживанием во время сеанса было то, что впоследствии оказалось провидческим — под псилоцибином он увидел будущее убийство президента Кеннеди), то наиболее запомнившейся ему вещью из реального окружения было сочетание стопок бумаг и книг на столе Лири. Половину стола занимали листы с нарисованными на них особыми концентрическими окружностями — графики и диаграммы, которые Лири популяризовал в своей работе «Общая диагностика личности».
Но когда Криппнер поздравил его с успехом этой книги, Лири только небрежно махнул рукой: «Это допотопная работа». Он подразумевал, что наркотики придают исследованиям совсем другое направление. И хотя он не упомянул, какое именно, но об этом не трудно было догадаться, видя на второй половине стола груды книг по индуизму и буддизму.
Однако книги не могли заменить непосредственный опыт. В начале 1962 года бывший майор ВВС, а ныне индусский монах Фред Свайн посетил дом в Ньютоне. Свайн был членом веданти-стского ашрама в Бостоне. Хотя он не считал, что постижение высшего разума требует обязательно принятия наркотика, но разделил как-то «грибную» ночь с курандерой Гордона Уоссона в холмах за Оаксакой.
Свайн принял в Ньютоне ЛСД и в ответ пригласил Тима посетить их ашрам. Атеист Лири был поражен.
«Сам ашрам — удивительное место, — писал он позже. — Безмятежная, ритмичная жизнь, полная работы и медитаций, все нацелено на получение высокого духовного опыта». Он провел сеанс ЛСД для членов ашрама. Они отнеслись к нему с большим уважением: «монахи и монахини обращались со мной как с гуру. Для них это было самоочевидно. Я для них был не проводящим исследования психологом из Гарварда. При чем здесь это? Я, нравилось мне это или нет, исполнял древнейшую роль учителя-на-ставника».
Вопреки утверждению Кана, что Тим бы рассмеялся, если бы ему стали приписывать такую роль, на самом деле его продвижение в сторону религии становилось со временем все более заметным. Была ли это хитроумная игра на публику? Или Тим всерьез в это верил? Подключился ли он в самом деле к древним каналам святости и получил ли послание «иди и неси свет»? Пытаясь найти ответ на эти вопросы, возможно, стоит обратить внимание на то, что как-то раз написал о себе Алан Уоттс:
С одной стороны я — бесстыдный индивидуалист. Я люблю говорить, развлекать, быть в центре внимания и могу поздравить себя с тем, что многого добился в этом направлении, написав множество книг и выступая перед многочисленной аудиторией. С другой стороны, мне очевидно, что индивидуальное эго, именуемое «Алан Уоттс», — это иллюзия, социальная установка, набор слов и символов, не имеющий отношения к основной сущности бытия. И эти символы будут прочно забыты максимум лет за пятьсот, моя же физическая оболочка превратится в пыль и пепел еще быстрей

Это было чувство, которое разделяли многие участники программы изучения псилоцибина. Пережитое ими за последние пятнадцать месяцев сделало для них невозможным возврат к обычной психологии, несмотря на предупреждения о том, что они погубят свою профессиональную карьеру, если не откажутся от Лири. Большинство срочно заканчивало свои докторские диссертации, чтобы быть готовыми отправиться вслед за Тимом в Мексику. Тим хотел устроить «ретрит», то есть занятия во время летнего отпуска, но вдалеке от постоянного незримого давления излишне интеллектуальной атмосферы Гарварда. Он хотел найти место для уединенного исследовательского центра, возможно, какую-нибудь заброшенную гостиницу, где они могли бы безо всяких помех со стороны погружаться в Иной Мир сколько душе угодно. Только что вышел в свет роман Хаксли «Остров» — с его созданной в воображении психоделической Утопией, изолированной (и в конечном счете разрушенной) миром функционеров-бюрократов. Тим искал что-то сопоставимое и нашел это в захолустном мексиканском курортном городке Чихуатанейо, в паре часов езды от Акапулько. Это был принадлежащий швейцарским эмигрантам немного обветшавший отель «Каталина» с двадцатью комнатами и свободный все лето.

*****

Глава 14. ПОЛИТИКА СОЗНАНИЯ
«Все чертовски быстро изменилось. Внезапно мы оказались заговорщиками, задумавшими навредить людям. Я ощущал себя Галилеем. Мне пришлось оставить практику и отправиться в Европу. И вообще все это было отвратительно».
Так Оскар Дженигер вспоминал, как резко изменилось общественное мнение в 1962 году. ЛСД неожиданно перестал быть невинным лекарством. Он оказался кинжалом, нацеленным в сердце психиатрии, новым талидомидом, [86] бомбой замедленного действия, которую мастерили некоторые отщепенцы профессии, психиатры-ренегаты.
«Если хотите знать, именно Лири со товарищи разрушили то, что мы так долго и старательно пытались выстроить».
Позднее Дженигер осуждал именно их. Но в то время никто не знал, где искать виноватых. За исключением некоторых исследователей «лабораторного сумасшествия», которые сильно переживали, что с их работой так обходятся, все шло своим чередом, и даже появлялись новые исследователи.
В больших городах вроде Лос-Анджелеса попробовать ЛСД было не сложнее, чем сходить в кино. Существовало, по крайней мере, две простые возможности. Любой, кто хотел, мог обратиться к врачам, использующим в практике ЛСД. Или — записаться добровольцем в любое научное учреждение, например, в лабораторию Калифорнийского университета. Тельма Мосс представляла собой первый случай. Она была бывшей актрисой, делавшей писательскую карьеру. Мосс услышала по телевизору, как Олдос Хаксли рассказывал об Ином Мире, и это поразило ее до глубины души. Она даже думала отправиться в путешествие в Мексику на поиски волшебных грибов Гордона Уоссона. Затем она познакомилась с Мортимером Хартманом и Артуром Чандлером и, решив сконцентрироваться на решении собственных психологических проблем (она страдала фригидностью), прошла первый из двадцати трех сеансов ЛСД.

Первая опубликованная работа Хаббарда «Использование ЛСД-25 при лечении алкоголизма и других психических заболеваний» многократно цитировалась в литературе. Однако самым важным вкладом было то, что в ней были фотографии кабинета Хаббарда — с Бахом на стерео и смутно различимыми картинами на религиозные темы, развешенными по стенам. Хотя влияние окружения и обстановки было всем давно известно, в период становления психоделической терапии многие просто копировали в своих кабинетах обстановку комнаты Эла.
Часть психологов использовала ЛСД-терапию практически по старинке, не выходя за принятые в обществе рамки, например Хоффер и Осмонд в Саскачеване или группа Карлэнда в мэри-лендском Кэтонсвилле. Однако многие люди, занимающиеся психоделической терапией, были новичками в этом деле или неофитами вроде Хаббарда и его старого протеже Майрона Столя-роффа. Такие люди, исследуя Иной Мир, иногда в своей увлеченности и энергичности напоминали детей, что, конечно, казалось их сверстникам-обывателям предосудительным. Они были слишком прямолинейны и часто не могли справиться с хлещущими через край чувствами. В большей степени именно это и порождало зависть, следствием которой стала окружившая ЛСД-терапию аура «плохой науки».
Хорошим примером этого может служить Майрон Столярофф. Столярофф работал директором по перспективному планированию в «Ампекс», одной из первых больших фирм, занимавшихся электроникой, к югу от Сан-Франциско. Заинтересовавшись ЛСД, он вместе с Хаббардом попытался заинтересовать руководство «Ампекс» в программе, подразумевающей использование ЛСД для разрешения всевозможных корпоративных и межличностных проблем, проблем дизайна и перспективного планирования. Но план провалился — из-за приверженности Эла к христианскому мистицизму. Столярофф, однако, не отступал. Он начал проводить еженедельные сеансы ЛСД с некоторыми заинтересовавшимися коллегами из «Ампекс». Однажды на выходные из Канады приехал Эл и отвез их в уединенную хижину в горах Сьерры. Там, проходя сеанс под его руководством, они пережили такое «онтологическое землетрясение», которое мог сотворить только Эл. Однако руководство «Ампекса» было в ужасе. Учитывая, что Хаббарда они видели только раз и при довольно сомнительных обстоятельствах, их беспокойство неудивительно. «Что, если эти сдвигающие крышу препараты доведут наших лучших инженеров до помешательства?» Так что многие вздохнули с облегчением, когда Столярофф решил уйти из «Ампекс» и основать собственный, негосударственный центр психоделических исследований в Менло-Парк, в Калифорнии, который получил название «Международный фонд передовых исследований».

В общем, к исследованиям ЛСД подходили достаточно консервативно. Так что многие специалисты просто открывали собственные дела (вице-президентом у Столяроффа был Уиллис Хэрман, который до этого преподавал механику в Стенфорде) и зарабатывали средства к существованию, работая с пациентами. В отличие от Осмонда и Хоффера Столярофф не стал заниматься только хроническими алкоголиками, он брал людей с улицы. В основном это были страдающие неврозами специалисты технической элиты, жители Стэнфорда. Поначалу они часто относились к таким предложениям с недоверием. Пять сотен долларов за какой-то сомнительный наркотик? Это наводило на мысли об обмане, хотя у Столяроффа действительно был лицензированный психотерапевт, который действительно проводил стандартные сеансы. Но что, на взгляд многих, было еще хуже, так это то, что этот обман всех удовлетворял! Газета «Колл Булитин» из Сан-Матео, чувствуя, что дело пахнет медицинским скандалом, взяла интервью у определенного числа пациентов, прошедших лечение, и обнаружила, что все они безмерно его хвалят. Однажды Столяроффа посетил раздраженный психотерапевт и рявкнул: «Один из моих бывших пациентов считает вас святым!» По его мнению, это должно было ясно означать, что Столярофф — шарлатан. Но чем это было на самом деле, учитывая заявления «Колл Булитин», что Фонд преследовал цели «частично медицинские, частично научные, частично философские и частично мистические»? С первыми двумя все нормально, но философией должны заниматься философы, не правда ли? А мистика — это вообще для чокнутых.
Ситуация была немного похожа на то, с чем столкнулся Лири в Гарварде. Все местные терапевты объединились против Фонда с таким возмущением (сомнительные профессионалы используют сомнительные наркотики с сомнительным результатом), словно они ничего не знали об этих результатах. Однако Фонд вовсе не скрывал результатов своей практики. 78 % пациентов заявляли, что они стали с большей любовью относиться к окружающим, 69 % — что им стало легче справляться с враждебностью, столько же — о том, что у них исчезли многие трудности в понимании других и им стало легче общаться. 71 % объявлял о выросшем самоуважении, и, наконец, 83 %, побывав в Ином Мире, были твердо уверены, что они имели дело с «высшими силами или подлинной реальностью».

Программный труд Фонда «Психоделический опыт: новая концепция психотерапии» был подготовлен к публикации в конце 1961 года. В нем психоделический опыт подразделялся на три варианта: 1) состояние неопределенности, 2) символическое восприятие и 3) непосредственное восприятие.
Состоянием неопределенности авторы называли то состояние, которое ранние исследователи находили близким к шизофрении, из-за чего ошибочно классифицировали ЛСД как психомиметик. Что же в самом деле происходит? Наркотик высвобождает шквал новых мыслей и нового восприятия, так что нормальная, концептуальная основа сознания пациента не может с этим справиться и возникает ощущение паники, иногда даже с признаками паранойи. Однако, умело используя окружение и обстановку, врач может беспрепятственно провести пациента сквозь это состояние и достигнуть уровня, где начинаются обильные галлюцинации. Эти постоянно меняющиеся образы — последние попытки эго «спрятать внутреннее понимание, которое его так страшит. Когда у эго не получается скрыть его за неприятными ощущениями, оно пытается заколдовать и отвлечь мысли подсознательного и выпускает дымовую завесу галлюцинаций».
На самом деле уровень галлюцинаций служит просто подготовкой к уровню символического восприятия, которому врачи, занимавшиеся психолитической терапией, посвящали больше всего времени, пытаясь истолковать символический смысл: «Пациент постоянно освобождается от подавленного материала, умопостроений, ошибочных концепций, идей и принципов, которые он собрал за время жизненного опыта. Психологическое ощущение сопровождается субъективными визуальными образами. Все это вместе приводит к общему "проветриванию мозгов" и высвобождает практически независимое интеллектуально чистое мышление. Мало-помалу человек наконец приходит к осознанию себя — не как чего-то «хорошего» или «плохого», но просто себя самого, каков он есть».
Но был уровень и выше. За символическим восприятием лежал уровень безграничного непосредственного восприятия.

Или другой пример — вообразите себе психику человека как некое боковое русло, ответвившееся от обычной реки. Со временем, несмотря на то, что на пути иногда встречались новые источники, боковое русло начинает застаиваться, заболачиваться и постепенно — когда растения в нем (заросли идей, неврозов и.т.д.) начинают соревноваться за кислород — превращается в настоящее болото. Можно сказать, что психолитическая терапия расчищает заросли. А психоделическая терапия работает иначе, — взрывает сами помехи, препятствующие течению, возвращая его к первозданному состоянию — равномерно текущего потока. Оба метода приносят ожидаемый результат, пациент выздоравливает, однако во втором вдобавок присутствует нечто абсолютно новое. Врачи, занимающиеся психолитической терапией, использовали ЛСД в русле традиционных психотерапевтических методов активизации воспоминаний, абреакции и высвобождения эмоций. Однако врачи, практикующие психоделическую терапию, занимались делом полностью новым, ранее неизвестным. И как бы они ни называли это — прикладным мистицизмом или психоделическим опытом, интегративным опытом или пиковым переживанием, — их занятия пользовались дурной славой. Открытие в уголках сознания места, где человек может почувствовать себя Богом, — вряд ли это могло приветствоваться официальной наукой и официальной религией. И тем не менее именно это являлось общим итогом и выводами психоделических исследований — не только в Гарварде, но и везде.
То, что последовало дальше, было скорее обусловлено общей атмосферой, чем базировалось на конкретных фактах. Забеспокоились специалисты. Их тревожило, насколько использование ЛСД, с его глубоким проникновением в подсознательное, является подходящим средством для формирования здорового, приспособленного к окружающей жизни эго. Могли ли их не озаботить такие явные изменения в поведении пациентов? Беспокоили их также и результаты лечения — сложно было поверить в то, что Хаббард вылечивал 80 % хронических алкоголиков. Все это порождало критический подход к «плохой науке», вроде, например, таких высказываний: «ЛСД — галлюциноген, исследователи принимают его сами, отсюда и такие странные результаты — они привиделись им». И это еще снисходительная характеристика. Другие доходили до того, что утверждали, будто врачи, использующие в практике ЛСД, не только фальсифицируют результаты, но и причиняют вред пациентам. И даже не понимают этого, потому что наркотик заражает их всех манией величия (сравнивают себя, например, с космонавтами или с Галилеем — что за вздор!). Внутри науки-золушки психоделики усиленно разоблачались: все вы можете видеть, как терапевты превращаются в дурного пошиба гуру, а пациенты становятся их адептами.

Тим стал постоянно использовать «Книгу мертвых» (точно так Хаббард использовал для опытов христианские иконы и тексты). «О благородно-рожденный, ты покидаешь себя, — нараспев говорил ведущий во время сеанса. — Хотя ты еще цепляешься за свое сознание, оно уже неподвластно тебе. Помни, когда твое тело и сознание разделятся, ты сможешь испытать момент чистой истины. Не бойся и не печалься. То, что ты увидишь, — свет твоей истинной сути. Пойми это».
Тем не менее, как ни странно это звучало для Столяроффа, методика работала. Тим даже решил слегка осовременить это и переиздать «Книгу мертвых» под другим названием, как первое руководство по путешествиям в Иной Мир.
Но Майрон был не единственным, кто противостоял Лири. Альперта последнее время мучил неопределенный страх, чувство надвигающейся беды. Он не мог сказать, касается это предчувствие его одного или всей группы. Как-то ночью, приняв большую дозу ЛСД, он отправился на берег. Всю ночь до утра он бродил по полосе прибоя, на него накатывали гигантские океанские волны. Иногда он мельком задумывался, выживет он или умрет, но это его абсолютно не тревожило.
Последние несколько месяцев для Альперта были тяжелыми, их можно было воспринять как насмешку судьбы: его головокружительная карьера затормозилась именно тогда, когда он наконец занялся новыми незаурядными вещами («Это было интереснее всего, над чем я когда-либо работал, — говорил он потом в интервью, — и именно в этот момент люди начали чинить препятствия нашему делу».) Тяжелым это казалось Альперту потому, что люди, чинившие препятствия, были его друзьями, а ему, напротив, хотелось бы добиться их доброго мнения и расположения. Хотя Альперт довольно логично объяснял критику коллег простой научной завистью, по поводу Макклелланда он этого сказать не мог. С того момента как Альперт встал на защиту Тима, всем стало ясно, что он нашел нового учителя. А старому он сказал: «Я бы с радостью помогал ему [Тиму] просто потому, что он великий человек. И я готов помогать ему во всем — доставать деньги, готовить еду, убирать дом или воспитывать детей».
Но был ли он готов бросить Гарвард ради Тима? Решив, что напряжение на факультете общественных отношений стало слишком велико, Лири собирался в 1963 году, когда истечет срок его преподавательского контракта, уйти из Гарварда. Будущее психоделических исследований лежало вне научных кругов. В общем, перед Альпертом возникла дилемма — бросить науку и последовать за человеком, которого он считал мудрейшим в мире, или же предпочесть безопасную профессиональную жизнь.
Это все по вине ЛСД, думал Альперт. Наркотик оказался гораздо мощнее, чем они предполагали. «Наверное, мы достигли границ дозволенного, — сказал он Лири, после того как Мецнер с другим парнем обнаружили его среди прибоя и привели обратно в гостиницу. — Думаю нам лучше слегка заморозить исследования, потому что иначе тем или иным образом нам придется вступить в борьбу с существующим строем».
Лири невозмутимо предложил ему полотенце и чашку горячего чая.
Он не собирался замораживать исследования. Он собирался делать как раз обратное. Месяцами он обдумывал концепцию внутренней свободы. В речи перед гарвардскими студентами-гуманитариями он предложил идею, что каждый волен делать со своим сознанием все, что захочет, — это и есть «пятая гражданская свобода». И ее следует внести в Конституцию. Конгресс не выпускал законов, ограничивающих права личности на исследование пределов собственного сознания. «Пятая свобода» необходима, — убеждал Лири студентов, — чтобы избавить Америку от участи «цивилизации-муравейника», в котором все мы — просто марионетки, играющие свои роли в общественных играх». Все мы — просто функционеры, но это же отнюдь не единственный вариант развития. Благоразумно используя психоделики, человек может открыть новое духовное измерение, которое раскроет перед ним величайшие возможности — исследовать вселенную, победить болезни и ликвидировать нищету. Короче говоря, достичь всех целей, поставленных «Новыми рубежами» Кеннеди, а вдобавок — освободиться от жадности и привычки заботиться только о своих собственных интересах.
Закрыв глаза и погрузившись в мечтательную задумчивость, Лири на пляже Чихуатанейо представлял себе мир, устроенный по образцу «Острова» Хаксли, в котором педагогическая польза психоделиков была очевидна. Но у Хаксли, к сожалению, не описывалось, как следует использовать «мокшу» в сложном разнородном обществе, которое, например, существует в Соединенных Штатах. Тим отверг идею Хаксли об обращении только к элите, лучшим и влиятельнейшим людям. А от богемы и светской жизни он уже подустал. Что сейчас ему было действительно необходимо, так это побольше людей вроде Ральфа Мецнера и Гюнтера Вайла — коллектив образованных и опытных людей, которые смогут вести психоделические сеансы и будут способны обучать этому других. Понятие «проводника», как полагал Лири, было для психоделической революции ключевым:
Медицинское образование вовсе не обеспечивает человека правом пилотировать реактивные самолеты или понимать невероятную сложность сознания. ЛСД так необычен и мощен, что чем больше вы об этом думаете, тем больше начинаете поражаться и пугаться того, что ваше сознание может ускользнуть за границы обычного разума. Новая профессия психоделических проводников необходима для наблюдения и помощи человеку в процессе таких экспериментов. Человек, обучающий других, должен обладать терпением преподавателя первого курса, сдержанностью и мудростью индийских гуру, религиозным чувством священника, восприимчивостью поэта и воображением фантаста.
Позже в «Стратегии управления экстазом» он сравнивал работу проводника психоделического опыта с работой
…контрольно-диспетчерского пункта в Ла Гуардиа. [87] Здесь принимают запросы и отвечают пилотам самолетов. Здесь всегда готовы помочь им уточнить курс и добраться до цели… у пилотов каждый раз — свои маршруты, свои цели, но наземная служба всегда к их услугам.
Осенью, вернувшись в Гарвард, Лири сказал Макклелланду: «Мы закончили играть в научные игры». Вместо этого они начали играть в общественное движение. Центром этого движения стала организация, получившая серьезно звучащее название «Международный фонд внутренней свободы» [88] (№ 1Р). Она должна была состоять из разветвленной системы ячеек, во главе каждой из которых должен был стоять специально обученный психоделический проводник. Ячейки будут расти, расширяться, создавать новые отделения — и так до тех пор, пока мир не превратится в мини-Остров. Штаб-квартира IFIF будет находиться в Бостоне. Здесь будут обучать проводников, обеспечивать их запасами ЛСД и в то же время действовать как учетная палата для тех исследовательских отчетов, которые будет посылать каждая ячейка. Это было важным моментом. Учитывая, что по тогдашнему закону для приоритетных экспериментальных наркотиков было необходимо благословение ФДА, IFIF должна внешне выглядеть как законная научная программа для того, чтобы официально заказывать ЛСД или псилоцибин.
Обращаясь к гарвардским студентам-гуманитариям несколько месяцев спустя по возвращении из Мексики, Лири объяснял свое решение: «Как только ваше сознание начинает выходить за рамки существующей культуры и существующего языка, перед вами встает хитрая общественная и культурная дилемма. Она состоит в следующем: попробуете ли вы лично приспособить существующие культурные игры окружающего мира к возможностям расширенного сознания, или же вы пойдете иным путем и попытаетесь создать новое общество».

Первым делом они превратили одну из башенных комнат в экспериментальную лабораторию. Потолок выкрасили в золотой цвет и установили скрытые динамики, чтобы музыка и подаваемые шепотом инструкции могли бы доходить сюда снизу для проведения сеансов (предпочтение отдавалось индийской или классической музыке, так как рок-музыка сильно выводила из равновесия). Рядом с кроватью были установлены статуи Шивы и Будды. Раз в неделю каждый из присутствовавших восходил в лабораторию и отплывал в тщательно спланированное «онтологическое путешествие». Цель этих путешествий заключалась в том, чтобы составить приблизительную карту Иного Мира. Заветной мечтой Лири было составить справочник всех возможных маршрутов по Иному Миру. Хотите побывать в раннем детстве? В темном лесу? Попасть в определенный архетипический сюжет? Просто скажите проводнику, куда вы хотите попасть, в каком ментальном пространстве хотите оказаться, а затем ложитесь и ждите, пока откроются Двери. Но прежде, для того чтобы это стало возможно, Иной Мир должен быть пройден вдоль и поперек, маршруты должны быть освоены и описаны, информация собрана вместе и опубликована. Вот какие соображения стояли за написанием «Психоделических опытов», в основу которых была положена «Тибетская книга мертвых». Теперь это был том номер один в расширяющемся списке руководств по психоделикам. Они планировали точно также проработать «Божественную комедию» Данте, «Египетскую книгу мертвых», «Кружной путь» Баньяна и «Дао дэ цзин».
«Становилось очевидным, что для того, чтобы проводить эффективные сеансы, необходимо иметь учебники и программы, которые позволили бы проводить трансцендентальные эксперименты с наименьшими трудностями и страхом, — писал Лири в «Психоделическом журнале». — Чтобы не начинать с чистого листа или с нашего пока еще ограниченного опыта, мы обратились к единственному психологическому тексту, в котором описывается сознание и его изменение».
Освободившись разом и от своих политических, и от профессиональных споров, которые отнимали столь много сил в предыдущие восемь месяцев, Лири вернулся к интересующей его теме — способам изменения поведения, и одновременно к старой проблеме — как объяснить научным языком механизмы, которые позволяют психоделикам изменять сознание. Будучи убежден в том, что психология предлагает малоэффективные пути для решения этих вопросов, он обратился к квантовой физике, генетике и биологии — и тут натолкнулся на теорию Конрада Лоренца об имприн-тинге. Лоренцу довелось как-то присутствовать при том, как вылуплялись гусята, выращенные в инкубаторе. И он оказался первым крупным объектом, попавшим в поле их зрения, когда они появились на свет. К полному изумлению Лоренца, гусята стали относиться к нему как к матери. Эта привязанность оказалась неуничтожимой — гусята не признавали никого, кроме него, и не обращали внимания на других гусей. Было похоже, что в первый момент появления на свет сознание делает как бы моментальный снимок окружающей реальности — «внезапный щелчок затвора фиксирует состояние нервной системы», как это понял Лири, и этот снимок позже не меняется.
Эта первая запечатленная мозгом картина окружающего мира потом становится основой для всего последующего обучения. Импринтинг, имеющий биохимическую природу, очерчивает границы площадки, делит на клетки ту шахматную доску, на которой позже будут разворачиваться все ролевые игры.
Миллбрук
Олдос Хаксли предполагал, что психоделики разрушают внутренний «редукционный клапан» и тем самым позволяют информации свободно проникать внутрь сознания. Лири же теперь выдвигал предположение, что те же наркотики мгновенно нейтрализуют первичный биохимический импринтинг, глубиннейшие поведенческие паттерны, мета-основы позднейших игр. Но, как известно любому врачу, имевшему дело с психоделиками, открытие мозга впечатлениям длится лишь до тех пор, пока пациент не начинает вновь соскальзывать в обычные стратегии поведения, то есть пока 'импринтинговые мета-паттерны не восстанавливаются вновь.
Однако так ли уж это неизбежно?
Лири думал, что нет. Почему бы не потешить себя надеждой, что есть способ убрать старые импринтинги и ввести новые? Они попытались этого добиться, создавая путем множества проб и ошибок восьми- и десятичасовые магнитофонные записи, под которые проводились медитации. В тот период времени Тим и Дик часами лежали в комнате для медитаций, глядя в золотой потолок и слушая шепот инструкций и ритмичную музыку — результат работы Мецнера, который проводил целые дни, создавая эти пленки в своей маленькой лаборатории.

Хотя негативная политическая реакция на ЛСД наблюдалась уже в начале шестидесятых годов, но вплоть до 1965 года кислота не казалась чем-то опасным или очень угрожающим. Все началось с того, что Уильям Фрош, психиатр, работающий в Нью-Йорке в психиатрической больнице Белльвю, неожиданно заметил, что к нему стало больше поступать больных на почве ЛСД. Обычно их было двое-трое в месяц, а тут — цифра подскочила до пяти-шести. В подавляющем большинстве это были молодые люди (в среднем двадцати двух лет), принадлежащие к среднему классу (обычно же наркотиками балуются другие слои населения). У нескольких отцы были физиками. У одного — судьей. Все они были прекрасно воспитаны и образованы. Их истории были похожи друг на друга: они принимали ЛСД в надежде пережить внутреннее озарение, а вместо этого получили расстройство психики.
То, чего так боялись, критиковавшие Лири, произошло: пострадали люди неподготовленные, приняв ЛСД без надлежащей обстановки и окружения.
За период с марта по декабрь 1965 года через больницу, где работал Фрош, прошло около шестидесяти пяти пациентов с подобными диагнозами. Он условно делил их на три группы. Самой большой группой были те, кто пребывал в тяжелом состоянии, которое Проказники называли «фриканутым». Им вводили торазин и оставляли на несколько часов в покое. Этим еще везло. Другая треть пациентов Фроша страдала классической истерией, и с ними уже ничего сделать было нельзя — только надеяться, что лечение каким-либо образом поможет. И наконец, самой любопытной с научной точки зрения была третья группа. Это были те, кто принимал ЛСД, опыт проходил без проблем, но потом, несколько месяцев спустя, когда они сидели в ресторане или шли по улице, у них внезапно это состояние возникало повторно. Впоследствии это стали называть «флэшбеком». Вокруг него разворачивались горячие споры: некоторые никогда с ним не сталкивались, а другие переживали постоянно. Третьи же вообще не придавали этому особенного значения: галлюцинации и потеря личности случаются и с людьми, никогда в жизни не пробовавшими наркотиков. В течение уже шести лет в прессе муссировались различные точки зрения на психоделики. Однако в начале 1966 года, когда данные, полученные Фрошем, стали подтверждаться и в других городах, в газетах поднялась суматоха. «Тайм» писал, что Америка — под угрозой эпидемии вызванных ЛСД психических заболеваний.

В конце концов, конгрессменов беспокоили вовсе не ужасные истории и не выдуманные случаи сумасшествия, вызванного наркотиком. Это, как заметил сенатор Рибихофф, все пустая болтовня: для заголовков годится, но слишком уж далеко от правды. Истинной причиной того, почему ЛСД следовало устранить, было вовсе не то, что он сводил с ума небольшой процент тех, кто его потреблял, а то, что он делал с остальным большинством. Несмотря на уверенность капитана Трембли, ЛСД не столько привлекал нонконформистов, сколько создавал их.
Вспомним, в 1963 году Гринкер писал, что ЛСД может стать причиной психопатологии. В 1966 году контуры этой патологии были достаточно ясно очерчены.
Те, кто принимают его (ЛСД) — иногда или постоянно, — неизбежно отходят от современного общества и ведут солипсическое нигилистическое существование, в котором ЛСД — уже не просто часть жизненного опыта, но синоним жизни вообще. Эти индивидуумы — люди, которые красочно зовутся «кислотниками», — участвуют в постоянных наркотических оргиях, сосредоточившись на самонаблюдении и самоанализе, и больше не являются активными членами социума, они разрывают не только связи с социумом, но и семейные связи. Если количество таких личностей у нас возрастет, то они будут представлять реальную угрозу для всего нашего общества.
Это — цитата из представленной на рассмотрение Конгресса записки оппонентов психоделического движения. ЛСД разрушал рабочую этику, засорял головы молодежи религиозными миражами, лишал их обычной системы ценностей. «Мы столкнулись с очень опасной вещью, возможно более опасной, чем смерть — торжественно свидетельствовал Сидней Коэн. — Я имею в виду утрату культурных ценностей, потерю различий между правильным и неправильным, между хорошим и плохим. Это приводит к бессмысленному существованию — без ценностей, без побуждений и внутренних целей, без мотиваций и честолюбия».
Если психоделики будут распространяться и дальше, Америке грозит риск превратиться в общество одурманенных наркотиками мистиков. Коммунистическое общество к тому же, потому что наркотики наверняка ослабят волю народа и он не сможет противостоять Советскому Союзу.

Странная дискуссия: противники ЛСД утверждали, что кислота разрушит Америку, защитники — прямо противоположное. Для них ЛСД являлся лечебным средством. Он помогал корректировать неврозы, вызванные потребительской культурой. Позволял докопаться до корней проблем, взглянуть на некоторые вещи под новым углом. Давал дополнительную информацию, часть которой была по своей природе духовной. Если Америка хочет остаться мировой державой, нельзя поворачиваться спиной к такой полезной вещи.
Забавно, но обе стороны сходились на том, что ЛСД может коренным образом изменить человека. Но правда ли это? Летом 1966 года психолог Билл Макглофлин, участвовавший в ранних опытах Оскара Дженигера, опубликовал интересное исследование, дающее ответы на некоторые вопросы. Проводя эксперимент, Билл Макглофлин собрал двадцать семь человек с высшим образованием — вслепую, через объявление в газете. Выяснив их проблемы, он разделил их на три группы и дал им личностные тесты, в которых акцент ставился на творчестве, страхах, личных ценностях и т. д. Первая группа получала полную дозу ЛСД, вторая — очень маленькую, третьей дали амфетамины. После принятия наркотиков все они прошли личностные тесты повторно.
И еще раз — спустя шесть месяцев. В результате Мак-глофлин выяснил, что изменения в личности происходят минимальные, несмотря на субъективные впечатления. Только в одной области наблюдались действительно значительные изменения — в тесте «как жить».
После трех доз ЛСД пациенты Макглофлина переставали интересоваться выгодной работой в корпорации и склонялись к чему-нибудь более созерцательному.
Но даже эти изменения были не вечны: они зависели от времени и количества ЛСД. Через шесть месяцев различия по этому тесту уменьшались, и единственные фактические изменения оставались в двух категориях: «самовосприятие» и «самоуважение».

Даже среди медиков, где с радостью приветствовали иные наркотики, транквилизаторы и антипсихотические средства, ЛСД был на дурном счету. В основном — из-за отголосков старых слухов о том, что все результаты исследований (хотя это никем не было доказано) сфальсифицированы. Исследования с алкоголиками частично развеяли недоверие. Некоторые исследователи, о которых я уже упоминал выше, получали изумительные результаты. Другие же были не способны вылечить и одного алкоголика. Многие понимали, что в их руки попало новое изумительное лекарство, впоследствии опороченное злыми языками. Однако даже исследователи, понимавшие ценность ЛСД, понимавшие, как с ним нужно работать и как подходить к личностной терапии, в итоге часто попадали в ситуацию, подобную той, в которой оказался Майрон Столярофф и его Фонд. «Как, например, оценить такие изменения, когда человек разводится с женой и уходит с работы, а потом устраивается на другую, где ему платят меньше, но где ему больше нравится? — спрашивает один критик. — Если человек меньше устает, чувствует себя счастливым, читает поэзию и слушает музыку, но гораздо меньше обращает внимания на карьеру и успешную конкуренцию, разве это хорошо?» Измениться и быть счастливым — это был прямой вызов общепринятой этике «приспосабливайся, а не то…», безраздельно царившей в стране в пятидесятые годы, и в этом смысле споры вокруг ЛСД были отголосками гораздо более важного вопроса, чем то, сможет ли лечение восстановить в человеке тягу к социуму.

Но бюрократы от науки не пожелали взвалить на себя ответственность, которую взяла на себя канзасская девочка в сказке Фрэнка Баума. Пытавшиеся воскресить свои программы ученые наталкивались на волокиту и задержки. Как типичный случай приведем то, что произошло с Джоном Поллардом, ученым из университета штата Мичиган. Он только что начал изучать, как влияет ЛСД на поведение и поступки, когда получил от «Сандоз» письмо с просьбой вернуть все запасы препарата. Ему предлагалось уточнить свою исследовательскую программу с Национальным институтом психического здоровья. Так как ему совсем недавно предоставили именно там грант на исследования в области ЛСД, он не думал, что возникнут какие-нибудь трудности, и с готовностью повиновался. Но времена изменились. После «целого лета переписки и междугородных телефонных звонков» он выяснил, что, кроме регистрации в Национальном институте психического здоровья, ему теперь нужно получить добро от ФДА. «В Институте психического здоровья я переговорил с четырьмя людьми, — писал он в «Сайенс». — Но, поговорив с пятью в ФДА, я пришел в отчаяние и решил надеяться, что мои письма дойдут до подходящих людей. Однако лето проходит, вестей нет, а я пока что с трудом оплачиваю счета за переговоры».

для меня видна параллель между историей растений силы у древних видящих и исследованиями психоделиков в 20 в. :)

Когда в начале 1965 года стало очевидно, что ЛСД-терапия экономически уже не выгодна, Столярофф и Харманн перенаправили силы фонда на частный сектор: если уж государство больше не хочет финансировать личностную терапию, возможно, это удастся сделать через бизнес. В некотором роде это было возвратом к первоначальным идеям Столяроффа, когда они с Хаббардом мечтали, как с помощью ЛСД «Ампекс» превратится в самую просветленную суперкорпорацию в мире. Но с одной значительной разницей. Майрону пришлось временно переключиться на софистику. Вы же не можете войти к президенту фирмы и небрежно предложить ему попробовать один интересный наркотик. Необходима документация, графики, твердо установленные факты. Нужны первые исследования в этой новой области — чем и занимался фонд, собрав около тридцати разных специалистов — физиков, дизайнеров интерьера, архитекторов, математиков, инженеров, — притом так, чтобы у каждого из них существовала проблема, над решением которой он бился в последнее время.
Архитектор, например, работал над проектом центра искусств и ремесел. Он пришел в контору Столяроффа, принял ЛСД и дальше описывал произошедшее так:
Посмотрев на лист бумаги, лежащий передо мной, я осознал, что у меня нет абсолютно никаких идей. Я помнил только, что мне нужно охватить площадь в три тысячи квадратных метров. Я нарисовал контуры, потом смотрел на них. Внутри меня царила пустота.
И внезапно я увидел проект уже законченным. Сделав несколько быстрых подсчетов, я понял, что он полностью подходит… и отвечает всем требованиям цен и затрат…
Я начал чертить… Мое воображение не поспевало за восприятием… рука не успевала за мыслями… Меня охватило нетерпение, я должен был как можно быстрее зарисовать то, что мне представилось в воображении (и не упустить ни одной мельчайшей детали). Я работал с такой скоростью, на которую и не думал, что способен. Я сделал четыре чертежа — полных и всеобъемлющих. Нельзя сказать, что я устал, скорее напротив, был полон удовлетворения от того, что сумел ухватить и зарисовать возникший передо мной образ. Наконец я закончил работать. Поел фруктов… выпил кофе… покурил… глотнул вина… я был счастлив.
Это был великий день.
Но вся эта работа сошла на нет, когда «Сандоз» решил прекратить поставки ЛСД и псилоцибина, отдав их полностью под контроль и на усмотрение ФДА Вследствие этого использование и изучение ЛСД практически приравнивалось к правонарушению.

Приоритеты изменились. Политики охладели к ЛСД.
Исследования, отвечавшие политическим целям государства, финансировались. Остальные — закрывались. Столяроффу, Хаббарду, дюжине других исследователей — всем был отказано в возобновлении контракта поставок и финансирования. Даже Джин Хьюстон и Роберт Мастере, опубликовавшие книгу «Многообразие психоделического опыта», которая без всяких сомнений была лучшим научным исследованием того, что происходит по ту сторону сознания, — даже они потеряли право вести исследования.
Типичнейшую дилемму ЛСД-исследований иллюстрирует то, что случилось с Сиднеем Коэном. После публикации «За тем, что внутри» в 1964 года Коэн был негласно признан самым известным «специалистом по ЛСД», способным четко опровергнуть утверждения Лири. Именно его, а не Хамфри Осмонда пригласили как эксперта на слушания Конгресса, посвященного ЛСД. Врач, придумавший термин «психоделики», — вряд ли его можно призвать в качестве эксперта. Коэн же, предпочитавший всегда определение «ненормальность», подходил на эту роль гораздо больше.
Коэн был популярным лектором. Часто он выступал вместе с Ричардом Альпертом. Это создавало контраст: этакий радикально-психоделический подход Альперта (328 совершенных путешествий) и сугубо академический подход Коэна (7 тщательно контролируемых сеансов). То, что он появлялся на сцене вместе с Альпертом, часто вызывало раздражение коллег, которые были недовольны тем, что это, как им казалось, придает лекциям Альперта — а следовательно, в более широком смысле и утверждениям Лири — оттенок законных научных исследований. «Верно, он излагает точку зрения, с которой ни вы, ни я не согласны, — отвечал Коэн. — И что нам делать? Не обращать на него внимания, игнорировать, ругать? Нет, нам стоит вступить в бой и найти эффективные ответы и контраргументы на все, что он говорит».

Размышляя над странной историей ЛСД, Коэн выделил в ней три основные фазы. Первая фаза — научная. Ученые видели в ЛСД новый ключик, способный помочь им проникнуть в темные утолки подсознательного. Но затем, когда они начали обдумывать и обсуждать чудесные изменения, случающиеся под ЛСД, возникло параллельное направление, в котором наука плавно перетекала в религию. Согласно Олдосу Хаксли и Джеральду Хёду, ЛСД давал возможность ускорить эволюцию и впервые за историю давал Человеку возможность действительно заслужить название Homo Sapiens (человека разумного). Однако вслед за тем религиозные исследования переросли в культурную революцию самого что ни на есть низкого пошиба — «бессмысленный эмоциональный выплеск чувств», как определял это Коэн.
И вместо Homo Sapiens ЛСД сотворил Homo hippie!

https://www.rulit.me/books/shturmuya-nebesa-read-11998-106.html

на этом месте,заканчивается описание научных исследований лсд и начинается рассказ о проникновении лсд на улицы....:)

насколько я помню..  в этой книги упор делаеццо не что принимать..  а как..   и особенно в какой обстановке)))..

мне оч нравилась идея саздания проводников...))

там жэ в книге упоминаеццо ..майонезная банка с растворенной в ней чайной ложкой ЛСД..  облизав каторую..  или палец

опущенный в раствор ..ужэ получаешь передоз)))...

это ничтожное количество наркотика..  мню лична всигда навадило на мысль..   ))

о том в какых условиях организм можэт его синтезировать самастаятильна)))..

да рассказывается о таком случае....

был ли это передоз?

сложно сказать, но доза была очень большой...

можно найти это место..  но там написано..  што это передоз))

в целом ...говоря о вреде и пользе   ..я придержываюсь мнения Лири))..

можно ни всем...  ;)  но некаторым..просто необходимо))...

и желатильна с проводником ..  и в подходящих условиях 8))))..

пра то..  што избавляеть от неврозов и психозов)))..  это точно..

причом лучше всякого алкоголя ::)

возможно, но книга больше художественная,хоть и про реальные события...

а вот есть книжка автора лсд, там про это точнее...

https://www.behigh.org/behigh/site/content/library/science/hofmann_lsd.html

к этой бэ книжке...  ещо бы..  нимного лсд))))..   такого жэ  как у хофмана...

ещо есть книга..  центр циклона..  тожэ от бальшого паклонника лсд)))..

правда оч давно читаль..  тогда ещо в дивяностые))))..

тут вспомнил, как у стивенса , некоторые предлагали рассылать лсд вместе с модным журналом, лсд на то время был законным...:)

лсд без поводников в психоделической терапии бесполезно , а иногда и опасно.

собственно проводник это аналог психотерапевта их психологической терапии