Печать страницы - Лекции, доклады, статьи, заметки и прочая

   Темпоральность

   Доклад, прочитанный на
   Российском междисциплинарном семинаре по темпорологии
   Биологический факультет МГУ, 20 октября 2009

В двух словах темпоральность – это протяженность во времени. Звучит несколько непривычно – принято говорить лишь о пространственной протяженности объектов, их геометрических размерах, а тут «размеры во времени».

1. Гармоническое колебание и характерное время процесса

Темпоральность или темпоральная протяженность объекта – это такая же его характеристика как и его размеры в пространстве. Наиболее обще темпоральность можно определить как интервал времени, на котором может быть установлена исчерпывающая специфичность объекта (процесса, организма, действия). Наиболее близкое по смыслу к темпоральности понятие из традиционного лексикона описания объектов «характерное время процесса». Но это отнюдь не одно и то же: «характерное время» используется исключительно для описания процессов, а не произвольных объектов. Наглядно продемонстрировать, что такое характерное время можно на примере гармонических колебаний – оно равно половине периода колебания, то есть промежутку времени, на котором полностью определяются параметры колебаний. И на этом же примере можно пояснить отличие темпоральности от характерного времени: темпоральность всех гармонических колебаний – с любым периодом колебания, а следовательно и с любым характерным временем – одинакова. И вообще, можно заранее сказать, что темпоральность не выразима в единицах времени.

2.Противопоставление пространственно-структурного и темпорального анализа

Темпоральный анализ объекта следует противопоставить структурному. Есть объекты, чья специфика определяется исключительно его пространственной структурой, которая полностью представлена в одномоментном срезе. Таковы, к примеру кристалл, все свойства которого задаются пространственным положением, составляющих его атомов. Следовательно, темпоральность кристалла можно принять за нулевую (если пренебречь темпоральностью самих атомов) и называть их сугубо пространственными объектами. В противоположность кристаллам существуют исключительно темпоральные объекты – не обладающими никакой пространственной структурой в какой-либо момент времени. Такова, скажем, одноголосая музыкальная мелодия. Как целостный объект мелодия может быть определена лишь на отрезке времени ее звучания (без повторов), который и задает ее темпоральную протяженность. Понятно, что в моментальном срезе нет ни то что мелодии, а даже единичной ноты, последняя фиксируется на промежутке времени не меньшем полупериода ее колебаний.

3. Пространственно-темпоральные объекты

В отличие от кристалла и мелодии, которые являют собой образцы чистых пространственного и темпорального объектов, другие объекты определены как пространственно так и темпорально. К примеру биологическая клетка имеет достаточно однозначную пространственную структуру, которая, однако, не исчерпывает ее специфичность как объекта. Клетка может быть адекватно описана только при анализе ее жизнедеятельности на промежутке времени не меньшем, чем период между делениями. Именно этот промежуток и определяет темпоральность клетки. Понятно, что темпоральность многоклеточного организма больше, чем темпоральность клетки и так же соотносима с периодом репродукции организма.

4.   Пространственная и темпоральная сложность объектов

Темпоральность, как и пространственная структурность характеризуется сложностью. Очевидно, что гармоническое колебание обладает элементарной сложностью. Эта сложность, а следовательно и темпоральность, как я уже отмечал, одинакова для волн любого периода колебаний. Клетка же в пределах своей темпоральной протяженности характеризуется значительно более высокой сложностью, чем простое колебание – цикл жизнедеятельности клетки между делениями включает множество последовательных и параллельных процессов, состоящих из огромного количества событий. Из этого сравнения можно сделать вывод, что темпоральность лишь косвенно связана с характерным временем, то есть с нечто измеряемым в секундах и днях, а определяется количеством вмещенных в этот промежуток событий. В противном случае волна с большим периодом колебаний будет характеризоваться большей темпоральностью, чем живая клетка, а мелодия из нескольких протяжных нот окажется более темпоральна, чем каприс Паганини. То есть следует говорить, что нота характеризуется единичной темпоральной сложностью или единичной темпоральностью, а темпоральность мелодии равна как минимум количеству использованных нот. (Понятно, что темпоральность кристалла как ее не определяй равна нулю). И далее, говоря о темпоральности объектов будем подразумевать именно их темпоральную сложность (событийную насыщенность), а не характерное время. Тут прослеживается полная аналогия со сложностью пространственных объектов, которая определяется не их размерами, а количеством разнообразных элементов и связей.

Итак, исходя из самых общих соображений на основе простых примеров (кристалл, клетка, мелодия) я показал, что окружающие нас объекты могут описаны как целостности не только как протяженные в пространстве, но и протяженные во времени, то есть имеющие и пространственные и временные объем и структуру, как пространственно-темпоральные. Как пространственные они в каждый момент времени имеют определенные геометрические размеры и структуру – фиксированное пространственное распределение частей. Как темпоральные, объекты представлены последовательностью событий, которые так же как пространственные части объекта могут пониматься как элементы, образующие их распределенную во времени темпоральную структуру.

5.   Темпоральные и пространственные системы, системное качество

Предшествующий текст подвел нас к вполне обоснованному переходу к обсуждению пространственно-темпоральных объектов на системном языке, то есть к использованию таких понятий как пространственные и темпоральные системы. Хотя следует отметить, что в этом переходе нет никакого особого глубинного смысла, связанного с привлечением пресловутой теории систем и т.д. Просто в большинстве случаев вместо понятий «сложный объект» и «части сложного объекта» (а обсуждая темпоральные объекты мы именно имеем ввиду именно сложные объекты, то есть объекты имеющие распределенную во времени структуру) использовать понятия «система» и «элементы». По сути, система, в самом общем смысле, и есть ничего более, чем сложный объект – совокупность объектов, имеющая самостоятельную целостность, обладающая какой-то определенностью, отличной от определенностей составляющих его объектов-частей (элементов). Далее эту определенность сложного объекта/системы мы будем называть системным качеством. Кристалл является примером чистой пространственной системы – ее системное качество (форма и размер) не зависит от времени и полностью фиксируется в одномоментном срезе времени (понятно, что это так, если перед нами статическая куча). Системные качества кристалла, скажем твердость алмаза, так же не зависят от времени и полностью определяются его пространственной структурой.

6. Темпоральная система (мелодия), системное качество, темпоральная структура

В качестве наглядного примера темпоральной системы рассмотрим более подробно уже упомянутую музыкальную мелодию. Перед нами множество элементов-нот, вместе составляющих некоторую целостность, сложный объект, обладающий собственными системными качествами – несводимыми к качествам элементов (нот). Например, можно указать такое системное качестве мелодии как тональность– ведь понятно, что единичная нота сама по себе не может иметь тональность – ни ля минор, ни си-бемоль мажор – для фиксации тональности требуется более трех нот. У мелодии можно выявить вполне конкретную структуру (в какой-то степени регулярную, а в какой-то степени – нет) – ноты в мелодии имеют однозначные связи – последовательность и длительность. В отличие от сугубо пространственных систем (кристалл) чистая темпоральная система, которой и является мелодия, обладает, соответственно, темпоральной (распределенной во времени) структурой – ноты, как элементы мелодии, не находятся в единовременном срезе. Напомню, что в моментальном срезе не существует и самих элементов мелодии нот – они хоть и элементарные, но то же темпоральные объекты, то есть не могут быть определены в моментальном временном срезе. Получается, что такая система как мелодия вообще отсутствует в единичном моменте времени и может быть определена, как система (то есть как сложный объект обладающий системными качествами) лишь на всем периоде звучания – от первой ноты, до последней.

7.   Биологический организм (бабочка) как пространственно-темпоральная система

Рассмотрим некоторые особенности соотношения пространственных и темпоральных систем на таком примере как биологический организм. Пространственная структура биологического организма, то есть положение всех его элементов (органов, клеток, молекул) в единовременном срезе, не может дать нам представление о нем как о системной целостности, о его системном качестве – жизни. Пространственная структура организма – это, по сути, мертвое тело. Более того, если рассматривать организм со сложным, этапным индивидуальным развитием (онтогенезом), скажем организм бабочки, то структурный анализ отдельных стадий – яйцо, гусеницы, куколки, взрослый организм с крылышками – может привести к выводу, что перед нами не одна система, а не имеющие ничего общего друг с другом объекты – самостоятельные пространственные системы с существенно отличающимися структурами.

Следовательно, если мы хотим описать биологический организм как целостный, то должны представить его в виде системы, включающей в себя в качестве элементов события, распределенные во времени на периоде полного цикла жизнедеятельности организма от рождения до воспроизводства потомства, то есть как темпорально-пространственную систему.

8. Биологический организм как сугубо темпоральная система

При более детальном рассмотрении, можно прийти к выводу, что из определения системы живого организма, как темпорально-пространственной, допустимо изъять дополнение «пространственная», и говорить об организме как о темпоральной системе. Во-певых, структура организма в какой либо момент времени (пространственное положение всех элементов организма: органов, клеток, молекул) не является системой, обладающей устойчивостью и целостностью – это структура мертвого тела, которая при остановке биологических процессов тут же распадется. Во-вторых, положение элементов в структуре организма отнюдь не задается пространственными связями между ними, а определяется исключительно процессуально, то есть отношениями между элементами темпоральных систем. Можно говорить, что биологический организм – это темпоральная система (система распределенных во времени элементов-событий), имеющая более или менее фиксированное пространственное представление.

9.   Темпоральная парадигма

Думаю, что уже на имеющемся уровне анализа концепции темпоральных систем, предваряя будущие выводы, можно сказать, что каждый объект, который мы способны выделить в окружающей нас действительности может быть описан как темпоральная система с нулевым или не нулевым пространственным отображением. В этой терминологии Мир может быть описан как темпоральная система явленная нам в виде пространственного среза. И тут же можно добавить, что стремиться понять Мир по его пространственному отображению еще более бессмысленно, чем понять сущность жизни по структурному срезу биологического организма, сделанному в какой-либо момент времени, то есть, по сути, по мертвому телу.

ДЕТЕРМИНИСТИЧЕСКАЯ ЛОГИКА СОСТОЯНИЙ И ТЕМПОРАЛЬНОСТЬ

10.   Классическое описание через состояния системы

Вполне могло показаться, что введение понятия «темпоральность» лишь фиксировало внимание на факте не сводимости описания объектов к указанию их пространственной структуры. Однако понятно, что традиционный (не темпоральный) научный подход и не пытается так примитизировать проблему. В нем для анализа изменяющихся во времени систем используется понятие «состояние»: объект описывается как некоторая система, последовательно проходящая ряд состояний. При этом под сменой состояния системы может пониматься как трансформация ее структуры, так и изменение ее внешних качеств (которое, безусловно, так же есть отражение каких-либо структурных изменений).

11.   Описания пространственных систем через состояние

Для простых объектов – механических систем, непрерывных сред, химических систем – такое представление является вполне адекватным. Но это и понятно – объекты перечисленных типов не являются в полном смысле темпоральными поскольку их системные качества абсолютно фиксируются в единомоментном срезе, то есть определяются текущей структурой. И кристалл, и газ в сосуде, и система шестеренок в каждый момент времени являются в полной мере газом, кристаллом, системой шестеренок, то есть обладают исчерпывающим набором качеств (параметров), необходимым для описания изменения структуры системы в последующий момент. То есть временное описание таких систем можно представить, как непрерывную последовательность смены одних полноценных пространственных систем другими системами с чуть измененной структурой. А поскольку принципиального изменения структуры не происходит, то условились говорить о наличии одной системы, проходящей через ряд состояний. (Иногда описание через состояния получается и для сложных темпоральных системам, таких как биологический организм, популяция, социумные системы. Но обычно это касается одного из параметров системы и на небольшом промежутке времени – явно меньшем ее темпоральной протяженности.)

12.   Невозможность описания темпоральных систем через состояния

Я описал традиционный подход к описанию изменяющихся объектов с использованием понятия «состояние системы» для того, чтобы показать, что он принципиально не может быть применен к сугубо темпоральным объектам. И главное тут то, что темпоральные объекты в единичном моменте времени не могут быть представлены как некоторые системы, то есть системы обладающие качествами (параметрами) описывающими их специфичность. К примеру, система «идеальный газ в сосуде» в любой момент времени обладает температурой, давлением и объемом – больше у этой системы нет никаких параметров. Механическая система в единовременном срезе так же имеет полный набор системных качеств – координаты, скорость и ускорение всех ее элементов. Теперь рассмотрим биологический организм. Допустим, такую систему мы видим впервые и нам доступен для анализа лишь ее моментальный срез. Мы конечно, сможем получить полный набор характеристик физического тела: геометрию скелета, температуру, давление, их химический состав и т.д. Но это действительно лишь характеристики сложного объекта, а не системные свойства биологического организма. Мы не сможем измерить ничего, что однозначно свидетельствовало бы, что перед нами нечто живое, а не химико-механический агрегат. (Повторю, что мы не можем тут применить метод по аналогии, мол подобную структуру обычно имеют биологические организмы, мы же видим такой объект впервые). Мы даже можем попытаться экстраполировать движение всех элементов объекта и получить координаты всех молекул в следующий момент времени, но это будет расчет изменения структуры агрегата, а не описание жизнедеятельности организма – продление расчетов неизменно покажут развал системы. Ведь в расчеты мы не заложили ни одного фактора, соединяющего все это месиво в целостный объект.

13.   Отсутствие в моментальном срезе системы, которой можно присвоить системные качества

Тут самое главное подчеркнуть, что это не проблема сложности описания, мол мы еще не обладаем полными знаниями, адекватным математическим аппаратом и т.д. Проблема принципиальная: в единовременном срезе биологического объекта как такового просто нет, просто моментально невозможно зафиксировать систему с системными качествами живого организма – все эти качества (пищеварение, размножение, нервное раздражение и т.п.) определяются (проявляются) только на неконечных отрезках времени. Вот и получается, что для описания биологических и других темпоральных объектов мы не можем применить формализм состояний систем – просто в единичном временном срезе мы не можем выделить нечто, ту самодостаточную систему, состояния, которой требуется описать.

Только задайте себе вопрос: какому состоянию организма можно приписать системное качество «размножение»? Конкретному моменту появления детеныша? Или моменту зачатия? Ведь сам смысл термина «со-стояние» означает лишь набор качеств (параметров) системы в конкретный момент времени, а поэтому системные качества темпоральных систем никак не могут быть в него вписаны. Вроде и состояния есть, но не состояния того, что исследуем – есть состояния безумно сложной системы химических молекул, но не биологического организма.

14.   Состояние мелодии

Для полной наглядности ограниченности «состоятельного» анализа можно опять обратиться к примеру исключительно темпоральной системы – к мелодии. Что в мелодии является той системой, состояние которой может меняться со временем? Ведь в любой момент у мелодии нет никакой структуры, поскольку в единомоментном срезе нет самого объекта исследования (у биологического объекта есть хоть тело). Конечно, в качестве того, что есть мелодия в моментальном срезе можно представить объема воздуха или фрагмент деки музыкального инструмента, плотность которых меняется пропорционально частоте звучащих нот. Но согласитесь, фраза «мелодия – это термодинамическая или механическая система, меняющая состояние (плотность) со временем» звучит абсурдно. Для адекватного описания мелодии, необходимо и достаточно просто зафиксировать ее темпоральную структуру – длительность, высоту и последовательность нот. Никаких состояний у этой структуры нет – система вполне статична (как это ни странно звучит для мелодии), только представлена не в пространстве, а во времени – распределена во времени (запись мелодии значками, конечно, распределена по пространству бумаги, но не следует путать описание объекта с самим объектом – формула, описывающая движения механизма, ведь не меняет свое состояние со временем).

15.   Ломка представлений о детерминизме

Наиболее важным и сложным моментом при переходе от «состоятельной» к темпоральной идеологии является ломка представлений о детерминизме, о смысле и значении причинно-следственных связей. Описание изменения объекта через смену состояний некоторой системы однозначно вписывалось в рамки строго детерминизма – каждое последующее состояние рассматривалось никак иначе, как строгое следствие предыдущих. Формально это значило, что набор параметров (качеств) системы в один момент времени позволяет рассчитать таковые и для всех последующих. И эта схема однозначного детерминизма естественно рушится при невозможности применить метод описания объектов через состояния системы. К этой проблемы еще вернемся чуть позже, а пока ее остроту можно продемонстрировать опять же на примере мелодии. Даже если мы допустим, что движение от ноты к ноте есть изменение состояния некой системы, то мы уж точно не сможем утверждать, что каждое последующее «состояние», то есть следующая нота находится в причинно-следственных связях с предыдущими. Мы, конечно, чувствует единство, целостность мелодии, безусловную связанность нот друг с другом, но представить эту связанность как детерминистическую невозможно: все ноты – и первая и последняя – не являются ни причиной, ни следствием, занимают одинаково важное место в темпоральной структуре мелодии (ну как скажем, атомы в кристалле, но опять же не в пространстве, а во времени). Для понимания различия между связанностью событий в элементарном процессе и событий в исключительно темпоральном объекте можно сравнить, что произойдет, если мы удалим из них один из элементов. Процесс просто прервется, на основании чего мы обычно и делаем вывод, что каждое событие в процессе есть непосредственная причина последующего, что события в процессе связанный причинно следственными связями. Мелодия при изъятии одной ноты просто перестанет быть собой – ну опять же как при изъятии одного атома из кристаллической решетки кристалл потеряет свои специфические свойства (тут не обсуждается психологический момент узнавания мелодии лишь по нескольким звукам человеком ранее знакомым с ней).

ТЕМПОРАЛЬНОСТЬ И ЭВОЛЮЦИОНИЗМ

Понятие «темпоральные системы» я впервые ввел в книге «Новации», в которой они еще назывались «распределенные во времени системы». Необходимость этого шага была продиктована развиваемой в книге эволюционно-новационной концепцией. Попробую кратко воспроизвести логику, приведшую к формулированию концепции темпоральных систем.

16.   Эволюционные новации – не переделка существующего

Эволюционно-новационное событие, то есть появление в Мире принципиально нового объекта всегда выглядит как спонтанное формирование новой целостной системы. Можно сказать, что эволюционные новации: живая клетка, многоклеточный организм, социальные институты, технические устройства, произведения искусства и т.п. возникают практически мгновенно, по сравнению со временем их последующего стабильного существования. То есть новый объект не формируется путем постепенной трансформации, пошагового изменения уже существующих. (В биологии этот факт отразился в проблеме отсутствия промежуточных форм.) Еще более важной стороной новационного события является то, что новая система возникает сразу функционально полноценной – изначально пригодной к «употреблению» и уже согласованной с существующими. Это касается и биологических организмов и их органов, изобретений, произведений искусства. Безусловно существует период подгонки, притирки новации, но никогда сам факт ее появления невозможно представить как переделку ранее существующего объекта. Новый орган, организменная система не возникаю в результате медленной переделки уже существующего органа (речь, конечно, идет о системных, а не адаптационных, приспособительных изменениях биологического организма, то есть не о превращении конечностей в ласты или пальце в копыта, а о появлении, скажем, иммунной системы, теплокровности и т.д.). Так и появление, скажем, электродвигателя никак нельзя представить как результат переделки двигателя внутреннего сгорания. Ну и понятно, что любые творческие (научные и художественные) новации человека появляются «из ничего» и сразу в готовом виде.

17.   Закономерность последовательности новаций

Безусловно, мы можем выделить вполне явную закономерность в цепочках новаций – в череде научных открытия и технических изобретений, в преемственности художественных произведений и смене стилей. Теория относительности не могла быть сформулирована до появления электромагнитной теории Максвелла, а та до закона Кулона, компьютер до телевизора, произведения художественного авангарда до полотен импрессионистов. Но из факта видимой закономерности этой последовательности мы не можем сделать вывод о причинной обусловленности новационных шагов, то есть описать появление нового (события, объекта) как прямое следствие (модернизацию, развитие) уже существующих. И речь идет не об о парадигмах, и стилях, а о конкретных новационных продуктах – уравнениях, теориях, картинах, которые и возникаю вроде внешне логично, как продолжение уже существующего ряда, но каждый раз как нечто новое самостоятельное, не переделенное из старого. Если бы это было не так, то и не было бы гениальных творений – любой мог бы логично продолжить существующее, а получается так, что вроде многие предчувствовали, интуитивно предвидели, а реализовал «назревший» переход лишь одни гений.

18.   Несостоятельность детерминистского подхода для описания новаций - творение

Вследствие этих особенностей эволюционно-новационных событий возникли существенные проблемы с их описанием в рамках традиционной детерминистской («состоятельной») системной парадигмы. Понятно, что при описании движения сложных объектов как смены состояний пространственной структуры (пространственной системы), когда каждое последующее состояние непосредственно определяется предыдущими, обосновать появление в новаций принципиально невозможно. Детерминистическая логика требует от нас указывать в качестве причины каждого феномена непосредственно предшествующие ему феномены. А в такой схеме появление новации выглядит именно как акт творения – события никак не детерминированного прошлым. Ну просто при выявлении новации у нас нет того объекта, который можно предложить на роль системы, которая изменив свое состояние предстала перед нами в виде продукта творчества. Не серьезно же описывать появление картины, как изменение состояния холста и красок, а стихотворение – как новое состояние, скажем, раннего стихотворения поэта. Конечно, понятно, что творческий акт непосредственно связан, причинно обусловлен некотором состоянием художника. И это понимание как раз и позволяет наиболее точно поставить проблему: как связаны изменение состояния сложного объекта одного уровня (человека) с появлением объектов на другом уровне (текста или формулы)?

19.   Решение проблемы – как случайный сбой

Для традиционного детерминистического теоретического мышления, чтобы избежать казуса признания творения, нашлось только одно приемлемое решение – описать появление новаций как случайное, более того, как случайный сбой. Ведь действительно, если при традиционном описании каждое состояние биологического организма представляется как системно целостное (исчерпывается описанием его структуры), то в таковой системе не может быть и намека на возможность закономерного, предопределенного прошлым системы возникновения нового органа – он может появиться лишь случайно. Так и возникло представление о мутация (макромутациях) генома, как причины появления эволюционных новаций (повторю, обсуждаются не адаптационные изменения организма, то есть изменения возникшие в результате приспособления к конкретным условиям среды, а системные новации – изменения системного устройства организма*[Современные биологи, работающие в русле синтетической теории эволюции отрицают принципиальное различие адаптивных и системных новаций – последние предлагают понимать как предельное развитие первых. И с их позиции это решение вполне логично – таким образом удается избежать упомянутой проблемы творения: причины адаптивных модификаций организма всегда ясны, ну а далее вследствие случайных факторов они как-то там преобразуются в системные.]).

20.   Предлагаемые телеологические решения проблемы – номогенез, эмерджентность

На проблему нестыковки традиционного системного описания и эволюционно-новационных событий в течение уже более столетия обращали внимание многие исследователи. Остроту проблеме придавало понимание того, что учитывая системную полноценность новации, вероятность случайного сбоя, в результате которого, она якобы появилась должна стремиться к нулю. Для решения проблемы предлагалось дополнить описание эволюционирующей системы различными телеологическими элементами, призванными придать новационному акту некоторую целесообразность, целенаправленность – появлялись так называемые концепции номогенеза. До теорий эти «решения» не дотягивали, поскольку целесообразность, в виде некой творческой силы, эмерджентности, вкладывалась в биологическую систему как дополнительный элемент, типа творческой (творящей) души.

Предлагаемый многими исследователями переход от структурного описания к процессуальному (типа, «все есть процесс») ничего не менял: описание оставалось в рамках традиционного «состоятельного» – в каждый фиксированный момент времени биологический организм все равно представлялся в виде пространственной структуры, на которую никак невозможно навесить биологические системные качества и тем более пресловутую эмержентность. Процессуальное мышление все равно оставалось в рамках линейно детерминистического и лишь намекало на то, что решение надо искать вне структурно-пространственного подхода.

21.   Гипотеза – системность объекта не исчерпывается пространственной структурой

Для того, чтобы свести концы с концами у меня возникла идея допустить, что системность объекта не исчерпывается пространственным положением его частей, то есть, что системные качества сложного объекта (тем более биологического) не фиксируются в статичной структуре, что в том же биологическом организме существует некоторое большее системное содержание лишь частично проявляющее в его пространственной организации.

В таком случае можно предположить, что на некотором промежутке времени новация формируется в такой расширенной системе скрыто, что, по сути, означает только одно – ее пространственную (структурную) непроявленность. И лишь при достижении некоторой функциональной завершенности (избыточности) она спонтанно реализуется в виде новой пространственной структуры. Вот так и появилось представление о некоторой сущности сложного объекта, распределенной во времени, то есть зафиксированной не в пространственной, а во временно распределенной структуре. Мысль проста: если система для достижения полноты описания не может быть растянуться вширь (пространства), то она вполне может иметь объем во времени. Используя терминологию темпоральных систем новационный акт может быть описан, как спонтанная реализация, отображение распределенной во времени темпоральной структуры (темпоральной сложности) в пространственную.

22.   Неполнота пространственных отображений темпоральных систем

В темпоральной концепции каждое единовременное состояние системы, как я уже отмечал, не обладает системной полнотой, и должно рассматриваться как частная реализация, ограниченная проекция темпоральной системы на пространственную плоскость. И сразу становится понятно, что любое текущее состояние, являясь лишь таковой проекцией темпоральной системы не может рассматриваться как причинно обусловленное только предыдущими состояниями, которые так же являются лишь отображениями общей темпоральной сложности на пространственную плоскость.

23.   Не случайный собой, а закономерное состояние

Вот тут-то и появляется возможность описать новационный скачек не как случайный сбой в строгой причинно-следственной последовательности состояний пространственной структуры, а как закономерное событие в темпоральной системе. Мы уже знаем, что содержание темпоральной системы, ее структурная сложность может никак не проявлять себя в виде пространственной структуры – достаточно вспомнить мелодию. Поэтому несложно предположить, что таким структурно не явленным содержанием может обладать и такие темпоральные системы как биологический организм (вернее, популяция организмов). Если темпоральная составляющая сложного объекта изменяется, то, понятно, что до некоторого момента это изменение может не отражаться на ее пространственной составляющей – структура организма остается неизменной. Однако, при достижении некоторой избыточной темпоральной сложности должна произойти спонтанная реализация этой сложности в виде новационной структуры, скажем, в виде нового органа, изобретения, произведения искусства. Ведь именно так мы и описываем спонтанный акт человеческого творчества: автор ощущает накопление некоторого не проявленного содержания, которое потом спонтанно реализуется в виде новой структуры: формулы, текста, картины. Упомянутую «непроявленность» и в этом случае следует понимать буквально, как наличие темпоральной, распределенной во времени сложности, не зафиксированной в пространственных структурах. Мы не сомневаемся в том, что содержание нового открытия, нового произведения искусства уже существует еще до момента их реализации в виде конкретных продуктов творчества, просто не знаем в виде чего и где, не можем показать пальцем. А не можем по простой причине, по той же, что и не можем указать в какой точке пространства существует мелодия – темпоральное содержание до своей фиксации в виде пространственных объектов существует в распределенном во времени виде. По сути, новационный акт должен пониматься не как появление нечто «из ничего», а лишь как переход (отображение) темпоральной сложности в пространственную.

Иерархия темпоральных систем

http://www.slideshare.net/ailev/ss-23205677?ref=http://l.lj-toys.com/?auth_token=sessionless%3A1467558000%3Aembedcontent%3A15691375%2659%26%260%3A035ae48feb4d5fac48df3b21124b5385ade33c49&moduleid=59&preview=0&journalid=15691375&noads=

ПРИМЕРЫ ПРЕОБРАЗОВАНИЯ ТЕМПОРАЛЬНОЙ СЛОЖНОСТИ В ПРОСТРАНСТВЕННУЮ

Для наглядности попробую продемонстрировать как в терминологии темпоральных систем можно описать новационные акты формирования живой клетки и многоклеточного организма.

24.   Пример: Формирование живой клетки

Согласно развиваемому подходу живую клетку как целостный объект, обладающий всеми присущими ему качествами, следует рассматривать как темпоральную систему: множество последовательных и параллельных химических процессов, зацикленных на периоде между отдельными делениями клетки и пространственно фиксированных в пределах клеточной мембраны.

В традиционной (не темпоральной) научной идеологии образование такого объекта представляется как акт случайной самосборки: счастливое стечение обстоятельств свело в одной луже несколько молекул, и они под воздействием землетрясения и ударов молний (испугавшись) удачно прижались друг к другу. Хотя выглядит это не только маловероятно, но и вызывает улыбку.

Темпоральная логика предлагает другую картину, суть которой достаточна проста: для реализации всей функциональной полноты клетки в едином пространственном объеме все задействованные процессы ранее должны были быть «отработаны» вне фиксированной пространственной структуры. То есть следует предположить, что до новационного акта появления пространственно-структурной клетки, должен был существовать сугубо темпоральный (без пространственной локализации) объект, включающий в себя всю последовательность реакций органического синтеза – по сути та же клетка, но «размазанная» по времени, не локализованная в пространстве. Эта размазанность означает, что отдельные биохимические реакции порождая, возобновляя друг друга, изначально не образовывали единый цикл с однозначно заданной точкой начала/конца воспроизведения. И, естественно, эти взаимообусловленные циклы свободно (не синхронно) протекали в некоторой среде вне замкнутого объема. Встретив такую среду мы заметили бы, что в ней проходят какие-то непрерывно возобновляющиеся органо-химические процессы, но не назвали бы их биологическими, не найдя там размножающихся организмов – пространственно фиксироваанных объектов, порождающих себе подобных. Далее вполне естественно предположить, что ускорение во времени, а следовательно и локализация в некоторой пространственной области, некоторой последовательности реакций вполне закономерно должно привести к абсолютному их зацикливанию – у некоторой совокупности процессов появилась единая точка начала, фиксированная во времени и пространстве, которые мы ассоциируем с событием деления клетки. То есть живая клетка это темпоральный объект во времени ограниченный событиями деления, а в пространстве – мембраной. Кстати, вирус с этой точки зрения следует рассматривать как живой объект с нефиксированными пространственными и временными границами – нечто среднее между чисто темпоральной, еще пространственно не фиксированной протобиологической (доклеточной) системой и пространственно-временно ограниченной темпоральной системой клетки. То есть темпорально – на всем периоде функционирования – вирус обладает системным свойством «жизнь», но как локализованная пространственная структура живим он не является.

25.   Формирование многоклеточного организма

Практически в такой же логике описывается и новационное формирование многоклеточного организма. Известно, что одноклеточные обладали способность к специализации еще до появления многоклеточного организма. При некоторых экстремальных условиях, скажем, при недостатке пищи, начиналась дифференциация однородной популяции одноклеточных организмов: часть из них образовывали нечто наподобие тела, другие – хвостик, и уплывали вдаль… Естественно, что такая специализация у одноклеточных обратима – после устранения условий, вызвавших специализацию, клетки возвращались к обычному универсальному состоянию. При наличии нескольких возможных специализаций, они реализовались в течении жизненного цикла клетки последовательно, одна за другой – клетка могла принимать то одну функциональность, то другую. Перед нами типичная темпоральная система с более сложной темпоральной структурой, чем сложность исходной, не способной к специализации, клетки. Но эта повышенная темпоральная сложность пока реализуется лишь последовательно, распределенно во времени – каждое текущее специализированное или универсальное состояние лишь частично фиксирует темпоральную системную целостность. Дальнейшее развитие клетки в направлении наращивания числа специализированных состояний неизбежно приводит к избыточной темпоральной сложности, которая, согласно развиваемой концепции, закономерно должна трансформироваться в пространственную. В нашем случае это может означать лишь одно: замена последовательности специализированных состояний их параллельным существованием в виде новой пространственной структуры. Так и образовалась новая пространственная система – многоклеточный организм, пространственно-локализованная сложность которого тождественна предшествующей темпоральной. Только теперь эта функциональность не размазана по времени, а сосредоточена в единовременном пространственном срезе – все специализации в одном флаконе многоклеточного организма.

26.   Последовательное разделение труда в параллельное

Аналогичное по внешней форме преобразование темпоральной (временно-распределеной) сложности в пространственную произошло и спустя несколько сот миллионов лет после образования многоклеточных – произошло разделение труда в социуме: операции, которые последовательно выполнял один ремесленник, стали параллельно выполнять множество рабочих и появился новый пространственно локализованный объект – предприятие. То есть новационный скачек в производстве выглядит никак иначе, как преобразование темпоральной сложности в пространственную.

27.   Инволюция – обеднение исходного содержания

Кстати, в такой логике новационный акт формирования многоклеточности не выглядит как прогрессивное развитие одноклеточного организма – наоборот, налицо деградация отдельных клеток, ограничение их функциональности. Общая функциональность сохранилась лишь системно, а каждый элемент этой системы, каждая клетка были пожизненно переведены в состояние с урезанными свойствами. К тому же, в самом новационном акте формирования многоклеточного организма (как при образовании живой клетки) ничего принципиально нового и не появляется – все системное содержание было темпорально реализовано и раньше – последовательная специализация лишь сменилась параллельной. В сухом остатке, как всегда, лишь новая пространственная структура.

При этом существенно, что это действительно инволюция, то есть обеднение исходного содержания, лишь частичное представление его в пространственной структуре. Это не столь очевидно для биологических новаций, хотя понятно, что, скажем, при образовании многоклеточного организма (структуры из специализированных клеток) происходит обеднение содержания исходной универсальной клетки. Да и, понятно, что при формировании клетки локализуются в пространстве и времени лишь некоторая часть из общего числа органо-химических циклов. Однако в сфере человеческого творчества инволюционная природа новаций очевидна всем: любая научная теория, любое произведение искусство лишь частично реализуют предшествующее содержание, изначально поселенное в головах их авторов.

28.   Распределенность жизни и интеллекта

Формирование человеческого разума как некоего пространственно-временно локализованного феномена вполне вписывается в логику формализма распределенных во времени систем. Схема новационного перехода к социумному эволюционному уровню практически аналогична схеме перехода от протобиологического уровня к биологическому. Напомню, что скачок к живым системам был представлен как локализация в пределах клетки ранее временно-распределенных функциональных систем — совокупности процессов органического синтеза. Переход же к социумному этапу от биологического в терминах временной иерархии можно представить как локализацию временно-распределенных систем в пространственно-временных пределах функционирования одного биологического организма (одной головы и одной жизни).

Расширенно это суждение можно сформулировать так: при достижении некоторого уровня сложности пространственно-сосредоточенной системы нейронов, на ее основе, в ее пределах и на промежутке времени меньшем, чем период функционирования человеческого мозга, могут формироваться темпоральной системы по сложности соотносимой с распределенной с системой биоценоза. То есть человек в пределах своей жизни может реализовывать действия, которые в совокупности могут составлять целенаправленную деятельность.

29.   Относительность темпоральных и пространственных систем

А теперь вернемся немного назад – к обсуждению специфики темпоральных систем. Развивая мысль о том, что биологический организм должен быть описан исключительно как темпоральная система (поскольку пространственную структуру организма – его моментальные пространственные срезы – нельзя наделить самостоятельной системностью), можно сделать предположение, что и любая система может быть таковой только и исключительно как темпоральная. Действительно, даже кристалл можно признать пространственной системой только абстрагируясь от темпоральности атомов. Если же рассматривать кристалл на уровне взаимодействий атомов и на временном промежутке сопоставимом с характерным временем этих взаимодействий, то и структура кристалла необходимо предстанет перед нами лишь как пространственное отображение исключительно темпоральной системы, составленной из последовательности элементарных событий электромагнитных взаимодействий. Следовательно, противопоставление темпоральных и пространственных систем условно, относительно. Пространственные системы, по сути, это темпоральные системы, темпоральностью которых можно пренебречь по отношению к более темпорально протяженными. Так скажем, и биологический организм человека можно принять за исключительно пространственно определенную систему при сопоставлении ее с темпоральностью системы интеллектуальной деятельности – от биологической процессуальности в данном конкретном случае можно абстрагироваться. И наоборот, при анализе структурности атомов система кристалла должна рассматриваться как сугубо темпоральная.

Получается, что мы пришли к интереснейшему и важнейшему выводу: на элементарном уровне, то есть на уровне элементарных событий все системы можно представить как темпоральные. Разделение на пространственные и темпоральные системы условно и фиксируется относительно уровня выделения системы, то есть выбранного уровня их иерархии: от элементарных событий до абсолютной системы Мир. Следовательно, мы указали еще одну сторону системного релятивизма – относительность темпорального и пространственного представлений.

ИЕРАРХИЯ ТЕМПОРАЛЬНЫХ СИСТЕМ

30.   Матрешечная пространственная иерархия

Темпоральные системы как системы событий образуют вполне формально определенную иерархию. Слова «формально определенную» не случайны – они обращают внимание на то, что таковой определенности нет у пространственных систем-структур: когда мы указываем на пространственную матрешечную иерархичность (молекула состоят из атомов, клетка – из молекул, организм – из клеток), то различия между уровнями фиксируются сугубо содержательно, а не формально. На каждом уровне система описывается как структура объектов предыдущего уровня, без привнесения какой-либо специфичности. Мы, конечно, понимаем, что структура из клеток существенно отличается от структуры из атомов, но системно-пространственное описание не дает нам никакой возможности зафиксировать, описать это различие – мы так же рисуем элементы-кружочки и палочками обозначаем их структурные связи.

31.   Элементарное событие

Что же предлагает нам темпоральный подход. Прежде всего, и что, наверное, самое главное, он однозначно указывает на наличие принципиально элементарного объекта – событие. Если пространственное описание теоретически подразумевает бесконечную делимость любого объекта, возможность его дробления на все более «элементарные элементы», то иерархия темпоралльных систем однозначно ограничена «снизу» – единичное событие не может быть помыслено как сложный объект, то есть как темпоральная система. Событие взятое само по себе обладает нулевой темпоральной протяженностью (сложностью).

32.   Переход – системообразующий фактор - событие

В качестве элементарной темпоральной системой, обладающей единичной темпоральной сложностью, можно признать переход. Переход, по сути, это одно событие, но взятое как расщепленное, как совмещение двух событий: конца существования одной статичной структуры и начала другой.

33.   Процесс – системообразующий фактор - направление

Следующий уровень в темпоральной иерархии – это системы из переходов, которые, естественно, ассоциировать с процессами. Если переход мог быть представлен как темпоральная система лишь номинально (как два разнесенных во времени состояния пространственной структуры, лишь как указание на изменение этой структуры во времени), то процесс представляется уже как сугубо темпоральная система, то есть система не имеющая системной определенности в моментальном срезе. Фиксация процесса (его направления) возможно только на некотором промежутке времени. Однако, поскольку элементы системы-процесса – переходы есть переходы между конкретными пространственными структурами, то в каждый момент времени процессу может быть сопоставлена определенное пространственное отображение.

34.   Формальность определения иерархии

Вот так, даже по начальному представлению иерархии темпоральных систем (события – переходы – процессы) видно, что эта иерархия определена вполне формально, то есть не привязана к специфике элементов систем, то есть к содержанию событий. Переходы могут быть как между химическими, так и биологическими, социальными структурами, и является элементами соответственно химических, биологических, социальных процессов. Следующие два уровня иерархии темпоральных систем выстраиваются вполне тривиально: совокупность процессов образуют действия, а сами действия являются элементами деятельностей.

35.   Действие – Функциональные системы (нейрофизиология)

Действие – это совокупность последовательных и параллельных процессов, объединенных в единое целое (темпоральную систему) одним событием – результатом. Результат не является неким выделенным событием ни в одном из процессов, составляющих действие. Он может рассматриваться лишь как событие «пересечения», «фокусировки» в некоторой точке множества процессов. Наиболее очевидным примером системы-действия является элементарные действия биологических организмов, человека: почесал за ухом, поймал мышь, ударил по воротам. В нейрофизиологии таковые действия описываются как функциональные системы, формализм которых разработал во второй половине прошлого века академик Анохин. Введение представления о результате, как системообразующем факторе действия изначально было противопоставлено линейному детерминизму павловкого рефлекторного описания поведения живых организмов. Формирование функциональной системы (действия, в обобщенной темпоральной терминологии) в теории Анохина представлялось возможным только при выделении в будущем некоего целевого события – результата. По сути, получалось, что вся система детерминировалась не начальными условиями, а конечным событием. (Проблеме соотношения детерминизма и темпоральности будет посвящен следующий фрагмент текста).

Действие, являясь системой процессов, конечно имеет в каждый момент времени некоторое пространственное отображение, к примеру, специфичную позу организма, хотя в отличие от пространственной структуры процесса, оно случайно. То есть по моментальному снимку живого организма мы далеко не всегда можем однозначно определить выполняемое им действие. По сути, случайность пространственного представления действия означает, что достижение системного результата возможно путем различного сочетания процессов – почесаться можно и передней, и задней лапой, ударить по мячу и левой, и правой ногой. Фиксированным у действия является только событие-результат. При изменении каких-либо условий, исключающих возможность достижения результата или появлении необходимости достижения более приоритетного результата (раздался свисток судьи, в поле зрения появилась самка) система-действие моментально разрушается – пропадает за не имением системообразующего фактора.

36.   Деятельность – цель

Множество действий могут составить следующую по уровню в темпоральной иерархии систему – деятельность. Это возможно при наличие системообразующего фактора деятельности – цели, согласующей разрозненные действия. Поскольку, система-деятельность может быть адекватно описана как процесс результатов действий, то она принципиально не имеет пространственного отображения – в единомоментном срезе она никак не может быть зафиксирована. Ну если только косвенно, по какому-либо уникальному действию, свойственному конкретной деятельности, да и то нет гарантии, что это именно элемент целенаправленной деятельности, а не игра или имитация. Цель – это безусловно не единичное событие в будущем, хотя она формально и может ассоциироваться с результатом последнего действия в деятельности. Цель в отличие от результата – это еще не объективированный, не закрепленный в виде конкретного события или структуры смыл.

37.   Творящая система – новационное события

Множество деятельностей, а точнее совокупность деятельных процессов образованных из результатов действий можно представить как темпоральную систему высшего уровня – творящую систему.

ПРИЧИННОСТЬ И ТЕМПОРАЛЬНОСТЬ

38.   Что такое причина и следствие

Как я уже отмечал, введение понятия темпоральных систем дает нам возможность принципиально поменять наши представления о причинности. В плоской детерминированной логике классического мировоззрения причина и следствие – это два строго последовательных во времени события с указанием на то, что без наличия первого (причины) невозможно свершение второго (следствия). Все предельно просто и понятно в полном соответствии со здравым смыслом, взращенном на эмпирической очевидности: биллиардный шар ударился в другой шар и тот залетел в лузу, взошло солнце – раскрылся цветок, проглотил кусок – выделился желудочный сок и т.д.

Однако, если более пристально посмотреть на проблему причинности, то легко заметить, что даже в самых простейших случаях указание на наличие причинно-следственной связи (в смысле линейного детерминизма) ничуть не означает, что перед нами действительно причинно-следственные отношения. Причина в полном смысле этого слова – это не столько событие, необходимо предшествующее следствию и без которого следствия не было бы, а сколько событие, являющееся достаточным основанием следствия, обуславливающим его содержание. Здесь самое главное почувствовать разницу между, с одной стороны, фактом обязательного предшествования одного события другому – скажем, шар не попадет в лузу, пока другой шар не ударит по нему – и, с другой стороны, выделением среди предшествующих события такого события (действительной причины), на которое можно указать, как на достаточное основание для реализации некоторого события (следствия). В нашем примере – можно ли из множества событий: человек решил заработать деньги игрой в биллиард, текущая расстановка шаров на столе, удар кием и др. выделить единичную причину события «шар упал в лузу»?

39.   Причинность – принадлежность одной темпоральной системе

То есть ставится вопрос: следует ли однозначно говорить о причинно-следственных связях, когда два события являются лишь последовательными элементами в некотором процессе, в котором ни одно последующее событие не может произойти без свершения предшествующих, скажем, без загорания лампочки не начнется процесс выделение слюны у собаки павлова? Является ли какое-либо событие в таком едином процессе причиной последующих событий? Ни одно из событий процесса пищеварения не является причиной последующих событий, то есть банально – ни один элемент системы пищеварения не определяет специфику последующих и тем боле сущность самой системы. На мой взгляд, более достоверен обратный тезис: системная сущность каждого элемента (его место в системе) есть следствие его включенности в систему, то есть следствие наличия самой системы.

По сути, получается, что при выделении причинно-следственных цепочек событий речь идет лишь о принадлежность этих событий одному процессу или действию – одному темпоральному объекту. Воспринимаемая нами причинно-следственная связь последовательных событий, по сути, есть лишь внешняя фиксация распределенной во времени структуры этой системы, элементы которой (события) по отдельности никак не определяют друг друга. При рассмотрении пространственных систем нам вроде все понятно – человек на футбольном поле является форвардом не потому, что кто-то другой является голкипером, а потому, что он входит в систему «футбольная команда» как необходимый элемент, и его сущность – роль и положение на поле – определяется его включенностью в систему «команда». Можно сказать, что причиной того, что он форвард (точнее, выполняет роль форварда) является система «футбольная команда», а не какие-либо другие члены команды.

40.   Встроенность события в темпоральную систему

Так и в любом процессе, который безусловно следует рассматривать как распределенную во времени систему, причиной того, что каждый элемент-событие занимает свое конкретное место в последовательности является сама темпоральная система как целое. К примеру, если слюна у собаки Павлова начинает выделять при загорании лампочки еще до появления куска мяса, то это не значит, что свет является причиной пищеварения. Правильнее говорить, что событие загорания лампочки было встроено в качестве обязательного элемента в сформированную темпоральную систему условного рефлекса (включающую в себя события загорания лампочки и процесса пищеварения). Ведь если бы такая система не была создана длительными усилиями по выработке устойчивой реакции, то зажигание лампочки не оказало бы никакого влияния на физиологию собаки. В качестве причины любого события в темпоральной системы рефлекса нельзя рассматривать какое либо одно или несколько предшествующих ему событий, а лишь систему как целое. То есть сама возможность и специфика событий, включенных в темпоральную систему, определяется только и исключительно системой как целой, а не каким-либо ее элементом. И понятно, что причина формирования самой системы (опыта с собакой), а следовательно, и причина каждого события в этой системе (загорание лампочки, выделение слюны и т.д.) лежат вне ее, вне процесса пищеварения.

41.   Кошмар дурной бесконечности причин, первопричина

Следовательно, если мы наблюдаем некоторую повторяющуюся последовательность событий – после одного события всегда наступает другое конкретное событие – то это означает лишь, что мы наблюдаем темпоральную систему (процесс) с вполне фиксированной темпоральной структурой – последовательностью элементов (событий переходов). А если говорить о причинно-следственных связях, то в качестве следствия здесь следует указать именно саму повторяющуюся последовательность событий (структуру), а в качестве причины – темпоральную систему как целостный объект. То есть причинно-следственные связи всегда темпорально-иерархичны, а не хронологичны. Причиной событий глотания, выделения желудочного сока и других является «система пищеварения», а причиной наличия самой системы пищеварения – темпоральная система «биологический организм» и т.д. по темпоральной иерархии до абсолютной системы «Мир», а не по хронологической последовательности к гипотетическому моменту времени t=0.

Такая трактовка детерминизма – как хрональное (временно последовательное) отображение структуры темпоральной системы – ничуть не принижает его значение, как одного из познавательных концептов. Темпоральный подход лишь обозначает границу линейной причинно-следственной логики: ее безусловный приоритет, ее достоверность заканчивается на описании элементарных процессов, элементы которых образуют однозначную хронологическую последовательность. Следовательно, пока мы говорим о последовательности соударений шаров или ходе химической реакции нам нет необходимости усложнять себе жизнь рассуждениями о темпоральной иерархии. Единственная сложность, с которой мы сталкиваемся, возникает при продлении элементарных процессов в прошлое – это осознание кошмара дурной бесконечности причинно-следственной цепочки, невозможность найти первопричину. Но с этим можно легко смириться, поскольку в быту, да и в науке нас обычно прагматично интересуют небольшие отрезки процессов, описание которых вполне можно делать на языке классического детерминизма.

42. Причинность в системах-действиях (влияние случайных событий)

С переходом же к анализу темпоральных систем-действий пропадает возможность выделения одной хронологической последовательности событий-элементов. По определению действие состоит из множества процессов, среди которых невозможно выделить единую последовательность событий приводящих к событию «результат». К примеру, в сложной многоходовой футбольной атаке, закончившейся взятием ворот, трудно выделить единую детерминированную последовательность событий, приведшую к голу. Хотя казалось бы чего проще: надо лишь отследить передачу мяча от игрока к игроку, вот тебе и причинно-следственная цепочка. Все было бы просто, как на биллиардном столе, если бы все игроки активно и целенаправленно не передвигались по полю – вполне возможно, что существеннейшую роль в забитом мяче сыграл футболист даже не коснувшийся мяча, а умело уведший за собой защитников. Но и это не факт. Тут, как и во множестве сложных игровых и житейских ситуациях, каждый участник и наблюдатель склонен выделять свою причинно-следственную цепочку, приводящую к полученному результату, которая ему кажется наиболее естественной, логичной. И чаще всего, а вернее, всегда, среди всех логичных и вполне причинно обусловленных описаний ситуации невозможно выделить единственно верное. И происходит это по простой причине, что такового нет – просто рассматриваемая система-действие состоит из множества более или менее явных элементов-процессов, ни одни из которых не определяет ее специфику. Можно лишь сказать, что событие-результат (гол) состоялось поскольку все процессы (движения всех игроков) были детерминированы этим событием. Любой же из вариантов причинно-следственного описания ситуации (функциональной системы) есть лишь одна из возможных ее хрональных проекций – цепочка произвольно выбранных событий. Видимость явной причинно-следственно обусловленности событий в выделенной цепочке связана лишь с их однозначной последовательностью во времени и ощущением, что если бы хоть одно из указанных событий не произошло, то и не было бы результата. А результата могло не быть, если кто-то в нужный момент с трибун не крикнул «бей», или крикнул чуть раньше. Понятно же, что сформировавшаяся система-действие «голевая атака», является таковой – завершившейся голом – только вследствие включения в себя всех элементарных событий на футбольном стадионе (а возможно и не только на нем – ведь есть еще личная жизнь футболистов, тренировка и т.д.) – то есть является в буквальном смысле сложной распределенной во времени иерархической системой.

Невозможность выделения в системе-действие некой однозначной причинно-следственной цепочки ясно не только при попытке детерминировано описать уже закончившееся результатом действие, но и при анализе формирования системы. В отличие от процесса, в котором набор и последовательность элементов-событий обычно строго определены, действие принципиально не имеет фиксированной структуры. Сама нацеленность на результат подразумевает возможность и необходимость достижения его всем возможными способами, то есть за счет включения в систему различных элементов-процессов и гибкой подгонки их друг под друга. И речь идет не только о вариативности действия под влиянием изменившихся внешних обстоятельств (травмирован ведущий игрок команды, во время матча пошел дождь), но и о перманентной непредсказуемой изменчивости и взаимозаменяемости процессов в системе в ходе ее движения к результату. По сути, речь идет об одном: о невозможности описать действие, направленное на достижения результата – как линейную последовательность причинно-следственных событий.

43. Результат как причина действия

Следует особо обратить внимание на то, что говоря о темпоральной причинности событий процесса, в качестве причины мы не могли указать какое-либо конкретное событие – лишь систему-процесс в целом. В функциональной же системе обязательно есть выделенное событие – результат, которое определяет специфику всей системы, а следовательно и всех ее элементов. Действительно, такой системы-действия как «голевая атака» и не было бы, если не было бы события «гол». И тут важно не то, что атака названа «голевой» потому, что мяч влетел в ворота, а то, что еще до этого завершающего момента все процессы в системе (все действия игроков) были нацелены на это событие, специфика каждого элементарного события определялась (детерминировалась) еще не совершенным результатом. Следовательно, мы, в некоторой степени, можем говорить, что в действии можно выделить единичное событие, являющееся причиной всех, входящих в нее событий, и это событие не предшествует всем событиям системы, а является хронологически последним. То есть налицо явное нарушение традиционной детерминистической логики – причина предшествует следствию. Обычно такое утверждение вызывает протест, но формально-логически с ним можно смириться, если обратить внимание на то, что события, составляющие процессы, входящие в функциональную систему и событие-результат являются разноуровневыми – их принципиально невозможно встроить в один причинно-следственный (в традиционном детерминистическом понимании) ряд, они относятся к различным темпорально-иерархическим уровням (событие результат не является обязательным событием ни оного из процессов, составляющих действие). Хотя, конечно, в видении противоречия предшествия следствия причине «виноват» сам детерминизм, пытающийся свести все отношения между событиями к причинно-следственным. Ведь выделение результата в качестве причины всех событий действия связано с неуемным желанием найти событие (именно единичное событие), которое бы определило все другие, и без которого они не могли бы состояться – этакую полную причину. И на некорректно поставленный вопрос (вследствие представления всех событий одноуровневыми) получается некорректный ответ – таковой причиной может быть лишь событие завершающее (но и побуждающее) действие – его результат.

44.   Проблема: зависимость будущего от случайных событий в прошлом

Понимание невозможности сведения систем-действий к однозначной цепочке причинно-следственного событий снимает еще одну проблему детерминистического мышления – фаталистическую зависимость будущего от случайных событий в прошлом. Действительно, в рамках строгих причинно-следственных представлений выпадение одного мелкого события из детерминированной последовательности может (и по логике должно) привести к глобальным изменениям в будущем. Однако, если принять, что наш Мир не так банально плосок, что его структура не исчерпывается линейным потоком событий, а реализуется как сложное пересечение темпоральных систем различных уровней, то картина не видится столь удручающей. Мы уже рассматривали, что содержание систем-действий не только не зависит от случайных изменений ее элементов, а необходимо подразумевает их вариативность, как основу достижения результата. Можно сказать так, что настоящий «детерминизм», трактуемый как закономерность движения Мира, может быть понят именно при отрицании линейной причинно-следственной логики, которая уже буксует на уровне чуть выше описания столкновения биллиардных шаров. Или можно сказать так, причинно-следственное описание, сводящее к хрональному описанию последовательности событий, возможно только в пределах фиксированного уровня: на уровне переходов в процессе, на уровне цепочки результатов действий, последовательности целей деятельностей. То есть можно показать, что некий переход в процессе есть причина другого перехода, а достижение результата действия необходимо вызвало ожидание другого результата, реализация деятельности породило новую цель, но принципиально невозможно установить причинно-следственные связи между переходами и результатами действия, результатами и целями, то есть свести Мир к линейному одноуровневому детерминизму.

Следовательно, при описании темпоральных систем начиная с действия и выше принципиально некорректно использовать причинно-следственную логику, пытающуюся вогнать отношения элементов-событий в прокрустово ложе линейной хронологической детерминированности. Безусловно, явления нашей действительности не могут представляться в сознании никак иначе, как хронологическая последовательность событий, но из факта очевидности этой последовательности никак не следует вывод о причинной обусловленности событий в ней. Логичнее заключить, что просто так плоско, одноуровнево устроено наше сознание, что мы непосредственно не воспринимаем, не видим вертикальные связи между темпоральными уровнями.

...Самое интересно, что констатация влияния результата (цели) на текущие действия не нарушает никакие физические и прочие законы – только стереотипы мышления (интересно, что бы вы сказали познакомившись со спутанными квантовыми состояниями/объектами ?

Выводы

1. Все объекты можно и следует описать как темпоральные – как системы распределенных во времени событий.

2. Есть системы сугубо темпоральные, есть с пространственным отображением, причем выделение пространственных систем относительно - зависит уровня рассмотрения.

3. Эволюционные события формирования новационных пространственных структур следует трактовать как отображение темпоральной сложности в пространственную.

4. Формирование новационных структур является инволюционным актом, «прогрессивность» эволюции прослеживается лишь ретроспективно.

5. Такие эволюционные феномены как жизнь, сознание, интеллект нельзя представить как появившиеся спонтанно – они существовали и до своей локализации в виде ограниченных пространственных структур – то есть в темпоральном, «размазанном» по времени виде, как реализованные на протяженном потоке событий.

6. Темпоральные системы образуют вполне формальную иерархию: событие, переход, процесс, действие, деятельность, творение.

7. Выявляемый нашим сознанием линейный детерминизм событий следует трактовать как вычленение нами хрональной последовательности в пространственном отображении темпоральных систем – темпоральную закономерность мы выдаем за причинность.

Слова «холодные» и «горячие»

Доктор филологических наук А. Леонтьев, старший научный сотрудник Института языкознания АН СССР

Один из институтов Отделения литературы и языка Академии наук СССР — Институт языкознания — занимается изучением теоретических проблем языка и речи, языками народов СССР и языками некоторых зарубежных стран.
Научные работники института занимаются вопросами общего языкознания, структурного и прикладного языкознания, социолингвистики, психолингвистики, типологии. В последние годы вышли такие фундаментальные работы института, как пятитомный справочник «Языки народов СССР», пятитомная «Сравнительная грамматика германских языков», сборники «Ленинизм и теоретические проблемы языкознания», «Энгельс и языкознание» и трехтомный труд «Общее языкознание».

Публикуемая статья затрагивает одну из проблем психолингвистики — проблему символического значения звуков и слов.

Языкознание, или лингвистика, — это наука о языке, о его строении и функциях. Но уже давно она включила в круг своих интересов и то, как язык соотносится с психикой человека, как он усваивается человеком, в какой форме существует в его мозгу, как осуществляется речь (говорение) и восприятие речи,— одним словом, лингвистика занимается не только языком, но и говорящим на нем человеком. Но только двадцать лет прошло с тех пор, как исследование всех этих вопросов выделилось в самостоятельную научную область — так называемую психолингвистику.

Если «чистая» лингвистика — наука прежде всего описательная (лингвист берет текст на данном языке, анализирует его по той или иной методике и получает в результате модель этого языка, например, составляет его грамматику), то психолингвистика — дисциплина экспериментальная, и в этом она сродни психологии.

Причины ее возникновения отнюдь не абстрактно-теоретические: она была создана и развивается как попытка осмысления и теоретического обоснования ряда чисто практических, вполне конкретных задач. Подобные задачи стояли и стоят сейчас и перед советской психолингвистикой, в частности перед группой психолингвистики и теории коммуникации Института языкознания АН СССР. Среди них и вопросы, связанные с эффективностью идеологической работы (например, с восприятием речи по радио), и вопросы обучения иностранному языку (да и вообще обучения языку), и вопросы криминалистики и судебной психологии, и многие другие. В этой статье мы остановимся только на одной психолингвистической проблеме — проблеме так называемого символического значения звуков и слов (то есть оценке их звучания) и на том, мак это символическое значение влияет на восприятие отдельного слова и целого текста.

Всякое осмысленное слово потому и осмысленное, что оно обладает присущим ему значением, общим для всех говорящих на данном языке. Для любого русского (и вообще для любого знающего русский язык человека) стол — это предмет на четырех реже трех или одной) ножках с плоской горизонтальной поверхностью, используемый для определенных целей, в определенной функции. Это общеизвестное и общепринятое значение слова иногда называется его условным значением. Оно действительно условно: в самом слове «стол» нет ничего, что указывало бы на его значение. Это слово, как говорят лингвисты, немотивированно (мы отвлекаемся сейчас от так называемой внутренней формы слова: в слове «стол» мы ощущаем родство с глаголом «стлать» и т. д.; но ведь таких слов с внутренней формой не так уж много, да и не очень понятно теперь, почему стол как-то связан с действием «постилания»).

Но давайте возьмем не осмысленное слово, а такое сочетание звуков, за которым в языке не закреплено никакого значения. На одной из психолингвистических конференций ее участникам были показаны рисунки, изображавшие фантастических животных: одно из них было тощее, угловатое, злобное на вид, другое, напротив, округлое, мягкое, на вид очень добродушное. Докладчик задал вопрос всем присутствующим: какое из этих животных мамлына, а какое жаваруга! (Кстати, потом этот эксперимент был повторен на страницах «Недели».) Никакого сомнения ни у кого не возникло: колючий, щетинистый зверь мог быть только жаваругой, а округлая, «домашняя» зверюшка — мамлыной. Почему? На этот вопрос ответил доцент Калининградского университета А. П. Журавлев. Используя хорошо известную психолингвистам методику «семантического дифференциала», он точно установил, как люди, говорящие по-русски, оценивают отдельные звуки русского языка и их сочетания. Методика эта заключается (вкратце) в том, что испытуемым предлагают несколько пар прилагательных, антонимичных (противоположных) по значению: красивый — безобразный, твердый — мягкий, светлый — темный и так далее. Дается какое-либо слово (или предмет, или звук), и предлагается решить, насколько это слово «красивое» или «безобразное», «светлое» или «темное»... Конечно, испытуемый чаще всего не может ответить однозначно: да, это слово «темное». Поэтому ему дается шкала возможных ответов: темное; не очень темное; скорее темное, чем светлое; ни темное, ни светлое и так далее,— шкала, которую затем легко подвергнуть количественной обработке. И вот оказывается, что какие-то признаки для данного слова (образа, предмета, звука) существенны, или, как говорят, релевантны, другие несущественны.

Вот что получилось для звуков Л и Ж в русском языке: Л — звук женственный, легкий, нежный, добрый; Ж — плохой, грубый, некрасивый, шероховатый, тяжелый, опасный, злой... Мы не будем продолжать сравнение мамлыны и жаваруги по другим звукам: уже и так ясно, почему их «назвали» так, а не иначе. От оценки звуков можно по специальной формуле перейти и к оценке слов, вернее, их звуковой формы, и оказывается, что у многих слов (но не у всех!) их символическое значение (оценка звучания) соответствует их условному значению. Окажем, слово «жуть» — большое, грубое, темное, медлительное, безобразное, тяжелое, страшное; а слово «любовь» — хорошее, нежное, светлое, красивое, легкое, безопасное, округлое.

Казалось бы, все это лишь интеллектуальная игра, не имеющая никакого практического смысла. Но представьте себе такую, ныне весьма распространенную ситуацию: наша страна экспортирует товар, имеющий то или иное собственное имя, допустим, автомобиль «Жигули». Существенным условием для того, чтобы этот автомобиль получил на зарубежном рынке распространение, является удачное название, такое, чтобы оно вызывало у потребителя приятные ассоциации и не вызывало отрицательного отношения. Условное значение данного слова для иностранца несущественно: вполне вероятно, он не знает русского языка. Поэтому для него — или, вернее, для нас — на первый план выступает оценка звучания.

Это отнюдь не домыслы психолингвистов. Внешнеторговое объединение «Автоэкспорт» столкнулось с проблемой символического значения на практике, и проблема эта оказалась настолько существенной, что «Жигули» в экспортном варианте пришлось переименовать в «Ладу», что вызвало целый ряд неудобств. После этого случая оно обратилось в группу психолингвистики, где и было произведено специальное исследование, позволившее поставить проблему экспортного названия на экспериментальную основу.

О другом эксперименте, проведенном под нашим руководством студенткой МГУ Е. И. Красниковой, мы расскажем более подробно.

Была взята газетная хроникальная заметка. Вот она:

Жертва служебного долга

Одна из западных воскресных газет извинилась перед читателями за то, что в очередном номере отсутствует постоянная рубрика «Куда пойти поесть», рекламирующая рестораны, кафе и бары. Редакция пояснила, что репортер, поставляющий материал для этой рубрики, заболел, отравившись в одном из ресторанное «при исполнении служебных обязанностей».

Гипотеза эксперимента заключалась в следующем. Если незаметно для испытуемого ввести в текст такие слова, которые содержат звуки, имеющие определенное символическое значение (например, оцениваемые как «горячие» или «холодные»), то испытуемый «вычитает» из текста больше, чем в нем содержится: символическое значение окажет воздействие на восприятие текста в целом, хотя сам испытуемый не будет осознавать, откуда он почерпнул эту «лишнюю» информацию. Лучше всего для этой цели подходят имена собственные, не имеющие условного значения. И вот для одной группы приведенный выше текст был преобразован таким образом: «Одна из западных воскресных газет «Хэмен мод»... отравившись в ресторане «Хэддок»...» («холодные» слова); для другой соответственно: «Одна из западных воскресных газет «Нибржет фейдж»... отравившись в ресторане «Чоффет»...» («горячие» слова). Третьей, контрольной, группе текст был дан в исходном виде — без «ключевых» собственных имен, составленных из «холодных» и «горячих» звуков.

Когда текст был прочитан, всем испытуемым задавался один и тот же вопрос: «Каким блюдом, по вашему мнению, отравился репортер: горячим или холодным?»

Результаты оказались следующими. В первой («холодной») группе 82 процента всех испытуемых считали, что репортер отравился холодным блюдом. Во второй («горячей») — 73 процента были убеждены, что он отравился горячим. А в контрольной группе ответы разделились поровну — 51 и 49%, как и ожидал экспериментатор.

Конечно, этот текст был не единственным, и сам эксперимент проводился неоднократно в разных группах. Мы привели только один пример, но и он наводит на очень серьезные размышления. Ведь из него явственно следует, что имеется реальная возможность управлять восприятием текста, варьируя символическое значение его компонентов. Мы можем как бы «диктовать» испытуемому ту или иную оценку содержания текста, хотя сам он, как показал эксперимент, совершенно не осознает, что побудило его к данному, а не другому выводу. Нет необходимости объяснять, насколько это серьезная проблема.

А теперь в заключение приглашаем вас принять участие в эксперименте, который уже проводился среди многих испытуемых.

Прочтите вслух следующий текст.

«Американский врач X. решил проплыть по каналу Хоттоу от его начала до конца. Власти города Шуккопф потребовали, чтобы пловец уплатил сбор, взимаемый за проход судов по каналу. Он был отнесен к категории малых судов водоизмещением до одной тонны».

Как по-вашему, какие были волосы у врача: темные или светлые?

Подробнее см.: http://www.nkj.ru/archive/articles/23993/ (Наука и жизнь, Слова «холодные» и «горячие»)

Джон СЁРЛ

СОЗНАНИЕ, МОЗГ И ПРОГРАММЫ [1]

Какую психологическую и философскую значимость следует нам приписать недавним усилиям по компьютерному моделированию познавательных способностей человека? Я считаю, что, отвечая на этот вопрос, полезно отличать «сильный» AI (как я это называю) от «слабого» или «осторожного» AI (Artificial Intelligence — Искусственный Интеллект). Согласно слабому AI, основная ценность компьютера в изучении сознания состоит в том, что он дает нам некий очень мощный инструмент. Например, он дает нам возможность более строгим и точным образом формулировать и проверять гипотезы. Согласно же сильному AI, компьютер — это не просто инструмент в исследовании сознания; компьютер, запрограммированный подходящим образом, на самом деле и есть некое сознание в том смысле, что можно буквально сказать, что при наличии подходящих программ компьютеры понимают, а также обладают другими когнитивными состояниями. Согласно сильному AI, поскольку снабженный программой компьютер обладает когнитивными состояниями, программы — не просто средства, позволяющие нам проверять психологические объяснения; сами программы суть объяснения.
У меня нет возражений против притязаний слабого AI, во всяком случае в этой статье. Мое обсуждение здесь будет направлено на притязания, которые я определил здесь как притязания сильного AI, именно: на притязание, согласно которому подходящим образом запрограммированный компьютер буквальным образом обладает когнитивными состояниями, и тем самым программы объясняют человеческое познание. Когда я далее буду упоминать AI, я буду иметь в виду сильный вариант, выраженный в этих двух притязаниях.
Я рассмотрю работу Роджера Шэнка и его коллег в Йейле (Schank and Abelson 1977), так как я знаком с ней больше, чем с другими подобными точками зрения, и потому что она представляет собой очень ясный пример того типа работ, которые я хотел бы рассмотреть. Но ничего в моем последующем изложении не зависит от деталей программ Шэнка. Те же аргументы приложимы и к SHRDLU Винограда (Winograd 1973), и к ELIZA Вейценбаума (Weizenbaum 1965), и, в сущности, к любому моделированию феноменов человеческой психики средствами машин Тьюринга.
Очень коротко, опуская разнообразные детали, можно описать программу Шэнка следующим образом: цель программы — смоделировать человеческую способность понимать рассказы. Для способности людей понимать рассказы характерно, что люди способны отвечать на вопросы о данном рассказе даже в тех случаях, когда даваемая ими информация не выражена в рассказе явным образом. Так, например, представьте, что вам дан следующий рассказ: «Человек зашел в ресторан и заказал гамбургер. Когда гамбургер подали, оказалось, что он подгорел, и человек в гневе покинул ресторан, не заплатив за гамбургер и не оставив чаевых». И вот если вас спросят: «Съел ли человек гамбургер?», вы, видимо, ответите: «Нет, не съел». Точно так же, если вам предъявят следующий рассказ: «Человек зашел в ресторан и заказал гамбургер; когда гамбургер подали, он ему очень понравился; и покидая ресторан, он перед оплатой по счету дал официантке большие чаевые,» и спросят: «Съел ли человек свой гамбургер?», вы, видимо, ответите: «Да, съел». И вот машины Шэнка могут точно так же отвечать на вопросы о ресторанах. В этих целях они обладают неким «представлением» («репрезентацией») той информации о ресторанах, какая бывает у людей и какая дает людям возможность отвечать на подобные вопросы, когда им предъявлен некий рассказ, вроде тех, что приведены выше. Когда машине предъявляют рассказ и затем задают вопрос, она распечатает такой ответ, какой мы ожидали бы от человека, которому предъявлен подобный рассказ. Приверженцы сильного AI утверждают, что в этой последовательности вопросов и ответов машина не только моделирует некую человеческую способность, но что, кроме того:

1. можно сказать буквальным образом, что машина понимает рассказ и дает ответы на вопросы;
2. то, что делают машина и ее программа, объясняет человеческую способность понимать рассказ и отвечать на вопросы о нем.

Мне, однако, представляется, что работа Шэнка [2] никоим образом не подкрепляет ни одно из этих двух утверждений, и я сейчас попытаюсь показать это.
Любую теорию сознания можно проверить, например, так: задаться вопросом, что бы это означало, что мое сознание на самом деле функционирует в соответствии с теми принципами, о которых данная теория утверждает, что в соответствии с ними функционируют все сознания. Приложим этот тест к программе Шэнка с помощью следующего Gedankenexperiment [3]. Представим себе, что меня заперли в комнате и дали некий массивный текст на китайском языке. Представим себе далее, что я не знаю ни письменного, ни устного китайского языка (так оно и есть на самом деле) и что я не уверен даже, что распознал бы китайский письменный текст в качестве такового, сумев отличить его, скажем, от японского письменного текста или от каких-нибудь бессмысленных закорючек. Для меня китайское письмо как раз и представляет собой набор бессмысленных закорючек. Представим себе далее, что вслед за этой первой китайской рукописью мне дали вторую китайскую рукопись вместе с набором правил сопоставления второй рукописи с первой. Правила эти на английском языке, и я понимаю их, как понял бы любой другой носитель английского языка. Они дают мне возможность сопоставить один набор формальных символов со вторым набором формальных символов, и единственное, что значит здесь слово «формальный», — то, что я могу распознавать символы только по их форме. Представьте себе теперь, что мне дали третью китайскую рукопись вместе с некоторыми инструкциями, — вновь на английском языке, — дающими мне возможность сопоставлять элементы этой третьей рукописи с первыми двумя, и эти правила учат меня, как в ответ на те или иные формальные символы из третьей рукописи выдавать определенные китайские символы, имеющие определенные очертания. Люди, которые дали мне все эти символы, называют первый текст «рукописью», второй — «рассказом», а третий — «вопросами», но я всех этих названий не знаю. Кроме того, они называют символы, которые я выдаю в ответ на третий текст, «ответами на вопросы», а набор правил на английском языке, который они дали мне, — «программой». Чтобы слегка усложнить эту историю, вообразите себе, что эти люди также дали мне некие рассказы на английском языке, которые я понимаю, и они задают мне вопросы на английском языке об этих рассказах, и я выдаю им ответы на английском языке. Представьте себе также, что после некоторого промежутка времени я так набиваю руку в выполнении инструкций по манипулированию китайскими символами, а программисты так набивают руку в писании программ, что при взгляде со стороны — то есть с точки зрения какого-либо человека, находящегося вне комнаты, в которой я заперт, — мои ответы на вопросы абсолютно неотличимы от ответов настоящих носителей китайского языка. Никто не сможет сказать, — если он видел только мои ответы, — что я ни слова не говорю по-китайски. Представим себе далее, что мои ответы на английские вопросы неотличимы от ответов, которые бы дали настоящие носители английского языка (как этого и следовало ожидать) — по той простой причине, что я и есть настоящий носитель английского языка. При взгляде со стороны, — с точки зрения какого-нибудь человека, читающего мои «ответы», — ответы на китайские вопросы и ответы на английские вопросы равно хороши. Но в случае китайских ответов, в отличие от случая английских ответов, я выдаю ответы, манипулируя неинтерпретированными формальными символами. Что же касается китайского языка, я веду себя попросту как компьютер; совершаю вычислительные операции на формальным образом определенных элементах. В том, что касается китайского языка, я есть просто инстанциация компьютерной программы.
И вот претензии сильного AI состоят в том, что программированный компьютер понимает рассказы и его программа в некотором смысле объясняет человеческое понимание. Но мы теперь можем рассмотреть эти претензии в свете нашего мысленного эксперимента.
1. Что касается первой претензии, мне кажется совершенно очевидным, что в данном примере я не понимаю ни одного слова в китайских рассказах. Мои входы и выходы неотличимы от входов и выходов носителя китайского языка, и я могу обладать какой угодно формальной программой, и все же я ничего не понимаю. По тем же самым основаниям компьютер Шэнка ничего не понимает ни в каких рассказах - в китайских, в английских, в каких угодно, поскольку в случае с китайскими рассказами компьютер — это я, а в случаях, где компьютер не есть я, он не обладает чем-то большим, чем я обладал в том случае, в котором я ничего не понимал.
2. Что касается второй претензии, — что программа объясняет человеческое понимание, - мы видим, что компьютер и его программа не дают достаточных условий понимания, поскольку компьютер и программа работают, а между тем понимания-то нет. Но, может быть, при этом создается хотя бы необходимое условие или делается существенный вклад в понимание? Одно из утверждений сторонников сильного AI состоит в том, что когда я понимаю некий рассказ на английском языке, я делаю в точности то же самое — или, быть может, почти то же самое, — что я делал, манипулируя китайскими символами. Случай с английским языком, когда я понимаю, отличается от случая с китайским языком, когда я не понимаю, просто тем, что в первом случае я проделываю больше манипуляций с формальными символами.
Я не показал, что это утверждение ложно, но в данном примере оно определенно должно казаться неправдоподобным. А той правдоподобностью, которой оно все же обладает, оно обязано предположению, будто мы можем построить программу, которая будет иметь те же входы и выходы, что и носители языка, и вдобавок мы исходим из допущения, что для носителей языка имеется такой уровень описания, на котором они также являются инстанциациями программы. На основе данных двух утверждений мы допускаем, что даже если программа Шэнка не исчерпывает всего, чтобы мы могли бы узнать о понимании, она, возможно, есть хотя бы часть этого. Я допускаю, что это эмпирически возможно, но пока никто не привел ни малейшего основания, чтобы могли полагать, что это истинно, мой пример наводит на мысль, — хотя, конечно, и не доказывает, — что компьютерная программа попросту не имеет никакого отношения к моему пониманию рассказа. В случае китайского текста у меня есть все, что может вложить в меня искусственный интеллект посредством программы, но я ничего не понимаю; в случае английского текста я понимаю все, но пока что нет никаких оснований думать, что мое понимание имеет что-то общее с компьютерными программами, т. е. с компьютерными операциями на элементах, определенных чисто формальным образом. Поскольку программа определена в терминах вычислительных операций на чисто формально определенных элементах, мой пример наводит на мысль, что эти операции сами по себе не имеют интересной связи с пониманием. Они наверняка не составляют достаточных условий, и не было приведено ни малейшего основания считать, что они составляют необходимые условия или хотя бы вносят какой-то существенный вклад в понимание. Заметьте, что сила моего аргумента состоит не просто в том, что различные машины могут иметь одни и те же входы и выходы при том, что их работа основана на разных формальных принципах, — дело вовсе не в этом. Дело в том, что какие бы формальные принципы вы ни закладывали в компьютер, они будут недостаточными для понимания, поскольку человек сможет следовать этим формальным принципам, ничего не понимая. Не было предложено никаких оснований, чтобы думать, будто такие принципы необходимы или хотя бы полезны, поскольку не было дано никаких оснований, чтобы думать, что когда я понимаю английский язык, я вообще оперирую с какой бы то ни было формальной программой.
Но что же все-таки имеется у меня в случае английских предложений, чего у меня нет в случае китайских предложений? Очевидный ответ состоит в том, что в отношении первых я знаю, что они значат, а в отношении вторых у меня нет ни малейшего представления, что они могли бы значить. Но в чем такое представление могло бы состоять и почему мы не могли бы снабдить им машину? Почему машина не могла бы узнать нечто такое обо мне, что означало бы мое понимание английских предложений? Я вернусь к этим вопросам позднее, но сначала хочу продолжить свой пример.
У меня были случаи представить этот пример некоторым людям, работающим в области AI, и, что интересно, они, по-видимому, оказались не согласны друг с другом, что считать правильным ответом на него. У меня скопилось поразительное разнообразие ответов, и ниже рассмотрю самые распространенные из них (классифицированные в соответствии с их географическим происхождением).
Но сначала я хочу упредить некоторые распространенные недоразумения насчет «понимания»: в ряде из этих дискуссий можно найти множество причудливых толкований слова «понимание». Мои критики указывают, что есть много различных степеней понимания; что «понимание» — это не простой двухместный предикат; что есть различные виды и уровни понимания, и часто даже закон исключенного третьего невозможно простым образом приложить к утверждениям формы «х понимает у»; что во многих случаях вопрос, понимает ли х у, оказывается вопросом нашего решения, а не простым фактическим вопросом и так далее. На все это я хочу ответить: «Конечно, конечно». Но все это не имеет никакого отношения к обсуждаемым вопросам. Имеются ясные случаи, в которых можно буквально говорить о понимании, и ясные случаи, в которых о нем нельзя говорить; и мне для моей аргументации в этой статье только и нужны эти два вида случаев [4]. Я понимаю рассказы на английском языке; в меньшей степени я понимаю рассказы по-французски; в еще меньшей степени я понимаю рассказы по-немецки; а по-китайски вообще не понимаю. Что же касается моего автомобиля и моей счетной машинки, то они вообще ничего не понимают; они не по этой части. Мы часто метафорически и аналогически атрибутируем «понимание» и другие когнитивные предикаты автомобилям, счетным машинам и другим артефактам, но такие атрибуции ничего не доказывают. Мы говорим: «Дверь знает, когда открываться, так как в ней есть фотоэлемент», «Счетная машинка знает (умеет, способна), как складывать и вычитать, но не делить» и «Термостат воспринимает изменения температуры». Очень интересно, на каком основании мы делаем такие атрибуции, и это основание связано с тем, что мы распространяем на артефакты нашу собственную интенциональность [5]; наши инструменты суть продолжения наших целей, и поэтому мы находим естественным приписывать им метафорическим образом интенциональность; но я считаю, что такие примеры не решают никаких философских вопросов. Тот смысл, в каком автоматическая дверь «понимает инструкции» посредством своего фотоэлемента, — это вовсе не тот смысл, в каком я понимаю английский язык. Если имеется в виду, что программированный компьютер Шэнка понимает рассказы в том же метафорическом смысле, в каком понимает дверь, а не в том смысле, в каком я понимаю английский язык, то этот вопрос не стоит и обсуждать. Но Ньюэлл и Саймон (1963) пишут, что познание, которое они атрибутируют машинам, есть в точности то познание, которое присуще людям. Мне нравится прямота этой претензии, и именно эту претензию я буду рассматривать. Я буду аргументировать, что в буквальном смысле слова программированный компьютер понимает ровно столько, сколько автомобиль и счетная машинка, то есть ровным счетом ничего. Понимание чего бы то ни было компьютером не просто частично или неполно (подобно моему пониманию немецкого языка); оно попросту равно нулю.
А теперь рассмотрим ответы:

I. ОТВЕТ ОТ СИСТЕМ (БЕРКЛИ)

«Это правда, что тот человек, который заперт в комнате, не понимает рассказа, но дело в том, что он всего лишь часть некоей цельной системы, и эта система понимает рассказ. Перед ним лежит гроссбух, в котором записаны правила, у него имеется стопка бумаги и чернила, чтобы делать вычисления, у него есть "банки данных" — наборы китайских символов. И вот понимание приписывается не просто индивиду; оно приписывается всей этой системе, частью которой он является».
Мой ответ теории систем очень прост: позвольте вашему индивиду интериоризовать все эти элементы системы. Пусть он выучит наизусть все правила из гроссбуха и все банки данных - все китайские символы, и пусть делает вычисления в уме. Тогда индивид будет воплощать в себе всю систему. Во всей системе не останется ничего, что он не охватил бы в себе. Мы можем даже отбросить комнату и допустить, что он работает под открытым небом. Все равно он абсолютно не понимает китайский язык, и тем более этот язык не понимает система, ибо в системе нет ничего, чего не было бы в нем. Если он не понимает, то система никаким образом не сможет понимать, ибо эта система — всего лишь часть его. На самом деле, мне неловко давать даже такой ответ представителям теории систем, ибо эта теория кажется мне слишком неправдоподобной, чтобы начинать с нее. Ее идея состоит в том, что если некий человек не понимает китайского языка, то каким-то образом объединение этого человека с листками бумаги могло бы понимать китайский язык. Мне нелегко вообразить себе, как вообще человек, не зашоренный некоей идеологией, может находить эту идею правдоподобной. И все же я думаю, что многие люди, связавшие себя с идеологией сильного AI, склонны будут в конечном счете сказать нечто очень похожее на это; поэтому давайте рассмотрим эту идею еще чуть-чуть подробней. Согласно одному из вариантов данного взгляда, если человек из примера с интериоризованной системой и не понимает китайского языка в том смысле, в каком его понимает носитель китайского языка (потому что, например, он не знает, что в этом рассказе упоминаются рестораны и гамбургеры и т. д.), все же «этот человек как система манипулирования формальными символами» на самом деле понимает китайский язык. Ту подсистему этого человека, которая ответственна за манипуляцию с формальными символами китайского языка, не следует смешивать с его подсистемой английского языка.
Таким образом, в этом человеке на самом деле оказываются две подсистемы: одна понимает английский язык, а другая — китайский, и «все дело в том, что эти две системы мало как связаны друг с другом». Но я хочу ответить, что не только они мало связаны друг с другом, но между ними нет даже отдаленного сходства. Та подсистема, которая понимает английский язык (допустим, что мы позволили себе на минуту разговаривать на этом жаргоне «подсистем») знает, что наши рассказы суть о ресторанах и поедании гамбургеров, она знает, что ей задают вопросы о ресторанах и что она отвечает на эти вопросы, используя все свои возможности, делая различные выводы из содержания рассказа, и так далее. Но китайская система ничего этого не знает. Тогда как английская система знает, что «hamburgers» указывает на гамбургеры, китайская под система знает лишь, что за такой-то загогулиной следует такая-то закорючка. Она знает только, что на одном конце вводятся различные формальные символы и ими манипулируют по правилам, записанным на английском языке, а на другом конце выходят другие символы. Весь смысл нашего исходного примера состоял в том, чтобы аргументировать, что такой манипуляции символами самой по себе недостаточно для понимания китайского языка в каком бы то ни было буквальном смысле, потому что человек может рисовать такую-то закорючку вслед за такой-то загогулиной, ничего не понимая по-китайски. И постулирование подсистем в человеке не составляет хорошего контраргумента, потому что подсистемы Для нас вовсе не лучше самого человека; они по-прежнему не обладают ничем таким, что хотя бы отдаленно напоминало то, чем обладает говорящий по-английски человек (или подсистема). В сущности, в описанном нами случае китайская подсистема есть попросту часть английской подсистемы — та часть, которая манипулирует бессмысленными символами в соответствии с правилами, записанными английском языке.
Спросим себя, какова основная мотивация ответа от теории тем; какие независимые основания имеются, как предполагается, утверждать, что агент должен иметь в себе некую подсистему, которая понимает (в буквальном смысле слова «понимать») рассказы на тайском языке? Насколько я могу судить, единственное основание стоит в том, что в нашем примере у меня имеются те же самые вход и выход, что у настоящих носителей китайского языка, и программа, приводящая от входа к выходу. Но вся суть наших примеров состояла в том, чтобы попытаться показать, что этого недостаточно для понимания — в том смысле слова «понимание», в каком я понимаю рассказы на английском языке, ибо человек, а стало быть, и набор систем, вместе составляющих человека, могут обладать правильной комбинацией входа, выхода и программы и все же ничего не понимать — в том относящемся к делу буквальном смысле слова «понимать», в каком я понимаю английский язык. Единственная мотивация утверждения, что во мне должна быть некая подсистема, понимающая китайский язык, состоит в том, что я имею некую программу и я успешно прохожу тест Тьюринга; я могу дурачить настоящих носителей китайского языка. Но мы как раз и обсуждаем, среди прочего, адекватность теста Тьюринга. Наш пример показывает, что может случиться так, что есть две «системы» — обе успешно проходят тест Тьюринга, но лишь одна из них действительно понимает; и никудышным контраргументом было бы сказать, что раз обе успешно проходят тест Тьюринга, обе должны понимать, поскольку это утверждение не согласуется с аргументом, гласящим, что та система во мне, которая понимает английский язык, обладает чем-то гораздо большим, чем та система, которая просто оперирует с китайским текстом. Короче говоря, ответ от теории систем попросту уклоняется от сути спора, неаргументированно настаивая на том, что данная система должна понимать по-китайски.
Кроме того, ответ от теории систем, по-видимому, ведет к таким последствиям, которые абсурдны по независимым от нашего спора основаниям. Если мы собираемся сделать вывод, что во мне имеется некие познание, на том основании, что у меня имеются вход и выход, а между ними — программа, то тогда, видимо, окажется, что все и всяческие некогнитивные подсистемы станут когнитивными. Например, на некотором уровне описания мой желудок занимается обработкой информации, и он инстанциирует сколько угодно компьютерных программ, но я так понимаю, что мы не хотели бы сказать, что мой желудок что-то понимает (ср. Pylyshyn 1980). Но если мы примем ответ от теории систем, то трудно видеть, как нам избежать утверждения, будто желудок, сердце, печень и т. д. суть понимающие подсистемы, ибо нет никакого принципиального способа отличать мотивацию утверждения, что китайская подсистема обладает пониманием, от утверждения, что желудок обладает пониманием. Не будет, кстати, хорошим ответом на это, если мы скажем, что китайская система имеет на входе и выходе информацию, а желудок имеет на входе пищу и на выходе продукты пищеварения, ибо с точки зрения агента, с моей точки зрения, информации нет ни в пище, ни в китайском тексте; китайский текст — это попросту скопище бессмысленных закорючек. В случае китайского примера информация имеется только в глазах программистов и интерпретаторов, и ничто не может помешать им толковать вход и выход моих пищеварительных органов как информацию, если они этого пожелают.
Это последнее соображение связано с некоторыми независимыми проблемами в сильном AI и имеет смысл отвлечься на минуту, чтобы разъяснить их. Если сильный AI хочет быть отраслью психологии, он должен уметь отличать действительно ментальные системы от тех, что ментальными не являются. Он должен отличать принципы, на которых основывается работа сознания, от принципов, на которых основывается работа нементальных систем; в противном случае он не даст нам никаких объяснений того, что же такого специфически ментального в ментальном. И дистинкция «ментальное — нементальное» не может зависеть только от точки зрения внешнего наблюдателя — она должна быть внутренне присущей самим системам; иначе любой наблюдатель имел бы право, если бы пожелал, трактовать людей как нементальные феномены, а, скажем, ураганы — как ментальные. Но очень часто в литературе по AI эта дистинкция смазывается таким образом, что в конечном счете это смазывание может оказаться фатальным для претензий AI быть когнитивным исследованием. Маккарти, например, пишет: «Можно сказать, что такие простые машины, как термостаты, обладают убеждениями (beliefs), и обладание убеждениями присуще, кажется, большинству машин, способных решать задачи» (McCarthy 1979). Всякий, кто считает, что сильный AI имеет шанс стать теорией сознания, должен поразмыслить над импликациями этого замечания. Нас просят принять в качестве открытия, сделанного сильным AI, что кусок металла на стене, употребляемый нами для регулирования температуры, обладает убеждениями в точности в том же самом смысле, в каком мы, наши супруги и наши дети обладают убеждениями, и более того — что «большинство» других машин в комнате: телефон, магнитофон, калькулятор, выключатель лампочки — также обладают убеждениями в этом буквальном смысле. В цели данной статьи не входит аргументировать против замечания Маккарти, так что я просто без аргументации выскажу следующее.
Исследование сознания начинается с таких фактов, как то, что люди обладают убеждениями, а термостаты, телефоны и счетные машинки не обладают. Если вы получаете теорию, отрицающую этот факт, то это означает, что вы построили контрпример данной теории, и она ложна. Создается впечатление, что те люди, работающие в AI, которые пишут такие вещи, думают, что могут легко отбросить их, ибо на самом деле не принимают их всерьез, и они не думают, что другие примут их всерьез. Я же предлагаю принять их всерьез — хотя бы на минуту. Поразмыслите напряженно в течение одной минуты, что именно необходимо, дабы установить, что вот этот кусок металла, висящий на стене, обладает настоящими убеждениями: убеждениями с направлением соответствия, пропозициональным содержанием и условиями выполнимости; убеждениями, могущими быть сильными или слабыми; нервными, тревожными или безмятежными убеждениями; догматическими, рациональными или суеверными убеждениями; слепой верой или сомневающимся познанием; убеждениями какого угодно рода. Термостат — не кандидат на обладание такими убеждениями. Равно как и желудок, печень, счетная машинка или телефон. Однако раз мы принимаем эту идею всерьез, заметьте, что истинность его была бы фатальной для претензий сильного AI быть наукой о сознании. Ибо теперь сознание — повсюду. Мы-то хотели узнать, чем отличается сознание от термостатов и печеней. И если бы Маккарти оказался прав, сильный AI не имел бы надежды сообщить нам это.

2. ОТВЕТ ОТ РОБОТА (ЙЕЙЛ)

«Предположим, мы написали программу, отличную от программы Шэнка. Предположим, мы поместили компьютер внутрь некоего робота, и этот компьютер не просто воспринимал бы формальные символы на входе и выдавал бы формальные символы на выходе, а на самом деле руководил бы роботом так, что тот делал бы нечто очень похожее на сенсорное восприятие, хождение, движение, забивание гвоздей, еду и питье — в общем, все что угодно. Этот робот, к примеру, имел бы встроенную телекамеру, которая давала бы ему возможность «видеть», он имел бы руки и ноги, которые давали бы ему возможность «действовать», и все это управлялось бы его компьютерным «мозгом». Такой робот, в отличие от компьютера Шэнка, обладал бы настоящим пониманием и другими ментальными состояниями».
Первое, на что следует обратить внимание в ответе от робота, вот что: этот ответ молчаливо соглашается с тем, что понимание — вопрос не только манипуляций с формальными символами, ибо этот ответ добавляет некий набор причинных отношений с внешним миром. Но ответ на ответ от робота заключается в том, что добавление таких «перцептуальных» или «моторных» способностей ничего не добавляет к исходной программе Шэнка в том, что касается понимания в частности или интенциональности вообще. Чтобы увидеть это, обратите внимание на то, что тот же самый мысленный эксперимент приложим и к случаю с роботом. Предположим, что вместо того чтобы помещать компьютер внутрь робота, вы помещаете меня внутрь комнаты, и — как и в первоначальном случае с китайскими текстами — вы даете мне еще больше китайских символов с еще большим количеством инструкций на английском языке насчет того, как сопоставлять одни китайские символы с другими и выдавать китайские символы вовне. Предположим далее, что некоторые китайские символы, приходящие ко мне от телекамеры, встроенной в робота, и другие китайские символы, которые выдаю я, служат для того, чтобы включать моторы, встроенные в робота, так чтобы двигались ноги и руки робота, но я ничего этого не знаю. Важно подчеркнуть, что я делаю только одно — манипулирую формальными символами: я не знаю никаких дополнительных фактов. Я получаю «информацию» от «перцептивного» аппарата робота и выдаю «инструкции» его моторному аппарату, ничего этого не зная. Я — гомункулус этого робота, но в отличие от традиционного гомункулуса, я не знаю, что происходит. Я не понимаю ничего, кроме правил манипулирования символами. И вот в этом случае я хочу сказать, что у нашего робота нет никаких интенциональных состояний; он двигается просто в результате функционирования своей электросхемы и ее программы. И более того, инстанциируя эту программу, я не имею никаких интенциональных состояний соответствующего рода. Я только следую инструкциям о манипулировании формальными символами.

3. ОТВЕТ ОТ МОДЕЛИРОВАНИЯ РАБОТЫ МОЗГА (БЕРКЛИ И МАССАЧУСЕТССКИЙ ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ ИНСТИТУТ)

«Предположим, мы построили программу, которая не репрезентирует информацию, имеющуюся у нас о мире, — вроде той информации, которая имеется в сценариях Шэнка, но которая моделирует действительную последовательность возбуждения нейронов в синапсах мозга настоящего носителя китайского языка, когда он понимает рассказы на китайском языке и дает ответы на них. Машина принимает на входе китайские рассказы и вопросы к ним, моделирует структуру настоящего китайского мозга, когда он информационно обрабатывает эти рассказы, и выдает на выходе китайские ответы. Мы можем даже вообразить, что эта машина оперирует не одной-единственной последовательно действующей программой, а целым набором параллельно действующих программ — подобно тому, как, видимо, функционирует настоящий мозг человека, когда он информационно обрабатывает естественный язык. И вот в этом случае мы наверняка должны были бы сказать, что наша машина понимает рассказы; а если мы откажемся признать это, то не должны ли мы будем также отрицать, что настоящие носители китайского языка понимают эти рассказы? На уровне синапсов чем отличались бы или чем могли бы отличаться программа компьютера и программа китайского мозга?»
Прежде чем излагать свои возражения на этот ответ, я хотел бы отвлечься и заметить, что этот ответ странен в устах сторонника искусственного интеллекта (или функционализма и т. д.): я-то думал, что вся идея сильного AI заключается в том, что для того чтобы знать, как работает сознание, нам не нужно знать, как работает мозг. Базовая гипотеза состояла в том (или, по крайней мере, я предполагал, что она состоит в том), что имеется некий уровень ментальных операций, состоящих из вычислительных процессов над формальными элементами, и этот уровень представляет собой сущность ментального, и он может быть реализован в самых разнообразных мозговых процессах — точно так же, как любая компьютерная программа может быть реализована с помощью самых разных аппаратных устройств: согласно допущениям сильного AI, сознание относится к телу как программа относится к аппаратному устройству компьютера, и стало быть, мы в состоянии понимать сознание, не занимаясь нейрофизиологией. Если бы для того чтобы заниматься искусственным интеллектом, нам нужно было бы предварительно знать, как работает мозг, то нам не к чему было бы и утруждать себя занятиями искусственным интеллектом. Однако даже если мы подойдем столь близко к работе мозга, этого не будет достаточно, чтобы продуцировать понимание. Дабы увидеть это, вообразите, что вместо одноязычного человека, сидящего в комнате и тасующего символы, у нас есть человек, который оперирует неким сложным набором шлангов, связанных друг с другом с помощью клапанов. Когда этот человек получает китайские символы, он сверяется в программе, написанной на английском языке, какие клапаны ему нужно открыть и какие закрыть. Каждое соединение шлангов соответствует некоему синапсу в китайском мозгу, и вся система устроена так, что после возбуждений всех нужных синапсов, т. е. после отворачивания всех нужных кранов, на выходе всей этой последовательности шлангов выскакивают китайские ответы.
Ну и где же в этой системе понимание? Она принимает на входе китайские тексты, моделирует формальную структуру синапсов китайского мозга и выдает китайские ответы на выходе. Но этот наш человек определенно не понимает китайского языка, и эти наши шланги не понимают китайского языка, и если мы соблазнились бы согласиться с взглядом, который я считаю нелепым, — именно взглядом, согласно которому каким-то образом обладает пониманием конъюнкция этого человека и шлангов, то вспомните, что в принципе человек может интериоризовать формальную структуру шлангов и проделывать все эти «возбуждения нейронов» в своем воображении. Проблема с моделированием работы мозга состоит в том, что моделируется не то в работе мозга, что нужно. Поскольку моделируется только формальная структура последовательности нейронных возбуждений в синапсах, то не моделируется та сторона функционирования мозга, которая как раз и имеет значение, именно: каузальные свойства мозга, его способность продуцировать интенциональные состояния. А то, что формальных свойств недостаточно для каузальных свойств, показывает пример с шлангами: здесь все формальные свойства налицо, но они отсечены от интересных для нас нейробиологических каузальных свойств.

4. КОМБИНИРОВАННЫЙ ОТВЕТ (БЕРКЛИ И СТЭНФОРД)

«Пусть каждый из трех предыдущих ответов, возможно, не является абсолютно убедительным в качестве опровержения контрпримера с китайской комнатой; но если вы объедините все три ответа, то вместе они гораздо более убедительны и даже бесспорны. Вообразите робота, в черепной полости которого встроен имеющий форму мозга компьютер; вообразите, что этот компьютер запрограммирован всеми синапсами человеческого мозга; вообразите далее, что все поведение робота неотличимо от человеческого поведения; и вот взгляните на всю эту штуку как на единую систему, а не просто как на компьютер с входами и выходами. Наверняка в этом случае мы должны были бы приписать нашей системе интенциональность».

Я полностью согласен, что в таком случае мы сочли бы, что рационально и даже неизбежно принятие гипотезы о том, что данный робот обладает интенциональностью, поскольку мы ничего больше не знали бы о нем. В самом деле, никакие иные элементы этой комбинации, кроме внешнего вида и поведения, не имеют значения. Если бы нам удалось построить робота, поведение которого было бы на протяжении крупного интервала времени неотличимо от человеческого поведения, мы атрибутировали бы ему интенциональность — до тех пор, пока не получили бы каких-либо оснований не делать этого. Нам не нужно было бы заранее знать, что его компьютерный мозг -формальный аналог человеческого мозга.
Но я действительно не вижу, как это могло бы помочь претензиям сильного AI, и вот почему. Согласно сильному AI, инстанциирование формальной программы с подходящими входом и выходом представляет собой достаточное условие интенциональности — и в сущности, конституирует интенциональность. Как говорит Ньюэлл (Newell 1979), сущность ментального заключается в оперировании некоей физической системой символов. Но то атрибутирование интенциональности роботу, которое мы совершаем в этом примере, не имеет ничего общего с формальными программами. Оно основывается просто на допущении, что если робот выглядит и действует в достаточной степени подобно нам, то мы предположили бы, — пока не доказано обратное, — что он должен иметь ментальные состояния, подобные нашим, причиняющие его поведение и выражаемые в этом поведении, и он должен иметь некий внутренний механизм, способный продуцировать такие ментальные состояния. Если бы мы независимым образом знали, как объяснить его поведение без таких допущений, мы бы не атрибутировали ему интенциональность, в особенности, если бы мы знали, что у него имеется формальная программа. А это как раз и есть сущность моего изложенного выше ответа на возражение 2.
Предположим, что мы знаем, что поведение робота полностью объясняется тем фактом, что некий человек, сидящий внутри него, получает неинтерпретированные формальные символы от сенсорных рецепторов робота и посылает неинтерпретированные формальные символы его двигательным механизмам, и человек этот совершает свои манипуляции с символам в соответствии с неким набором правил. Предположим далее, что данный человек не знает всех этих фактов о роботе; все, что он знает, — какие операции нужно совершать над тем или иным бессмысленным символом. В таком случае мы бы сочли робота хитроумно сконструированной механической куклой. Гипотеза о том, что эта кукла обладает сознанием, была бы теперь ничем не подкрепленной и излишней, ибо нет никаких оснований приписывать интенциональность этому роботу или системе, частью которой он является (кроме, разумеется, интенциональности человека при его манипулировании символами). Манипуляции с формальными символами продолжаются, выход правильным образом соответствует входу, но единственный действительный локус интенциональности — человек, сидящий в кукле, а он не знает ни одного из относящихся к делу интенциональных состояний; он, к примеру, не видит, что отражается в глазах робота, он не намеревается двигать рукой робота, и он не понимает ни одного из замечаний, которые делает робот или которые ему адресуются. И, по изложенным выше основаниям, ничего этого не делает та система, частями которой являются человек и робот. Чтобы понять это соображение, сопоставьте этот случай со случаями, в которых мы находим совершенно естественным приписывать интенциональность членам некоторых других видов приматов — например, обезьянам и таким домашним животным, как собаки. Оснований, по которым мы находим это естественным, грубо говоря, две : мы не можем понять поведение этих животных без приписывания им интенциональности, и мы видим, что эти звери сделаны из материала, похожего на тот, из которого сделаны мы сами: это — глаз, это — нос, а вот это — его кожа и так далее. При том, что поведение животного обладает связностью и последовательностью, а также при допущении, что в его основе лежит тот же самый каузальный материал, мы допускаем, что в основе поведения этого животного должны быть ментальные состояния, и эти ментальные состояния должны продуцироваться механизмами, сделанными из материала, подобного нашему материалу. Мы наверняка сделали бы такие же допущения о роботе, если бы у нас не было оснований не делать их, но раз мы узнали, что его поведение есть результат формальной программы и действительные каузальные свойства физического вещества не имеют к этому отношения, мы отбросили бы допущение об интенциональности. (См. Multiple authors 1978.)
Часто встречаются еще два ответа на мой пример (и поэтому заслуживают обсуждения), но на самом деле и они бьют мимо цели.

5. ОТВЕТ ОТ ДРУГИХ СОЗНАНИЙ (ЙЕЙЛ)

«Откуда вы знаете, что другие люди понимают китайский язык или что-то еще? Только по их поведению. И вот компьютер может пройти поведенческие тесты столь же успешно, как и люди (в принципе), так что если вы собираетесь приписывать познание другим людям, вы должны в принципе атрибутировать его и компьютерам».
Это возражение заслуживает лишь короткой реплики. Обсуждаемая нами проблема состоит не в том, откуда я знаю, что у других людей имеются когнитивные состояния, а в том, что именно я им атрибутирую, когда атрибутирую когнитивные состояния. Суть моего аргумента в том, что это не может быть всего лишь вычислительными процессами и их выходом, ибо вычислительные процессы и их выход могут существовать без когнитивного состояния. Притворяться бесчувственным — это не ответ на данный аргумент. В «когнитивных науках» предполагается реальность и познаваемость ментального точно так же, как в физических науках должно предполагать реальность и познаваемость физических объектов.

6. ОТВЕТ ОТ НЕСКОЛЬКИХ ОБИТАЛИЩ (БЕРКЛИ)

«Весь ваш аргумент исходит из предпосылки, что AI ведет речь только об аналоговых и цифровых компьютерах. Но это всего лишь современное состояние технологии. Что бы ни представляли собой те каузальные процессы, которые, как вы говорите, существенны для интенциональности (при допущении, что вы правы), в конечном счете мы научимся создавать устройства, обладающие этими каузальными процессами, и это будет искусственным интеллектом. Так что ваши аргументы никоим образом не направлены на способность искусственного интеллекта продуцировать и объяснять познание».
На самом деле у меня нет возражений против этого ответа, разве что одно: он на самом деле тривиализует замысел сильного AI, переопределяя его как все то, что искусственно продуцирует и объясняет познание. Важность же первоначальной претензии, заявленной от лица искусственного интеллекта, состояла в том, что она представляла собой точный вполне определенный тезис: ментальные процессы суть вычислительные процессы над формально определенными элементами. Моя цель заключалась в том, чтобы оспорить этот тезис. Если же претензия переопределена так, что она более не совпадает с этим тезисом, то и мои возражения более неприложимы, потому что у нас в руках не остается никакой проверяемой гипотезы, к которой их можно было бы приложить.
Вернемся теперь к вопросу, на который я обещал попробовать ответить: в предположении, что в моем самом первом примере я понимаю английский язык и не понимаю китайский, и поэтому машина не понимает ни по-английски, ни по-китайски, все же должно быть во мне нечто, благодаря чему истинно, что я понимаю английский язык, и также должно быть во мне соответствующее нечто, благодаря чему истинно, что не пониманию китайский. И почему бы мы не могли передать эти нечто, — чем бы они ни были, — машине?
Я в принципе не вижу никаких оснований, почему бы мы не могли передать машине способность понимать английский или китайский языки, ибо в некотором важном смысле наши тела и наши мозги суть в точности такие же самые машины. Но с другой стороны я вижу очень сильные основания для утверждения, что мы не смогли бы передать такие способности машине в том случае, когда функционирование этой машины определено только в терминах вычислительных процессов над формально определенными элементами; то есть когда функционирование машины определено как инстанциация некоей компьютерной программы. Не потому я способен понимать английский язык и имею еще другие формы интенциональности, что я являюсь инстанциацией компьютерной программы (я, наверное, являюсь инстанциацией какого угодно числа компьютерных программ), но — насколько мы знаем — потому, что я являюсь организмом определенного рода с определенной биологической (т. е. химической и физической) структурой, и эта структура, при определенных условиях, каузально способна продуцировать восприятие, действие, понимание, обучение и другие интенциональные феномены. И один аспект предлагаемого мной аргумента состоит в том, что лишь нечто такое, что обладает этими каузальными способностям и, могло бы обладать интенциональностью. Быть может, другие физические и химические процессы могли бы продуцировать в точности те же эффекты; быть может, к примеру, марсиане также обладают интенциональностью, но их мозги сделаны из иного вещества.
Это — эмпирический вопрос, подобно вопросу о том, может ли фотосинтез осуществляться чем-то имеющим химическое строение, отличное от химического строения хлорофилла.
Но основной пункт предлагаемого мной аргумента состоит в том, что никакая чисто формальная модель никогда сама по себе не будет достаточна для интенциональности, потому что формальные свойства сами по себе не конституируют интенциональность, и они сами по себе не обладают каузальными способностями, за исключением способности порождать, будучи инстанциированными, следующую стадию формализма, когда машина запущена и работает. И любые другие каузальные способности, имеющиеся у конкретных реализаций формальной модели, не имеют отношения к самой этой формальной модели, потому что мы всегда можем поместить эту же самую формальную модель в какую-нибудь иную реализацию, в которой эти каузальные свойства очевидным образом отсутствуют. Даже если носители китайского языка каким-то чудом в точности реализуют программу Шэн-ка, мы можем поместить ту же самую программу в носителей английского языка, в шланги или в компьютеры — а ведь ни то, ни другое, ни третье не понимает китайского языка, несмотря на программу.
В функционировании мозга важна не та формальная тень, которую отбрасывает последовательность синапсов, а действительные свойства этих последовательностей. Все знакомые мне аргументы в пользу сильного варианта AI настаивают на том, чтобы нарисовать некий абрис, следуя тени, отбрасываемой познанием, и затем утверждать, что эти тени и суть та самая штука, тенями которой они являются.
В заключение я хочу попытаться сформулировать некоторые общефилософские соображения, неявно присутствующие в моем аргументе. Для ясности я постараюсь построить изложение в виде вопросов и ответов и начну с одного избитого вопроса, а именно:
«Может ли машина мыслить?»

Ответ очевидным образом положителен. Мы как раз и есть такие машины.
«Да, но может ли мыслить артефакт, машина, сделанная человеком?» В предположении, что возможно искусственно произвести машину с нервной системой, нейронами, обладающими аксонами и дендритами, и со всем прочим, в достаточной степени похожими на нашу нервную систему, наши нейроны и т. д., ответ на этот вопрос представляется опять же тривиально положительным. Если вы в состоянии точно продублировать причины, то вы в состоянии продублировать и следствия. И на самом деле, возможно, быть может, продуцировать сознание, интенциональность и все такое прочее, используя какие-то другие химические принципы, чем те, что реализованы в людях. Это, как я сказал, вопрос эмпирический.
«Хорошо, ну а может ли мыслить цифровой компьютер?»
Если под «цифровым компьютером» мы понимаем любой предмет, имеющий такой уровень описания, на котором его можно корректно описать как инстанциацию компьютерной программы, то ответ, разумеется, опять же положителен, ибо мы суть инстанциации какого угодно числа компьютерных программ и мы можем мыслить.
«Но может ли какой-нибудь предмет мыслить, понимать и так далее только в силу того, что этот предмет — компьютер с подходящей программой? Может ли свойство инстанциирования программы — подходящей программы, конечно, — быть само по себе достаточным условием понимания?»
Вот это, по-моему, хороший вопрос, хотя обычно его путают с каким-нибудь из тех вопросов, что приведены выше, и ответ на него отрицателен.
«Но почему?»

Потому что манипуляция формальными символами сама по себе не обладает никакой интенциональностью; она лишена смысла; она даже не является манипуляцией символами, ибо эти символы ничего не символизируют. Используя лингвистический жаргон, можно сказать, что они имеют лишь синтаксис, но не имеют семантики. Такая интенциональность, которой, как кажется, обладает компьютер, существует единственно в мозгах тех людей, которые запрограммировали его и используют его, посылают нечто на вход и интерпретируют то, что появляется на выходе.
Цель примера с китайской комнатой состояла в том, чтобы попытаться показать это, показав, что как только мы помещаем нечто в систему, которая на самом деле обладает интенциональностью (человек), и программируем эту систему формальной программой, то вы видите, что эта формальная программа не несет никакой дополнительной интенциональности. Она ничего не прибавляет, например, к способности человека понимать китайский язык.
Именно эта черта AI — различие между программой и реализацией, казавшаяся столь привлекательной, — оказывается фатальной для претензии на то, что моделирование может стать дублированием. Различие между программой и ее реализацией в аппаратном устройстве компьютера, по-видимому, параллельно различию между уровнем ментальных операций и уровнем мозговых операций. И если бы мы могли описать уровень ментальных операций как формальную программу, то, представляется, мы могли бы описать суть сознания, не занимаясь интроспективной психологией или нейрофизиологией мозга Но уравнение «сознание относится к мозгу так же, как программа к аппаратному устройству компьютера» рушится в нескольких пунктах, в том числе в следующих трех:
во-первых, из различия между программой и ее реализацией следует, что одна и та же программа могла бы обладать самыми сумасшедшими реализациями, которым неприсуща форма интенциональности. Визенбаум (Wiezenbaum 1976: Ch. 2), например, подробно рассказывает, как построить компьютер, используя рулон туалетной бумаги и горсть камешков. Точно так же программу, понимающую китайские рассказы, можно запрограммировать в последовательность шлангов, в множество ветряных мельниц или в человека, говорящего только на английском языке, — и тогда ни первая, ни второе, ни третий не станут понимать китайский язык. Начать с того, что камни, туалетная бумага, ветер и шланги — не те вещи, что могут быть наделены интенциональностыо (ею могут быть наделены лишь предметы, обладающие теми же каузальными способностями, что и мозг), и хотя носитель английского языка сделан из подходящего для интенциональности материала, нетрудно видеть, что он не приобретает никакой дополнительной интенциональности, выучив наизусть программу, поскольку выучивание ее наизусть не научит его китайскому языку;
во-вторых, программа чисто формальна, а интенциональные состояния неформальны в этом смысле. Они определены в терминах их содержания, а не формы. Убеждение, что идет дождь, например, определено не как некая форма, а как определенное ментальное содержание с условиями выполнения, направлением соответствия (ср. Searle 1979а) и тому подобным. В сущности, убеждение как таковое даже и не имеет формы в этом синтаксическом смысле, ибо одному и тому же убеждению можно придать неопределенно большое число различных синтаксических выражений в различных языковых системах;
в-третьих, как я отметил выше, ментальные состояния и события суть в буквальном смысле продукты функционирования мозга, но программа не есть продукт работы компьютера в этом же смысле.
«Хорошо, но если программы никоим образом не конституируют ментальные процессы, то почему столь многие думали наоборот? Это ведь нужно хоть как-то объяснить».
На самом деле я не знаю ответа на этот вопрос. Идея, что компьютерные модели могут быть самими реальными вещами, должна была бы показаться подозрительной — прежде всего потому, что компьютер, во всяком случае, не ограничивается моделированием ментальных операций. Никому ведь не приходит в голову, что компьютерное моделирование пожарной тревоги может сжечь дотла соседние дома или что компьютерное моделирование ливня заставит нас всех промокнуть. Так почему же кому-то должно прийти в голову, что компьютерная модель понимания на самом деле что-то понимает? Иногда говорят, что заставить компьютер почувствовать боль или влюбиться — ужасно трудная задача, но любовь и боль ни труднее, ни легче, чем познание или что-то еще. Все, что вам нужно для моделирования — это подходящий вход, подходящий выход и между ними подходящая программа, преобразующая первое во второе. Что бы ни делал компьютер, ничего, кроме этого, у него нет. Спутать моделирование чего-то с дублированием этого самого — ошибка одного и того же рода, идет ли речь о моделях боли, любви, познания, пожара или ливня.
И все же есть несколько оснований, почему должно было казаться, — а многим людям, возможно, и сейчас кажется, — что AI каким-то образом воспроизводит и тем самым объясняет ментальные феномены, и я полагаю, что нам не удастся устранить эти иллюзии, пока мы полностью не выявим основания, их порождающие.
Первое (и, быть может, самое важное) основание - это путаница с понятием «обработка информации»: многие, занимающиеся когнитивной наукой, полагают, что мозг человека с его сознанием занят чем-то таким, что называется «обработкой информации», и точно так же компьютер со своей программой занят обработкой информации; пожары же и ливни, с другой стороны, не занимаются обработкой информации. Таким образом, хотя компьютер может моделировать формальные стороны какого угодно процесса, он стоит в некоем особом отношении к сознанию и мозгу, ибо когда компьютер походящим образом запрограммирован в идеале той же программой, что и мозг, то обработка информации тождественна в обоих случаях, и такая обработка информации и есть на самом деле сущность ментального. Но с этим аргументом беда в том, что он основывается на двусмысленности понятия «информация». В том смысле, в каком люди «обрабатывают информацию», когда они размышляют, скажем, над арифметическими задачками или когда они читают рассказы и отвечают на вопросы о них, — в этом смысле программированный компьютер вовсе не занимается никакой «обработкой информации». Вместо этого он манипулирует формальными символами. Тот факт, что программист и интерпретатор компьютерного выхода используют символы для замещения неких объектов в мире, — не имеет никакого отношения к самому компьютеру. Компьютер, повторим, имеет синтаксис, но лишен семантики. Так, если вы напечатаете компьютеру: «Сколько будет 2 х 2?», то он вам напечатает «4». Но он не имеет никакого представления о том, что «4» означает 4 или что «4» вообще означает что бы то ни было. И дело не в том, что ему не хватает какой-нибудь второпорядковой информации об интерпретации его первопорядковых символов, а в том, что его первопорядковые символы лишены всякой интерпретации, пока речь идет о компьютере. Все, что имеется у компьютера, — это символы и еще раз символы. Поэтому введение понятия «обработка информации» ставит нас перед дилеммой: либо мы толкуем понятие «обработка информации» таким образом, что оно влечет интенциональность как часть процесса обработки, либо мы его так не толкуем. Если первое, то программированный компьютер не занимается обработкой информации, а лишь манипулирует формальными символами. Если второе, то хотя компьютер занимается обработкой информации, он совершает ее лишь в том смысле, в каком ее совершают счетные машинки, термостаты, ливни и ураганы; именно у всех у них имеется такой уровень описания, на котором мы можем описать их так, что они принимают информацию на одном конце, преобразуют ее и продуцируют информацию на выходе. Но в этом случае интерпретировать их вход и выход как информацию в обычном смысле этого слова приходится внешним наблюдателям. И тогда в терминах сходства процессов обработки информации не удастся установить сходство между компьютером и мозгом.
Во-вторых, в большей части исследований по AI наличествуют остатки позиций бихевиоризма или функционализма. Поскольку подходящим образом программированные компьютеры могут иметь схемы входа и выхода, сходные со схемами входа и выхода у людей, у нас появляется соблазн постулировать у компьютеров ментальные состояния, сходные с человеческими ментальными состояниями. Но раз мы видим, что возможно и концептуально и эмпирически, чтобы система обладала человеческими способностями в некоей области, вовсе не обладая при этом интенциональностью, то мы должны суметь превозмочь этот соблазн. Мой настольный калькулятор обладает способностями к счету, но не обладает интенциональностью, и в этой статье я попытался показать, что система может быть способной иметь такие вход и выход, которые дублируют вход и выход настоящего носителя китайского языка, — и все же не понимать по-китайски, как бы она ни была программирована. Тест Тьюринга типичен для этой традиции тем, что он бессовестно бихевиористичен и операционалистичен, и я полагаю, что если бы исследователи AI полностью отреклись от бихевиоризма и операционализма, то исчезла бы большая часть путаницы насчет моделирования и дублирования.
В-третьих, этот остаточный операционализм соединяется с остаточной формой дуализма; в сущности, сильный AI имеет смысл лишь в том случае, если принимается дуалистическое допущение о том, что там, где дело идет о сознании, мозг не имеет значения. В сильном AI (а также и в функционализме) значение имеют программы, а программы независимы от их реализаций в машинах; в сущности, поскольку речь идет об AI, одна и та же программа могла бы быть реализована электронной машиной, картезианской ментальной субстанцией или гегельянским мировым духом. Самое удивительное открытие, которые я сделал, обсуждая эти вопросы, заключается в том, что многие исследователи AI были прямо-таки шокированы моей идеей, что действительные феномены человеческого сознания могут зависеть от действительных физико-химических свойств действительных человеческих мозгов. Но если вы немного подумаете об этом, то поймете, что мне не следовало удивляться; ибо замысел сильного AI имеет хоть какие-то шансы на успех только, если вы принимаете некоторую форму дуализма. Замысел состоит в том, чтобы воспроизвести и объяснить ментальное, конструируя программы, но вы можете осуществить этот замысел лишь в том случае, если сознание не только концептуально, но и эмпирически не зависит от мозга, ибо программа совершенно не зависит от той или иной реализации. Вы можете надеяться воспроизвести ментальное, конструируя и запуская программы, лишь в том случае, если вы полагаете, что сознание отделимо от мозга как концептуально, так и эмпирически (сильная форма дуализма), ибо программы должны быть независимы от мозга, а равно и от любых конкретных форм инстанциации. Если ментальные операции состоят в вычислительных операциях над формальными символами, то, следовательно, они никаким интересным образом не связаны с мозгом; единственная связь заключалась бы в том, что мозгу случилось быть одним из неопределенно большого числа типов машин, способных инстанциировать данную программу. Эта форма дуализма не совпадает с традиционной картезианской разновидностью, утверждающей, что есть субстанции двух родов, но это все же картезианский дуализм в том смысле, что он настаивает на том, что то, что есть в сознании специфически ментального, не имеет внутренней связи с действительными свойствами мозга. Этот дуализм, лежащий в основе AI, маскируется тем, что литература по AI содержит многочисленные инвективы против «дуализма»; чего эти авторы, по-видимому, не осознают, так это того, что предпосылкой их позиции является некая сильная версия дуализма.
«Может ли машина мыслить?» Я-то считаю, что только машины и могут мыслить, и в самом деле только очень особые виды машин, а именно мозги и машины, обладающие теми же каузальными способностями, что и мозги. И это самое главное основание, почему сильный AI так мало рассказал нам о мышлении, ибо ему нечего сказать нам о машинах. По своему собственному определению, он касается программ, а программы — не суть машины. Чем бы еще ни была интенциональность, она биологический феномен, и ее бытие столь же вероятно, сколь оно каузально зависимо от таких конкретных биохимических особенностей ее происхождения, как лактация, фотосинтез и любые другие биологические феномены. Никому не придет в голову, что мы можем производить молоко и сахар, запустив компьютерную модель формальных последовательностей лактации и фотосинтеза, но когда заходит речь о сознании, многие люди упорно хотят верить в такое чудо по причине своего глубокого и прочно укорененного дуализма: сознание, которое они имеют в виду, зависит от формальных процессов и не зависит от совершенно конкретных материальных причин — в отличие от молока и сахара.
В защиту данного дуализма выражается надежда, что мозг — это цифровой компьютер (кстати, первые компьютеры часто называли «электронными мозгами»). Однако это не поможет. Конечно, мозг — цифровой компьютер. Раз любой предмет — цифровой компьютер, отчего бы мозгу не быть им. Но все дело в том, что каузальная способность мозга продуцировать интенциональность не может заключаться в том, что мозг инстанциирует некую компьютерную программу, ибо возьмите любую программу, и найдется такой предмет, который инстанциирует эту программу, но все же не имеет никаких ментальных состояний. В чем бы ни заключалось продуцирование мозгом интенциональности, оно не может заключаться в инстанциировании некоей программы, ибо никакая программа сама по себе недостаточна для интенциональности [6].

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Fodor J. A. (1980). Methodological Solipsism Considered as a Research Strategy in Cognitive Psychology // Behavioral and Brain Sciences, № 3, pp. 63-110.
McCarthy J. (1979). Ascribing Mental Qualities to Machines // Philosophical Perspectives in Artificial Intelligence / Ringle M. (ed.), pp. 161—95. Atlantic Highlands, NJ: Humanities Press.
[Multiple authors] (1978). «Cognition and Consciousness in Non-Human Species» // Behavioral and Brain Sciences 1(4): entire issue.
Newell A. (1979). Physical Symbol Systems. Lecture at the La Jolla Conference on Cognitive Science. Later published in Cognitive Science, 1980, № 4, pp. 135-83.
— and Simon H. A. (1963). GPS — A Program that Simulates Human Thought // Computers and Thought / Feigenbaum E. A., Feldman J. A. (eds.). pp. 279-96. New York: McGraw-Hill.
Pylyshyn Z. W. (1980). Computation and Cognition: Issues in the Foundation of Cognitive Science // Behavioral and Brain Sciences, № 3, pp. 111—32.
Schank R. C., Abelson R. P. (1977). Scripts, Plans, Goals, and Understanding. Hillsdale, NJ: Erlbaum.
Searle J. R. (1979a). Intentionality and the Use of Language // Meaning and Use / Margolit A. (ed.). Dordrecht: Reidel.
— (1979b). What is an Intentional State? // Mind, № 88, pp. 74-92.
Weizenbaum J. (1965). ELIZA — A Computer Program for the Study of Natural Language Communication Between Man and Machine // Commun. ACM, № 9, pp. 36-45.
— (1976). Computer Power and Human Reason. San Francisco: W. Freeman.
Winograd T. (1973). A Procedural Model of Language Understanding // Computer Models of Thought and Language / Schank R. C., Colby К. М. (eds.), pp. 152—86. San Francisko: W. H. Freeman.
[1] Searle J. Minds, Brains, and Programs // The Philosophy of Artificial Intelligence / Boden M. (ed.) Oxford, 1990. Перевод выполнен А Л. Блиновым. Впервые статья была опубликована в журнале: «The Behavioral and Brain Sciences», 1980, № 3, pp. 417- 424. © Cambridge University Press. -Прим. ред.

[2] Я, разумеется, не утверждаю, что сам Шэнк подписался бы под этими утверждениями.
[3] Мысленный эксперимент (нем.) — Прим. перев.

[4] Кроме того, «понимание» влечет как обладание ментальными (интенциональными) состояниями, так и истинность (правильность, успех) этих состояний. Для целей нашего обсуждения нас интересует лишь обладание этими состояниями.
[5] Интенциональность — это, по определению, то свойство определенных ментальных состояний, в силу которого они направлены на объекты и положения дел в мире или в силу которого они суть об этих объектах и положениях дел. Таким образом, полагания, желания и намерения суть интенциональные состояния; ненаправленные формы тревоги и депрессии не являются интенциональными состояниями. Подробнее см. в Searle (1976b).

[6] Я обязан довольно большому числу людей обсуждением этих вопросов и их терпеливыми попытками победить мое невежество в искусственном интеллекте. Я бы хотел особенно поблагодарить Нада Блока, Хьюберта Дрейфуса, Джона Хогелэнда, Роджера Шэнка, Роберта Виленски и Терри Винограда.

Источник: Аналитическая философия: становление и развитие. М., 1998.

Отрывок из книги «Биоцентризм» профессора Боба Бермана и доктора Роберта Ланцы о природе времени и парадоксе «четвертого измерения»

Квантовая теория заставляет нас все сильнее сомневаться в существовании времени — по крайней мере в том виде, как мы его воспринимаем. Поэтому давайте обсудим эту удивительно древнюю научную проблему. Несмотря на то, какой несущественной она может показаться на первый взгляд, вопрос наличия или отсутствия времени чрезвычайно важен при внимательном изучении организации космоса.
Согласно концепции биоцентризма наше восприятие существования как движения вперед в потоке времени на самом деле является результатом неосознаваемой вовлеченности в мир бесконечных процессов и их исходов. Поэтому ход времени только кажется ровным и непрерывным.
В каждый момент мы находимся в состоянии, которое было впервые описано около двух с половиной тысяч лет назад философом Зеноном Элейским. Зенон предложил парадокс, который назвал «стрела». Исходя из логической посылки о том, что ни один предмет не может находиться в двух местах одновременно, он пришел к выводу, что стремительно летящая стрела в каждый момент своего движения находится только в одном месте. Но если в данный момент она находится в конкретном месте, то должна быть неподвижной. Иными словами, стрела в каждое мгновение должна занимать лишь одно место в пространстве, и из таких неуловимых положений складывается ее траектория. Таким образом, логика подсказывает, что движения как такового не существует, любое движение — это последовательность отдельных событий. Здесь мы подходим к первому признаку того, что движение абстрактного времени, в целом подобное движению конкретной стрелы, есть не свойство окружающего мира, а проекция неких процессов, протекающих в нашем сознании. Время — это способ логической связи явлений, которые мы наблюдаем вокруг. В таком случае время является чертой не объективной, а субъективной реальности.
Действительно, реальность времени уже давно казалась сомнительной и философам, и физикам, проявлявшим в этом странное единодушие. Первые полагали, что время — это идеальная сущность, которая обретается только в нашем разуме. Сами же идеи — это нейроэлектрические события, происходящие строго в настоящий момент.
Философы также настаивают, что будущее — не что иное, как вымышленный конструкт, предположение, клубок мыслей. Поскольку само мышление протекает только в настоящем, возникает вопрос: а где же оно, время? Существует ли время само по себе, вне человеческих представлений, которые являются лишь логическими упрощениями наших действий или описанием процессов и событий? Итак, сама логика заставляет усомниться в существовании чего-либо за пределами «вечного сейчас». Даже человеческие мысли о прошлом или грезы наяву происходят только в настоящем.
Физики, в свою очередь, приходят к выводу, что все работоспособные модели реальности — от законов Ньютона до эйнштейновских уравнений поля и квантовой механики — не включают в себя фактора времени. Все они симметричны времени, то есть не зависят от него. Время — это концепция, связанная с протеканием, если, конечно, не говорить об изменениях во времени, например об ускорении. Но мы вскоре убедимся, что такие изменения (обычно обозначаемые греческой заглавной буквой «дельта», Δ) и время — это не одно и то же.
В популярной литературе время часто именуется «четвертым измерением». Обычно такая формулировка приводит человека в замешательство, поскольку в повседневной жизни время ничуть не напоминает три пространственных измерения. Вспомним школьный курс геометрии и опишем три этих измерения.
Линии считаются одномерными сущностями в любых контекстах, кроме теории струн. В теории струн допускается существование и многомерных линий. Согласно теории струн, нити, состоящие из энергии и частиц, настолько тонкие, что напоминают сильно вытянутые точки, не соотносимые с конкретными координатами. Толщина струн настолько ничтожна, что соотносится по размеру с диаметром атомного ядра примерно так же, как величина протона и мегаполиса.
Плоскость, примером которой является тень на ровной стене, имеет два измерения — длину и ширину.
У твердых тел, которые бывают, в частности, шарообразными и кубическими, уже три измерения. Иногда говорят, что реальный шар или куб состоит из четырех измерений и именно четвертое измерение геометрического тела позволяет ему стабильно существовать. Поскольку тело может не только долго существовать, но и изменяться, мы полагаем, что у него есть еще какая-то составляющая, несводимая к трем измерениям. Эту составляющую мы именуем временем. Но что же такое время — идея или реальный феномен?
С научной точки зрения кажется, что без времени не обойтись практически в любой дисциплине. Так, второй закон термодинамики кажется бессмысленным, если в нем не учитывать время. Второй закон термодинамики описывает энтропию (процесс распада сложно структурированных систем на слабо структурированные). Бытовой пример энтропии — беспорядок, который постепенно возникает на дне платяного шкафа.
Энтропия может накапливаться только с течением времени и без времени не имеет смысла.

Представьте себе стакан с газировкой, в котором лежат кубики льда. Сначала эта смесь является хорошо структурированной. Существуют четкие границы между льдом, жидкостью и пузырьками газа. При этом температура льда и жидкости различается. Но если мы взглянем на этот стакан позже, то лед растает, газ исчезнет (газировка выдохнется), а содержимое стакана станет однородным, без следов той структуры, которая еще недавно наблюдалась в сосуде. Далее жидкость будет лишь испаряться, никаких других изменений с ней не случится.
Такие изменения, связанные с распадом сложных структур и приводящие к однородности, случайности и инертности, — это и есть энтропия. Процессы энтропии протекают во всей Вселенной. Практически все физики сходятся во мнении, что в долгосрочной перспективе энтропия будет определяющим космологическим фактором. Сегодня во Вселенной можно наблюдать отдельные жаркие точки — это звезды, подобные нашему Солнцу. Звезда испускает тепло и потоки элементарных частиц в окружающее ее холодное пространство. Существующие в настоящее время космические структуры постепенно распадаются в ходе энтропии. Этот процесс однонаправленный и связан с общим упрощением организации окружающего мира.
В классической науке энтропия имеет смысл только с учетом хода времени, так как этот процесс развивается во времени и является необратимым. На самом же деле энтропия определяет стрелу времени. Без энтропии время лишено всякого смысла.
Но многие физики оспаривают это «общепринятое убеждение», связанное с энтропией. Ее суть может не только заключаться в постепенном разрушении сложных структур и дезорганизации (считается, что такие процессы направлены из прошлого в будущее), но и быть проявлением совершенно случайных действий. Тела движутся. Молекулы движутся. Это происходит здесь и сейчас. Их перемещения спонтанны. Рано или поздно наблюдатель заметит распад структур, которые ранее были более упорядоченными. Причем же тут линейность, стрела времени? Не следует ли считать такую случайную энтропию доказательством несущественности и нереальности времени, а не наоборот?
Допустим, у нас есть комната, наполненная чистым кислородом, а за дверью — другая комната, наполненная чистым азотом. Мы открываем дверь и возвращаемся через неделю. В обеих комнатах будет равномерная смесь из двух газов. Как мы опишем произошедшие изменения? С точки зрения «энтропии» следовало бы сказать, что исходная «аккуратная» организация была утрачена, теперь перед нами беспорядочная смесь двух газов и произошедший процесс смешивания необратим. На этом примере демонстрируется «однонаправленная» природа времени. Но, с другой стороны, здесь просто переместились молекулы. Движение — это не время. Смешивание — естественный результат такого смешивания. Все просто. Прочее — это лишь человеческое восприятие происходящего в соответствии с нашими представлениями о порядке.
Что находится за краем Вселенной?Что находится за краем Вселенной? В таком случае результирующая энтропия и утрата структуры обусловлены лишь тем, что наш мозг рано или поздно перестает улавливать паттерны и порядок в рассматриваемой системе. Вот почему наша наука так нуждается в концепции времени как некоторой реальной сущности.
Разумеется, спор о существовании или несуществовании времени очень древний. Ответ на вопрос этого спора может быть непостижимо сложным, в том числе и потому, что мы выделяем в реальности множество аспектов. Некоторые из них, не менее субъективные, чем наше восприятие времени, лишь кажутся реальными на некоторых уровнях действительности (например, в биологии). На других же уровнях эти аспекты могут быть несущественными или даже несуществующими (скажем, в квантовой механике элементарных частиц). Впрочем, важнее всего именно их иллюзорность.
Здесь стоит сделать одно интересное отступление. В течение последних 20–30 лет физики пришли к следующему выводу. Аналогично тому, как у всех тел должна быть форма, у времени должно быть подобное свойство, а именно — направление. Далее возникли споры о том, можно ли изменить направление стрелы времени. Даже Стивен Хокинг предположил, что, когда расширение Вселенной сменится сжатием, время также пойдет в обратном направлении. Правда, позже он изменил свое мнение. В любом случае идея времени, идущего вспять (которую так и не удалось развить), оказалась не столь немыслимой, как могло показаться.
Подобные гипотезы вызывают в нас протест, ведь здравый смысл подсказывает, что в таком случае следствие будет предшествовать причине, чего просто не может быть. Например, серьезная автомобильная авария превратится в жуткий спектакль: мы увидим, как искалеченные люди мгновенно исцеляются без всяких шрамов, искореженные машины отпрыгивают друг от друга, одновременно разглаживаясь на месте удара и ремонтируясь. Всем известная рекомендация о том, что за рулем не следует разговаривать по мобильному телефону, в данном случае не только смешна, но и лишена всякого смысла.
Однако существует контраргумент, согласно которому происходящее не казалось бы нам нонсенсом. Ведь наши мыслительные процессы также шли бы в обратном направлении, и мы не заметили бы никаких причинно-следственных противоречий.
Правда, такие неразрешимые вопросы и явно абсурдные построения исчерпываются, если правильно расценивать природу времени. Как было указано выше, время — это биоцентрический конструкт, явление биологическое, а не абсолютное. Время требуется лишь для упрощения повседневной деятельности и регулирует мысленные последовательности у некоторых живых организмов.
Итак, время — это механизм для функционального облегчения жизнедеятельности.

Чтобы все это осмыслить, предположим, что вы смотрите фильм о турнире лучников, держа в уме зеноновский парадокс «стрела». Стрелок отпускает тетиву, стрела летит. Оператор снимает путь стрелы от лука до мишени. Вдруг проектор останавливается, и вы видите застывшую стрелу в отдельном кадре. То есть вы рассматриваете стрелу, остановившуюся в процессе полета, чего в реальности никак не могли бы сделать. Пауза в фильме позволяет вам определить положение стрелы с очень большой точностью. Стрела только что миновала трибуну и находится на высоте около шести метров. Но вы уже потеряли всю информацию о ее движении. В кадре стрела никуда не летит, ее скорость равна нулю. Путь стрелы, то есть ее траектория, также неизвестен. Он неопределенный.
Чтобы точно определить положение стрелы в конкретный момент, необходимо заключить ее в статичном кадре, как говорится, поставить кино «на паузу».
Напротив, если вы следите за динамикой стрелы, то не можете вычленить из ее полета такой кадр, поскольку движение — это сумма множества кадров. Нельзя одновременно и с равной точностью определить и положение, и динамику стрелы. Точное знание одного из этих параметров означает сильную приблизительность информации о другом. Налицо неопределенность: либо для динамики, либо для положения. Сначала предполагалось, что подобная неопределенность в экспериментах из области квантовой теории объясняется технологическим несовершенством методов наблюдения и применяемых инструментов, небезупречной методологией. Но вскоре стало понятно, что принцип неопределенности вплетен в саму ткань реальности. Мы видим лишь то, на что смотрим.
Разумеется, все это совершенно логично с точки зрения биоцентризма. Биоцентризм трактует время как разновидность внутреннего чувственного восприятия, свойственную живым организмам. Время лишь «анимирует» перед нашими глазами неподвижные «кадры» пространства, превращая их в события. Разум прокручивает окружающую реальность в определенном темпе подобно тому, как механизм кинопроектора прокручивает пленку. И разум, и проектор выстраивают из неподвижных пространственных состояний серии бегущих картинок. Более того, разум упорядочивает такие события, согласуя их с ходом нашей жизни. Движение формируется у нас в сознании, когда разум объединяет в видеоряд «клетки-кадры». Вы уже догадываетесь: все, что вы видите, в частности эта страница, постоянно пересобирается у вас в голове. Вы читаете эти слова прямо сейчас. Глаза не могут заглянуть под свод черепа; весь воспринимаемый опыт, в том числе визуальные образы, складывается в единый «информационный водоворот» у вас в мозге. Если бы мозг мог на секунду остановить свой «проектор», то вы увидели бы застывший кадр, полностью лишенный динамики, — как киноаппарат, в котором мы увидели неподвижную стрелу.
На самом деле время можно определить как внутреннюю имитацию, связывающую пространственные состояния. Соответствующая физическая величина, которую можно измерять при помощи приборов, называется «импульс» или «количество движения». Пространство можно определить как положение, застывшее в статическом моменте. Соответственно, «движение через пространство» — это оксюморон.
Здесь мы имеем дело с самой сутью принципа неопределенности Гейзенберга. Позиция (положение в пространстве) относится к внешнему миру, а импульс (в котором есть временной компонент, складывающийся из взаимодействия клеток-кадров) относится к внутреннему миру. Проникнув на самые базовые уровни материи, ученые разложили Вселенную на ее простейшие логические составляющие и пришли к выводу, что время просто не относится к внешнему, пространственному миру. Гейзенберг говорил: «Современная наука как никогда ранее испытывает необходимость ответить на древний вопрос о том, насколько наш мозг пригоден для восприятия реальности. Этот вопрос ставит перед нами сама природа, и теперь мы отвечаем на него не так, как раньше».
В качестве еще одной метафоры приведем пример со стробоскопом. Быстрые вспышки света в темноте выхватывают фрагменты стремительно движущихся тел — допустим, это тела танцоров на дискотеке. Наклон, шпагат, щелчок пальцами становятся статичными позами. Движение приостанавливается. Один момент покоя следует за другим. В квантовой механике «позиция» напоминает положение предметов при вспышке стробоскопа. Импульс — это сумма многих кадров, которая воспринимается сознанием как движение.
Компоненты пространства неподвижны, между такими «фрагментами» или «кадрами» ничего нет. Объединение этих «кадров» в динамические процессы происходит в мозге. Возможно, фотограф Эдвард Мейбридж был первым, кто сымитировал этот процесс практически ненамеренно. В конце 1870-х, незадолго до появления кино, Мейбридж смог запечатлеть движение на пленке. Он установил 24 фотоаппарата вдоль беговой дорожки. По дорожке бежала лошадь, которая при этом обрывала тонкие бечевки, каждая из которых спускала затвор своего фотоаппарата. Аллюр лошади анализировали кадр за кадром, как серию изображений. Сумма этих отдельных снимков давала иллюзию движения.
Спустя две с половиной тысячи лет парадокс «стрела» наконец обретает смысл. Зенон, выдающийся представитель элейской философской школы, оказался прав. Прав был и Вернер Гейзенберг, говоривший: «Путь существует с того момента, как вы его увидите». Без жизни нет ни времени, ни движения. Реальность не ждет вас за дверью, не имеет определенных свойств, а разворачивается во всех своих проявлениях лишь перед взглядом наблюдателя и зависит от его действий.
Люди, полагающие, что время — это реальное свойство существующей реальности, логически заключают, что возможны и путешествия во времени.

Для того чтобы доказать эту точку зрения, некоторые даже злоупотребляют квантовой физикой, пытаясь обосновать такие путешествия вее русле. Лишь очень немногие физики-теоретики всерьез воспринимают возможность путешествий во времени, а также возможность существования других временных измерений, параллельных нашему. Не считая нарушения основных физических законов, здесь есть еще одна деталь. Если бы путешествия во времени действительно были осуществимы и люди могли бы переноситься в прошлое, то где они? В истории нет ни одного свидетельства о встречах с таинственными пришельцами из будущего.
Даже ход времени, который кажется вполне ощутимым, воспринимается по-разному, а в реальности определенно изменяется. Мы наблюдаем в телескопы такие уголки пространства, где время как будто пробуждается от летаргического сна (в соответствии с теорией относительности), видим звезды и галактики в том виде, в каком они существовали миллиарды лет назад. Состав времени кажется не менее странным и таинственным, чем состав дешевых сосисок.
Давайте рассмотрим одно из типичных изменений хода времени, поставив простой мысленный эксперимент. Допустим, вы с огромной скоростью летите на ракете прочь от Земли и смотрите из заднего иллюминатора кабины на удаляющуюся планету. Допустим, вы обладаете невероятной зоркостью и, как в телескоп, можете рассмотреть, что сейчас происходит на полигоне космодрома, откуда вы стартовали. Там стоят люди и аплодируют, радуясь успешному запуску ракеты. В каждое мгновение вы все сильнее отдаляетесь от них, свету требуется все больше времени, чтобы преодолеть расстояние между вашими глазами и космодромом. Соответственно, все наблюдаемые события вы видите с все более существенной задержкой. В результате вы видите происходящее как при замедленной съемке, люди аплодируют удручающе вяло. Если физическое тело от нас удаляется, нам обязательно будет казаться, что оно замедляется. Поскольку почти все вещество во Вселенной действительно от нас удаляется, небеса открываются перед нами как при своеобразной замедленной съемке. Практически все события, наблюдаемые в космосе, происходят не в тот момент, когда мы их видим.
Благодаря именно этому явлению удалось понять, что существует скорость света. Это открытие совершил более 200 лет назад норвежец Оле Ремер. Он заметил, что скорость спутников Юпитера регулярно замедлялась, а через полгода становилась прежней. Оказалось, это происходит, когда Земля, двигаясь по околосолнечной орбите, удаляется от Юпитера. Ремер вычислил скорость света с 25%-ной погрешностью от ее истинного значения. Напротив, в следующие полгода казалось, что бег юпитерианских лун ускоряется. Если бы эти спутники были обитаемыми, а мы снарядили к ним пилотируемую экспедицию, то наши космонавты рассматривали бы этих существ «с ускорением». Подобное ускорение на кинопленке применялось в кино и наиболее известно по походке героев Чарли Чаплина.
Эти иллюзорные, но тем не менее неизбежные искажения приводят к тому, что время действительно замедляется на высоких скоростях и в сильных гравитационных полях. От такого явления уже нельзя отделаться поверхностными объяснениями вроде тех, которыми пытается оправдаться подгулявший супруг, явившийся домой среди ночи. Здесь мы имеем дело с исключительно странным феноменом.
Такой эффект, называемый «релятивистским замедлением времени», обычно остается несущественным, но на субсветовых скоростях он просто поразителен. При достижении 98 % скорости света время течет вполовину медленнее, чем обычно. При достижении 99 % время замедляется уже в семь раз. Причем нам известно, что это действительно так, это реальные данные, а не гипотетические построения. Например, космические лучи бомбардируют молекулы воздуха в верхних слоях атмосферы. Под действием этих лучей молекулы разлетаются на мелкие частицы, как бильярдные шары, и эти частицы несутся к Земле почти на скорости света. Некоторые из таких микроскопических снарядов пронзают наши тела, где они могут повредить генетический материал и вызвать опасные заболевания.
Но эти субатомные частицы не должны были бы попадать в нас и причинять такой вред. Ведь эти атомные компоненты являются исключительно короткоживущими. Так, мюон обычно существует не дольше миллионной доли секунды, и этого времени недостаточно, чтобы долететь до поверхности Земли. Мельчайшие осколки атомов попадают по нам именно потому, что движутся с огромной скоростью и время для них замедляется. Они могут пронизывать наше тело именно потому, что каждая из таких частиц как будто существует в фантастическом мире, где время течет совсем не так, как у нас. Поэтому релятивистские эффекты далеко не умозрительны; порой они могут вызывать болезни и смерть.
Если бы вы могли прокатиться на ракете, развивающей 99 % от скорости света, то испытали бы на себе семикратное замедление времени. Но сами бы вы этого не заметили. Так, если бы ваше путешествие продлилось 10 лет по корабельному времени, то вы стали бы на 10 лет старше. Но, вернувшись на Землю, вы бы обнаружили, что отсутствовали дома целых 70 лет и никого из ваших друзей уже нет в живых… В таком случае вы на практике испытали бы то, что сейчас кажется лишь теорией. Вы и остальные члены экипажа действительно прожили всего 10 лет, тогда как за то же время на Земле прошло целых 70 лет. Абстрактные аргументы неуместны, ведь 10 лет вашей жизни на корабле оказались равны жизни целого поколения дома.
Вы можете возразить, что время не имеет никакого «основного состояния». Как сама природа определяет, кто должен стареть быстрее, а кто — медленнее? Все уголки Вселенной существуют по одним и тем же законам. Возможно, и вы находились в том же состоянии, что и Земля, так планета тоже удалялась от вас с субсветовой скоростью, а потом приближалась к вам с такой же скоростью. Почему же это вы старели медленнее, а не земляне? Физика позволяет ответить и на этот вопрос. Вы прожили дольше, соответственно, ответ также заключается в вас.
Действительно, ведь это вы были в космическом полете, вы испытали на себе разгон почти до скорости света, а на обратном пути — такое же сильное замедление. Согласитесь, это ваша скорость увеличилась, а не скорость Земли.
Весь парадокс исчерпан: тот, кто отправился в путешествие на субсветовой скорости, знает, кто должен испытать на себе замедление времени.

Эйнштейн учил, что время не просто преображается, проходя уникальное полное превращение и изменяя свой темп. При этом также сокращается расстояние — данный феномен оказался совершенно неожиданным. Например, космический корабль, летящий к центру Галактики на скорости 99,9999 99999 % скорости света, испытывает эффект замедления времени в 22 360 раз. За то время, пока корабельные часы успеют отсчитать один год, на Земле пройдет 223 века. На дорогу туда и обратно уйдет всего два года, однако на Земле за это время пройдет немыслимое количество времени — 520 веков. Правда, с точки зрения пилота время будет идти без изменений, а вот расстояние до центра Галактики сократится до одного светового года. Если бы корабль мог лететь со скоростью света, то он должен был бы ощущать себя во всех точках Вселенной сразу. Вероятно, именно это испытывал бы фотон, если бы мог чувствовать.
Все эти эффекты связаны с относительностью — разницей между тем, как мы воспринимаем время, и измерениями времени, которые выполняет кто-то другой. Как минимум это означает, что время, бесспорно, не является постоянной величиной. Любой аспект реальности, который варьируется при изменении обстоятельств, не может быть фундаментальной составляющей реальности и мироздания. Такими базовыми элементами мироздания можно считать скорость света, сознание или даже гравитационную постоянную.
Развенчание времени, как одной из основ фактической реальности в проявлении субъективного опыта, вымысел или даже социальную условность — важнейший пункт биоцентризма. В сущности, время не является реальностью, а представляет собой лишь вспомогательную систему, совместно выработанную разметку для описания повседневной жизни. Итак, у нас появляется еще одно серьезное основание усомниться в нашем привычном представлении об «окружающей Вселенной». Но даже если время является вспомогательным биологическим механизмом, можно все равно задаться вопросом: что же именно представляет собой эта неоднозначная сущность, которую мы дробим на краткие фрагменты и о которой любим размышлять? Эйнштейн предложил концепцию пространства-времени, чтобы продемонстрировать, как можно непротиворечиво описать движение объектов независимо от системы координат и от искажения времени и пространства, обусловленного действием скорости или гравитации. В ходе таких исследований Эйнштейн пришел к выводу, что, хотя скорость света в вакууме и не изменяется ни при каких обстоятельствах, в любой точке наблюдения, другие величины — расстояние, длина и время — не являются столь же неизменными.
Человек постоянно пытается упорядочить окружающую реальность в социологическом и научном отношении, поэтому располагает предметы и события в пространственно-временном континууме. Возраст Вселенной — 13,7 миллиарда лет, возраст Земли — 4,6 миллиарда лет. Вид Homo erectus (человек прямоходящий) появился на нашей планете несколько миллионов лет назад, но нашим предкам потребовались сотни тысяч лет, чтобы изобрести земледелие. Около 400 лет назад Галилей поддержал гипотезу Коперника о том, что Земля вращается вокруг Солнца. Дарвин открыл законы эволюции в середине XIX века, будучи на Галапагосских островах. Эйнштейн сформулировал специальную теорию относительности в 1905 году, когда работал в швейцарском патентном бюро.
Итак, в механистической Вселенной, описанной Ньютоном, Эйнштейном и Дарвином, время можно сравнить с журналом, в котором записываются события. Мы представляем себе время как континуум, движущийся вперед, из прошлого в будущее. Время накапливается, так как человек и другие существа — последовательные материалисты, жестко запрограммированные на линейное мышление. Время — это ежедневное выполнение запланированных дел и поливка цветов. Тахта, на которой моя знакомая Барбара спала со своим супругом Юджином, когда он еще был жив, много лет стоит в комнате, а вокруг тахты копится всякий хлам.
Итак, давайте предположим, что время не является абсолютной реальностью, а напоминает что-то вроде звукозаписи. Когда мы слушаем старую пластинку, сама запись не меняется. Мы можем ставить иглу в разных местах пластинки и прослушивать определенные отрывки записи. Это мы называем настоящим. Если на пластинке записаны песни, то часть из них располагается до мелодии, которую мы сейчас слушаем, другая часть — после. Эти отрезки можно сравнить с прошлым и будущим. Давайте рассмотрим с такой точки зрения каждый момент времени, протекающего в реальности. Запись никуда не девается. Все отдельные «сейчас» (все песни с пластинки) существуют одновременно, хотя мы можем воспринимать мир (или слушать запись) только фрагмент за фрагментом. Нам не кажется, что вокруг то и дело поется песенка «Звездная пыль», поскольку воспринимаем время линейно.
Если бы Барбара могла просматривать моменты из всей своей жизни, то есть ставить иглу в любое место этой «пластинки», другими словами, воспринимать время нелинейно, то она могла бы посмотреть на меня и в 2006 году, когда мне исполнилось 50, и когда я только научился ходить, и подростком, и стариком — все в одно и то же время.
В конце концов, даже Эйнштейн признавался: «Вот и Бессо (один из самых старых его друзей) ушел из этого странного мира немного раньше меня. Это ничего не значит. Для таких людей, как мы… различие между прошлым, настоящим и будущим — всего лишь упрямая иллюзия».
Представление о времени как о фиксированной сущности — это плод человеческого воображения. Не менее фантастично и мнение о том, что мы живем на острие стрелы времени. А представления о том, что существует необратимый однонаправленный континуум событий, связанный со всеми галактиками, звездами и Землей, — полнейший вымысел. Пространство и время — это всего лишь формы, в которых животное сознание воспринимает реальность. Точка. Мы не в силах расстаться с этими убеждениями, как черепаха с панцирем. Но вокруг нас просто не существует абсолютной самодостаточной матрицы, в которой физические события происходили бы независимо от жизни.
Но давайте вернемся к более фундаментальному вопросу. Барбара хочет разобраться в устройстве часов. «У нас есть высокоточные механизмы, например атомные часы, при помощи которых мы измеряем время. Если время можно измерить — разве это не значит, что оно существует?»
Это хороший вопрос. В конце концов, мы же меряем бензин литрами или канистрами и платим ровно за такое количество бензина, который залили в бак. Можем ли мы столь же скрупулезно отсчитывать нечто несуществующее?
Эйнштейн отмахивался от этой проблемы, просто говоря: «Мы измеряем время при помощи часов. Мы измеряем пространство при помощи мерной рейки». Физики делают акцент на измерении. Однако с тем же успехом можно сделать акцент и на «мы», то есть на наблюдателе, что и делается в этой книге.
Но если пример с часами вас слишком озадачивает, давайте подумаем над следующим вопросом. Мы можем измерять время, но означает ли это, что время физически существует?

Часы — это ритмичный прибор, то есть при работе он постоянно воспроизводит один и тот же процесс. Человек ориентируется на ритм некоторых событий, например на тиканье часов, и отсчитывает в зависимости от этого ритма ход других событий, в частности вращение Земли. Но это не время, а сравнение событий. В течение многих лет древние люди подмечали, что многие природные процессы ритмичны — таковы были вращение Солнца и Луны, разливы Нила. Эти явления натолкнули нас на создание других эталонов ритма, позволяющих отслеживать взаимосвязи других событий. Все это делалось исключительно для сравнения одних ритмов с другими. Чем более регулярным и цикличным было движение, тем лучше оно подходило для таких измерений. Было замечено, что если подвесить грузило на струне длиной около одного метра, то эта конструкция качнется в одну сторону примерно за одну секунду. Именно такая длина маятника упоминается в первом определении метра, причем само слово «метр» родственно словам «мера» и «измерение». Позже было открыто удобное свойство кристаллов кварца — оказалось, что если воздействовать на них слабыми электрическими импульсами, то эти кристаллы вибрируют ровно 32 768 раз в секунду. Именно это явление лежит в основе работы большинства современных наручных часов. Такие искусственные устройства, генерирующие ритм, мы называем часами. В наручных часах ритмичность обеспечивается процессом очень высокой частоты, но есть и гораздо более неспешные ритмичные процессы — например, движение Солнца, применяемое для измерения времени на солнечных часах. Солнечные часы отбрасывают тень, длина и положение которой меняется в зависимости от того, как относительно друг друга располагаются Земля и Солнце. Правда, механические часы не слишком точны, так как их циферблаты и шестеренки изменяют размер под действием температуры. Гораздо более точны атомные часы, в которых используется ядро цезия. Такое ядро остается в определенном состоянии спина, только если постоянно подвергается воздействию электромагнитного излучения и через него проходит ровно 9 192 631 770 электромагнитных волн в секунду. Поэтому секунду можно определить (и действительно такое определение считается официальным) как сумму именно такого количества «биений» в ядре цезия-133. Во всех описанных случаях человек использует ритмичность конкретных событий для отсчитывания хода других событий. Но это всего лишь события, а не время.
Кстати, все естественные процессы, характеризующиеся регулярностью и цикличностью, могут использоваться (и иногда действительно используются) для отслеживания времени. Морские приливы, ход Солнца по небу, фазы Луны — вот наиболее значительные периодические процессы, наблюдаемые в природе. Даже более обыденные и прозаические естественные события могут применяться для отсчета времени, пусть и не с такой точностью, как часы. Таяние льда, взросление ребенка, гниение яблока на земле — подойдет практически что угодно. Подобные процессы вполне могут быть искусственными. Например, волчок вертится в течение некоторого времени, а потом останавливается. Можно сравнить длительность вращения волчка с периодом, который уходит на таяние кубика льда в жаркий день, и подсчитать, сколько раз успеет обернуться волчок, пока растает кубик. Допустим, 24 оборота — один кубик. После этого мы можем предположить, что один «день» ледяного кубика состоит из 24 «часов», где каждый час равен обороту кубика. Затем ничто не мешает нам пригласить Барбару на чай к 2,5 таяния кубика либо к 60 оборотам волчка, в зависимости от того, какую единицу отсчета времени мы выберем. Вскоре будет вполне понятно, что на самом деле время — это просто сменяющиеся события.
Мы привыкли считать время физической величиной, так как сами изобрели приборы-часы. Часы просто работают гораздо более ритмично, чем гниют яблоки или расцветают яблони. На самом деле в реальности происходит только движение, обычное движение, а любой акт движения свершается в настоящем. Разумеется, мы отслеживаем время и потому, что одно универсально согласованное событие (например, возникновение цифр 20:00 на наших циферблатах) уведомляет нас о другом событии, например о начале нашей любимой телепередачи.
Нам кажется, что мы живем на острие времени. Психологически это очень удобно, так как подобное предположение помогает нам чувствовать себя живыми. Мы на кромке времени, завтра еще не наступило. Будущее еще не разыграно. Большинство из наших потомков еще не родились. Все грядущее — великая тайна, зияющая пустота. Жизнь расстилается перед нами. Мы несемся по жизни, пристегнувшись к ветровому стеклу поезда времени, который неуклонно мчится вперед, в неизведанное будущее. Позади нас — вагон-ресторан, спальные вагоны, служебный вагон для отдыха проводников, а также многие километры рельсов, оставшиеся за спиной. Прошлое — это часть истории Вселенной. Абсолютное большинство наших предков уже умерли, причем о многих из них нам не известно ровно ничего. Все прошлое уже минуло, ушло навеки. Но такое субъективное восприятие жизни — всего лишь очень стойкая иллюзия, трюк нашего разума, пытающегося вместить природу в постижимые рамки, где за одним днем календаря следует другой, лето сменяет весну и так пролетают годы. В биоцентрической Вселенной время не является последовательным, хотя наши привычки заставляют нас верить в обратное.
Если все время действительно течет в будущее, разве не поразительно, что мы все время остаемся на его острие и время не обгоняет нас ни на мгновение? Вообразите себе все дни и часы, которые истекли с начала времен. Теперь попробуйте взгромоздить все эти дни друг на друга как стулья и сядьте на самый верхний из них. Если же вам больше нравится аналогия со скоростью — вновь пристегнитесь к ветровому стеклу этого поезда.
Наука не в силах объяснить, почему вся наша жизнь протекает именно на кромке времени, между прошлым и будущим. Согласно современной физиоцентрической картине мира это просто случайность, один из мириад шансов.
Скорее всего, человек воспринимает время как длительный плавный процесс, потому что постоянно думает. Мышление происходит «слово за словом», именно в таком ритме мы представляем и предвосхищаем события и идеи. В редкие моменты просветления или ментальной опустошенности либо когда совершенно новые переживания требуют от нас всецело сконцентрироваться на собственном сознании этот плавный процесс сменяется невыразимо прекрасным ощущением свободы или всецелым желанием устранить свалившуюся на тебя беду. В такие моменты, свободные от мышления, время всегда течет по-особенному. Например, «я помню, что вся авария прокручивалась передо мной, как при замедленной съемке».
Итак, с биоцентрической точки зрения, время не существует во Вселенной независимо от живых существ, способных его наблюдать, а в самом строгом смысле и вообще не существует.

Но давайте вновь вспомним о Барбаре. Выращивая детей, старея и особенно остро ощущая ход времени, когда умирают наши любимые, мы, люди, и формируем наши представления о ходе и существовании времени. Наши дети становятся взрослыми. Мы стареем. Они стареют. Никого не щадят годы. Вот что такое для нас время. Оно неотделимо от нас.
Теперь мы готовы сформулировать шестой принцип биоцентризма.
Первый принцип биоцентризма: восприятие реальности — это процесс, в котором непосредственно участвует наше сознание. Если бы «внешняя» реальность существовала, то она по определению должна была бы находиться в пространстве. Но это не имеет значения, так как и время, и пространство являются не абсолютной реальностью, а лишь категориями мышления, помогающими постигать мир.
Второй принцип биоцентризма: наши внешние и внутренние ощущения неразрывно связаны. Они не могут быть разделены, как две стороны одной медали.
Третий принцип биоцентризма: поведение элементарных частиц — на самом деле любых частиц и объектов — неразрывно связано с наличием наблюдателя. При отсутствии сознающего наблюдателя все элементы реальности в лучшем случае существуют в неопределенном состоянии и представляют собой вероятностные волны.
Четвертый принцип биоцентризма: без участия сознания «материя» пребывает в неопределенном вероятностном состоянии. Если Вселенная и существовала до появления сознания, то только в вероятностном состоянии.
Пятый принцип биоцентризма: вся организация Вселенной объяснима только с позиций биоцентризма. Вселенная тонко настроена для поддержания жизни, и это совершенно логично, если жизнь создает Вселенную, а не наоборот. Вселенная — это просто полностью непротиворечивое пространственно-временное представление самой себя.
Шестой принцип биоцентризма: время как таковое не существует вне чувственного восприятия, свойственного человеку и животным. Время — это процесс постижения изменений, происходящих в окружающей нас Вселенной.

Роберт Ланца, Боб Берман

«Биоцентризм. Как жизнь создает Вселенную»

Введение

К настоящему времени все наши усилия, приложенные для постижения смысла мироздания, завели нас в тупик. «Смысл» квантовой физики является предметом жарких дискуссий с 1930-х годов, когда она была открыта. Но за прошедшие с тех пор десятилетия мы едва ли стали понимать ее лучше. Ученые годами говорили о том, что «теория всего» вот-вот будет сформулирована, но оказалось, что работа над нею потребует целых десятилетий. Теория струн до сих пор разрабатывается на уровне абстрактной математики и обрастает все новыми недоказанными и недоказуемыми гипотезами.

Но это далеко не все стоящие перед нами вопросы. До самого недавнего времени мы считали, что вполне представляем себе состав Вселенной. Теперь же известно, что около 96 % всей Вселенной состоит из так называемой темной материи и темной энергии, и мы понятия не имеем, что они собой представляют. Мы долгое время принимали за истину теорию Большого взрыва, хотя со временем требовались все новые допущения, которые позволили бы увязать с ней новые факты о наблюдаемой реальности. Так, в 1979 году было высказано предположение, что Вселенная переживает период экспоненциального роста, называемого инфляцией. О физике этого явления остается только догадываться. Кроме того, оказывается, что теория Большого взрыва не объясняет одну из величайших тайн нашей реальности: почему Вселенная филигранно подогнана для того, чтобы в ней могла существовать жизнь?

На самом деле наши представления о фундаментальных свойствах Вселенной рассыпаются на глазах. Чем больше новой информации мы собираем, тем больше приходится корректировать существующие теории или просто игнорировать находки, которые кажутся нонсенсом.

В этой книге предлагается новый взгляд на мироздание. Мы исходим из того, что современные физические теории не работают и просто не будут работать до тех пор, пока в них не будут учтены две важнейшие составляющие нашего мира: жизнь и сознание. Мы считаем, что жизнь и сознание относятся к числу основополагающих факторов, необходимых для понимания Вселенной, а отнюдь не являются случайным побочным продуктом безжизненных физических процессов, протекавших на протяжении миллиардов лет. Эту новую научную парадигму мы называем «биоцентризм».

Итак, в соответствии с концепцией биоцентризма жизнь не является случайным результатом причудливых взаимодействий законов физики. Природа и история Вселенной также не сводятся к беспорядочной игре мириад шарообразных тел — хотя именно о такой игре мы слышим, начиная со старших классов.

Мы рассмотрим сформулированную проблему с биологической и астрономической точек зрения и постараемся сломать ту клетку, в которую западная наука совершенно неожиданно себя загнала. Предполагается, что XXI век должен быть веком биологии, тогда как в прошлом веке основной областью научных исследований была физика. Поэтому представляется, что именно в начале нашего века самое время взглянуть на Вселенную под новым углом и соотнести наблюдаемые явления с основами науки, а не с воображаемыми струнами, пронизывающими такие же воображаемые невидимые измерения. Наша идея значительно проще, но она открывает настолько разнообразные новые перспективы, что способна в корне изменить наши представления о реальности.

Может показаться, что биоцентризм — это теория, радикально несхожая с традиционными естественно-научными представлениями, но косвенные доказательства в ее пользу накапливались в течение десятилетий и приходили из самых разных источников. Некоторые концепции биоцентризма сближают его с восточными религиями и философией нью-эйдж. Возможно, все это звучит неоднозначно, но можем вас заверить: это научная книга, а не нью-эйдж. Все основные заключения теории биоцентризма основаны на строгих академических научных данных и логически связаны с теоретическими наработками многих величайших ученых.

Биоцентризм закрепляет основополагающую работу, закладывающую новые направления физических и космологических исследований. В нашей книге изложены принципы биоцентризма, которые целиком и полностью основаны на признанных научных фактах, но в то же время требуют переосмысления современных теорий о физической организации Вселенной.

Глава 1

Мутная Вселенная

Вселенная не только более удивительна, чем мы предполагаем, но даже удивительнее, чем мы можем предположить.

Джон Холдейн. Возможные миры, 1927

В целом окружающий мир далеко не таков, как его описывают в школьных учебниках.

На протяжении нескольких веков, начиная примерно с эпохи Возрождения, в науке существовали относительно непротиворечивые взгляды на то, как организовано мироздание. Эта модель позволила человеку сделать множество естественно-научных открытий и оказалась полезна для решения разнообразных практических задач, в результате чего наша жизнь всесторонне изменилась. Но в настоящее время данная модель уже почти изжила себя. Назревает необходимость заменить ее совершенно новой парадигмой, которая полнее и глубже отражает реальность, но до недавнего времени полностью игнорировалась.

Эта новая модель появилась не неожиданно, поэтому ее нельзя сравнить с тем метеоритом, который врезался в нашу планету около 65 миллионов лет назад и полностью перекроил биосферу. Скорее, новая модель напоминает постепенное и очень медленное движение тектонических плит, которые перемещаются под действием настолько глубинных сил, что их совершенно невозможно повернуть вспять. Новая теория проистекает из того глубокого рационалистического скептицизма, который сегодня одолевает любого образованного человека. Дело не в одной неподтвердившейся теории, даже не в каком- то единственном противоречии в современной коллективной работе над теорией Великого объединения — сама эта работа заслуживает безусловной похвалы, так как ее целью является окончательное объяснение всех законов Вселенной. На самом деле мы имеем дело с настолько глубокой проблемой, что практически любой образованный человек понимает: с нашим современным восприятием мироздания что-то не так.

Согласно старой модели, Вселенная до сравнительно недавнего времени была безжизненным пространством, наполненным беспорядочно движущимися частицами, которые отскакивают друг от друга, подчиняются четко определенным законам, но происхождение этих законов остается неясным и таинственным. Вселенная напоминает механические часы, которые каким-то образом сами завелись, а потом сами же и остановятся. Если учесть в этом примере определенную долю случайности, возникающей на квантовом уровне, остановка таких «мировых часов» будет происходить полупредсказуемым образом. Жизнь возникла в результате неизвестных процессов, а потом продолжила формироваться под действием механизмов, описанных Дарвином. Эти механизмы, как и все другие явления, подчиняются физическим законам. Конечно, некоторым живым организмам свойственно сознание, но мы пока не вполне представляем себе, что это такое, и в любом случае этот вопрос пока лежит исключительно в плоскости биологии.

Но в этом и заключается важная проблема. У сознания есть не только биологическая, но и физическая составляющая. Современная физика совершенно не объясняет, каким образом в нашем мозге формируется сумма молекул, на базе которой возникает сознание. Красота заката, тайна влюбленности, роскошный вкус любимого лакомства — современная наука теряется в догадках о том, как именно все эти феномены существуют в сознании. Никакие научные теории не могут объяснить, как сознание возникает на материальной основе.

В современной естественно-научной картине мира просто нет места сознанию, и мы практически не понимаем этого фундаментального феномена нашего существования. Интересно, что в современной физике такая проблема даже не сформулирована.

Не случайно сознание связано еще с одной совершенно иной областью физики. Хорошо известно, что квантовая теория превосходно работает на уровне математики, но логически кажется совершенно бессмысленной. Мы будем подробнее останавливаться на вопросах квантовой физики в следующих главах. Пока достаточно сказать о том, что элементарные частицы ведут себя так, как будто реагируют на присутствие наблюдателя, наделенного сознанием. Поскольку этого просто не может быть, специалисты по квантовой физике либо признают квантовую теорию необъяснимой, либо выдвигают для ее объяснения новые экстравагантные теории (например, о существовании бесконечного количества Вселенных). Простейшее объяснение, сводящееся к тому, что субатомные частицы на каком-то уровне взаимодействуют с сознанием, — слишком сильно противоречит имеющимся моделям, чтобы его воспринимали серьезно. Но все-таки очень интересно, что две самые сложные загадки в физике связаны с сознанием.

Но даже если временно абстрагироваться от проблем, связанных с сознанием, то современная модель мироздания оставляет желать лучшего, когда заходит речь об описании основ Вселенной. Мироздание (согласно последним уточненным данным) возникло из ничего около 13,7 миллиарда лет назад. Это космогоническое событие получило полушутливое название «Большой взрыв». В сущности, мы не понимаем, почему произошел Большой взрыв, и вот уже много лет уточняем детали этой теории. В частности, сегодня в историю Вселенной уже добавлен период ее расширения (инфляции). Физику инфляционного периода мы пока не понимаем, но вынуждены допускать факт существования этой стадии в развитии Вселенной, чтобы теория продолжала согласовываться с новыми наблюдениями.

Когда шестиклассник задает самый фундаментальный вопрос о Вселенной: «А что было до Большого взрыва?» — учитель, привыкший к таким вопросам, выдает готовый ответ: «До Большого взрыва не существовало времени, так как оно могло возникнуть лишь одновременно с материей и энергией, поэтому такой вопрос не имеет смысла. Это все равно, что спрашивать: “А что находится севернее Северного полюса?”». Ученик, потупившись, садится, а все вокруг полагают, что с ними только что поделились строгим научным фактом.

Кто-то другой спросит: «А куда расширяется расширяющаяся Вселенная?» У учителя снова готов ответ: «Пространство не существует без объектов, его наполняющих. Поэтому мы можем сказать, что Вселенная просто разносит во все стороны собственное пространство и становится все больше. Кроме того, не следует пытаться представить себе Вселенную “извне”. Поскольку за пределами Вселенной ничего нет, такая воображаемая картинка бессмысленна».

«Хорошо, а вы хотя бы можете объяснить, на что был похож Большой взрыв? Как объясняется это явление?» Мой соавтор рассказывает, что долгие годы, когда ему было лень отвечать на этот вопрос, он выдавал своим студентам заготовленный ответ, который был бы кстати на нерабочей встрече: «Мы наблюдаем частицы, которые материализуются в пространстве, а затем исчезают. Эти явления называются квантово- механическими флуктуациями. Итак, если взять достаточно большой отрезок времени, то рано или поздно в нем могла произойти настолько крупная подобная флуктуация, что в ходе нее возникло бы множество элементарных частиц, достаточное для появления Вселенной. Если бы Вселенная действительно была всего лишь квантовой флуктуацией, то она проявляла бы именно такие свойства, которые мы наблюдаем!»

Студент садится на место. Так вот в чем дело! Вселенная — это квантовая флуктуация. Все понятно, чего ж тут непонятного…

Но когда профессор остается наедине с собой, он хотя бы ненадолго иногда задумывается — а что могло происходить в последнюю среду перед Большим взрывом? В глубине души он понимает, что из ничего никогда не получится нечто и Большой взрыв не объясняет происхождения всего на свете. Как максимум он частично описывает всего одно событие, произошедшее в пространственно-временном континууме, и в момент этого события времени, вероятно, еще не существовало. Проще говоря, одно из самых широко известных и популяризированных «объяснений» происхождения и природы космоса внезапно утыкается в стену в тот самый момент, когда мы, казалось бы, подходим к сути этого объяснения.

Разумеется, в ходе пышной процессии королевского двора в толпе наверняка найдутся несколько человек, которые не побоятся сказать, что король несколько сэкономил на своем гардеробе. Мы можем уважать авторитет физиков-теоретиков и признавать, что среди них попадаются гениальные люди, даже если они иногда проливают на себя суп в буфете. Но в какой-то момент у многих проскальзывает мысль или мимолетное ощущение: «Все эти теории не работают. Они не дают ответа ни на один фундаментальный вопрос. Вся эта академия, от “А” до “Я”, не выдерживает критики. Не верю. Чувствую, что-то не так. Ответов на вопросы не получаю. Что-то прогнило за этими стенами из слоновой кости, и дело даже не в том, что активисты студенческих научных обществ иногда попахивают сероводородом».

На поверхности современной физической картины мира выступают все новые проблемы, чем-то напоминающие крыс, бегущих с тонущего корабля. Оказывается, что старая добрая, давно изученная барионная материя — то есть все, что мы видим, все, что имеет форму, а также все известные виды энергии — составляет около 4 % состава наблюдаемой Вселенной. Еще 24 % приходится на темную материю. Внезапно оказывается, что вся остальная часть Вселенной — то есть основная масса — приходится на долю совершенно загадочной темной энергии. Кстати, расширение Вселенной только ускоряется, а не замедляется. Всего за несколько последних лет представления о природе космоса оказались буквально вывернуты наизнанку, даже если никто в вашей офисной курилке этого пока не заметил.

В течение последних нескольких десятилетий ведутся активные споры о важнейшем парадоксе, лежащем в самом основании наблюдаемой нами Вселенной. Почему законы физики идеально выверены именно таким образом, чтобы во Вселенной могла существовать жизнь? Например, если бы Большой взрыв оказался всего на миллионную долю мощнее, то вещество разлетелось бы во все стороны слишком быстро, в пространстве не образовались бы галактики и жизни было бы негде развиваться. Если бы сильные ядерные взаимодействия оказались всего на 2 % слабее, то атомные ядра не могли бы сформироваться и вся Вселенная была бы наполнена единственным простейшим элементом — банальным водородом. Если бы сила гравитации была чуть-чуть слабее, то не зажглись бы звезды — в частности, наше Солнце. Это всего три из более чем 200 физических констант, действующих и в Солнечной системе, и во всей Вселенной. Все они подогнаны друг к другу настолько точно, что здравый смысл не позволяет допустить, что они стали такими совершенно случайно — хотя именно на этом допущении полностью основана современная физика. Все эти фундаментальные константы Вселенной, которых не предсказывала ни одна теория, кажутся тщательно подобранными, иногда с невероятной точностью, именно для того, чтобы во Вселенной могли существовать жизнь и сознание (да, вот уже третий раз перед нами упрямо возникает этот парадоксальный вопрос о природе сознания). Традиционная модель мироздания не дает абсолютно никакого разумного объяснения этого феномена. Но такое объяснение может предложить концепция биоцентризма, в чем мы вскоре убедимся.

Но это еще не все. Замечательные уравнения, в точности объясняющие все нюансы движения, противоречат тому, как частицы взаимодействуют в микромире. Выражаясь строгим научным языком, теория относительности Эйнштейна несовместима с квантовой механикой. Теории о происхождении мироздания со скрипом стопорятся, когда мы пытаемся объяснить с их помощью интереснейшее из всех событий — Большой взрыв. Попытки скомбинировать все силы, чтобы получить основополагающее единство — сегодня принято считать, что оно может быть описано при помощи теории струн, — требуют допустить существование еще как минимум восьми измерений. Однако ни одно из этих измерений никак не проявляется в наблюдаемом мире. Более того, мы не можем экспериментально подтвердить существование ни одного из них.

Требуется признать, что современная наука весьма полно объясняет, как работают отдельные компоненты Вселенной. Механизм мироздания, точный, как часы, давно разобран на части, мы можем досконально подсчитать количество зубцов на каждом колесике и каждой шестеренке, рассчитать, с какой именно скоростью вращается маховик. Мы знаем, что марсианские сутки длятся 24 часа 37 минут и 23 секунды, и эта информация абсолютно точна. Но нам не удается увидеть общую картину мироздания. Мы даем промежуточные ответы, разрабатываем превосходные новые технологии, опираясь на постоянно расширяющиеся знания о физических процессах, льстим себе тем, насколько широкое применение находят наши новые открытия. У нас ничего не выходит всего в одной области, которая, как ни жаль, таит в себе ответы на основополагающие вопросы: какова природа так называемой реальности, Вселенной как таковой?

Если мы попытаемся подобрать метафору, которая наиболее точно описывает современные представления о состоянии космоса, то космос можно сравнить с… болотом. И эта огромная топь кишит крокодилами, от которых то и дело приходится уносить ноги. Эти крокодилы — наш здравый смысл.

Мы уходим от ответов на такие основополагающие вопросы или обещаем ответить на них позже. Данные вопросы традиционно относились не столько к науке, сколько к религии, которая давно нашла на них четкие ответы. Каждый мыслящий человек давно догадывается, что в последнем квадрате этой вселенской игры в классики скрывается непреодолимая тайна, обойти которую, однако, не получится. Итак, когда у нас заканчиваются объяснения процессов и причин, за каждой из которых оказывается еще более древняя первопричина, мы просто говорим: «Это сотворил Бог». Но в книге, которую вы держите в руках, не обсуждаются духовные воззрения, а также не выносится вердиктов относительно того, верна или ложна такая модель мышления. Мы просто наблюдаем, что человек пытается объяснить мироздание через божественный замысел лишь с одной целью: достичь какого-то общепризнанного момента, с которого все началось. Всего 100 лет назад в научных текстах нередко упоминались Бог и Божья слава, когда исследователь не мог найти объяснения для тех или иных глубоких и непостижимых аспектов сформулированной проблемы.

Сегодня такое научное смирение встречается нечасто. Разумеется, Бог изгнан из естествознания, и это оправданный шаг для построения строгого научного метода. Но не появилось никакой новой сущности или механизма, который мог бы вместо Бога прийти на помощь в случаях, когда ученый разводит руками: «Понятия не имею». Напротив, некоторые ученые (сразу вспоминаются Стивен Хокинг и покойный Карл Саган) настаивают, что «всеобщая теория всего» уже почти найдена и не сегодня завтра будет сформулирована. Тогда мы получим ответы на все вопросы.

Этого не произошло и не произойдет. Причина не в том, что мы недостаточно усердны или недостаточно умны. Дело в том, что все наши представления о мире в основе своей содержат изъян. Сегодня на фоне уже известных теоретических противоречий вырисовывается новый уровень непознанного, который вторгается в нашу картину мира с пугающей регулярностью.

Но мы вполне можем получить ответ на все эти вопросы. На возможное решение указывают все новые подсказки, которые попадаются нам на глаза тем чаще, чем более необратимо распадается старая физическая модель. Все дело в базовой проблеме: до сих пор мы игнорировали критически важный компонент Вселенной. Мы отбрасывали его лишь потому, что просто не знали, что с ним делать. Этот компонент называется «сознание».

«Про бессилие науки перед тайною Бермуд…» В. Высоцкий.

Где-то в 50−60-х годах прочел в журнале «Техника молодежи» статью, в которой утверждалось о необходимости развивать в себе способность к эвристическому мышлению, которое позволяет, дескать, находить решения задач в различных областях науки и техники как бы по наитию в виде необъяснимых эвристических догадок, обходя стороной неотразимую убедительность стройных логических рассуждений.

О самом процессе эвристического мышления и способах его развития автор не сказал ничего, ограничившись описанием эвристического решения задачи, стоявшей перед инженерами всех стран участвовавших во Второй мировой войне. Заключалась эта задача в настоятельной необходимости полностью скрыть пламя труб промышленных предприятий для предотвращения целенаправленных налетов вражеской авиации на объекты промышленности в ночное время. Долго и безуспешно бились соответствующие специалисты всех воюющих стран над решением этой задачи, придумывая всевозможные способы надежной маскировки. Решение все-таки было найдено, но только после переформулирования задачи. То есть, формулировку — «скрыть пламя» заменили формулировкой — «сделать пламя невидимым». Требуемым решением оказалось добавление в топки печей промышленных предприятий медного купороса.

Представляется весьма заманчивым освоить это самое эвристическое мышление для того, чтобы затем походя выдавать решения различных научных и технических задач. Тем более, что история развития науки и техники предоставляет огромное множество примеров эвристических решений. Наиболее известное из них — это Закон Архимеда, хотя, спрашивается, почему закон, а не свойство жидкости воздействовать на погруженное в нее тело, о котором (свойстве) Архимед догадался, находясь в ванне. Еще один пример — это Закон всемирного тяготения Исаака Ньютона, хотя и в этом случае позволительно спросить, почему закон, а не свойство физических объектов материального мира взаимодействовать между собой на расстоянии. Поговаривают, что озаряющая догадка об этом свойстве возникла у него тотчас же после падения на его голову яблока. Та же самая периодическая таблица химических элементов Менделеева появилась в виде очередной эвристической догадки, которая возникла в его голове во время сна.

Не всегда, однако, известны сопутствующие обстоятельства способствовавшие возникновению той или иной эвристической догадки. Такой является, например, аксиома Евклида о свойстве параллельных прямых. Неизвестны также сопутствующее обстоятельство, способствовавшее изобретению колеса, и сам изобретатель. Но и более древние наши предки внесли свой посильный анонимный вклад в копилку загадочных эвристических находок. В очередной раз такое знаменательное событие произошло тогда, когда один из них обратил однажды свой весьма заинтересованный взгляд на лежащий рядом камень, проводив только что перед тем унылым взглядом быстро убегающую несостоявшуюся добычу. Вот таким, непостижимым образом человек познавал и осваивал окружающий его материальный мир до появления науки и свойственного ей строгого логического мышления.

Несмотря на многочисленность примеров эвристических решений, само по себе эвристическое мышление представляет собой некую, недоступную обычному пониманию загадку. Сопутствующие обстоятельства, способствовавшие возникновению тех или иных эвристических решений, представляют собой отдельный интерес, который, возможно, потребует когда-нибудь произвести их полную систематизацию. Пока что представляется в высшей степени целесообразным выяснить возможность логического мышления находить решения задач, решаемых с помощью эвристических догадок. Можно предположить, что наиболее подходящей для выяснения этого вопроса является такая точная наука как математика.

Представляется достаточно очевидным, что только в результате возникновения многих эвристических догадок человек додумался до существования чисел и возможности складывать их с помощью точного порядка арифметических действий. Однако из этого первоначального достижения математики никак нельзя было додуматься с помощью любых логических рассуждений до возможности вычитания и существования отрицательных чисел. Если это все-таки произошло, то только в результате возникновения очередных эвристических догадок. Более того, совокупность всех этапов развития математики: от сложения натуральных чисел до дифференцирования, интегрирования и не только, представляет собой длительную последовательность эвристических догадок.

Одни из них представляют собой множество неопределенных и неопределяемых в то же самое время понятий, другие — множество бездоказательных и недоказуемых в то же самое время утверждений, называемых аксиомами. Складывавшийся на каждом очередном этапе развития математики математический аппарат не позволял вывести логическим образом переход к этапу следующему. Современный математический аппарат также не позволяет получить с помощью логических рассуждений новые неопределяемые понятия и недоказуемые утверждения, необходимые для перехода к следующему этапу развития математики. Если они и будут получены когда-нибудь, то только в виде очередных эвристических догадок. Оказывается, что вся математическая логика служит только для внутреннего потребления, позволяя всего лишь правильно ориентироваться в пределах уже ранее сложившегося математического аппарата.

Настолько поразительная ограниченность математической логики объясняется тем, что в природе невозможно обнаружить рассматриваемые математикой количественные отношения и пространственные формы по причине того, что в реальной действительности таковые не существуют вовсе. Получается, что математика есть наука воображаемая, так как все рассматриваемые в ней количественные отношения и пространственные формы наряду с неопределяемыми исходными понятиями и недоказуемыми утверждениями существуют только в человеческой голове и нигде более. Если математическая логика оказывается не в состоянии доказать собственные аксиомы математики, то одновременно она не в состоянии получить новые аксиомы логическим путем. В целом это означает неспособность логического мышления решать задачи, решаемые посредством эвристических догадок.

Если верить математикам на слово, то можно подумать, что окружающее нас пространство образуется достаточным множеством точек. Даже не математикам известно, что размер точки в любом измерении равен нулю, а сумма любого количества нулей представляет собой один-единственный ноль. Вот так и совокупность любого количество точек образует собой одну-единственную точку. То есть не существует пространства состоящего их одних точек, хотя, вполне возможно, что не существует и такое, которое содержит всего лишь одну точку. Совершив некоторое насилие над здравым смыслом, можно допустить существование такого пространства, но только в качестве воображаемого, содержащего воображаемую математику вместе с ее воображаемыми количественными отношениями и пространственными формами. Очевидно, что существовать такое пространство может только в головах математиков, этому и назовем его пространством математическим.

Существует также реальное физическое пространство, рассматриваемое физиками в качестве простого вместилища для перемещающихся физических объектов. Можно предположить существование более тесной связи между пространством и материей, отводя последней роль носителя пространства. Если физики все еще ищут мельчайший кирпичик материи, называемый кварком, то искать его следует, быстрее всего, вместе с образуемым им пространством. Короче! Если бы физики не знали математики, то они намного лучше знали бы физику.

Вот так и сама физика — наука, которая совсем недалеко ушла от математики, так как с целью использования математических методов исследования окружающего нас материального мира, значительно упрощает физические свойства, явления и процессы, рассматривая их в так называемом идеальном или воображаемом виде. Одна только механика использует такие, несуществующие физические свойства, явления и процессы как, например, абсолютно твердое тело, материальная точка, равномерное и прямолинейное движение, а также многие другие, так как не существует никакой возможности точно описать реальную действительность с помощью математического аппарата.

Хранящийся в Международном бюро мер и весов эталон длины является, в действительности, непостоянной произвольно выбранной мерой, которую невозможно даже представить в виде какой-то части какого-то непостоянной длины меридиана, или в виде непостоянной длины волны какого-то излучения, или в виде какого-то непостоянного расстояния, проходимого светом за какую-то долю настолько же сомнительной секунды. Это означает, что не существует даже идеального, то есть воображаемого эталона длины. Такими же произвольными и непостоянными мерами являются эталоны остальных физических величин, так как в природе не существует ни одного физического объекта, обладающего хотя бы одним постоянным физическим параметром, и никакой возможности выяснить точное мгновенное значение хотя бы одного из них.

Математика может считаться точной наукой только тогда, когда она рассматривает безразмерные величины. Физика, со своей стороны, не имеет ничего точного, что можно было бы подставить в математические формулы, которые дают, конечно, некоторый, приемлемый для дальнейших ограниченных теоретических рассуждений или допустимых практических действий, приближенный арифметический результат, но не более того и далеко не в каждом случае. По мере возможности наиболее важные результаты математических вычислений проверяются в процессе практических экспериментов, а затем, по мере необходимости, пересматриваются.

Где сейчас была бы та же самая авиация, если бы результаты использования математического аппарата аэродинамики не подвергались проверкам в аэродинамической трубе? Что касается сущности описываемых математикой физических свойств, явлений и процессов, то математические формулы имеют к ней весьма отдаленное отношение, так как в природе не совершаются никакие математические действия. То есть, в окружающем нас материальном мире нет и быть не может в принципе никаких математических ужасов, парадоксов и противоречий, которые если и существуют где-нибудь, то только в человеческой голове и нигде более.

А пока что можно с достаточной для того уверенностью утверждать о том, что совокупность всех этапов развития физики, также как и совокупность всех этапов развития математики, представляет собой такую же длительную последовательность тех же самых эвристических догадок. Одни из них представляют собой такую же совокупность тех же самых неопределенных и неопределяемых в то же самое время понятий, другие — такую же совокупность тех же самых бездоказательных и недоказуемых в то же самое время утверждений, называемых в математике аксиомами, а в физике — фундаментальными законами природы.

Налицо очевидное несоответствие, заключающееся в том, что недоказуемое в математике является воображаемыми знаниями о воображаемых же количественных отношениях и пространственных формах, а недоказуемое в физике преподносится в качестве точных знаний о реальных физических свойствах, явлениях и процессах. Над этим несоответствием следует основательно призадуматься хотя бы для того, чтобы вспомнить основоположника немецкой классической философии, которым является Иммануил Кант, и его утверждение о том, что окружающий нас материальный мир совсем не такой, каким мы его себе представляем. С этим утверждением нельзя не согласиться хотя бы потому, что видим мы намного больше, чем понимаем.

Так вот оно, что оказывается! Все то, что мы самонадеянно считаем точными знаниями, является в действительности всего лишь нашими, заведомо ошибочными представлениями о реальных физических свойствах, явлениях и процессах. Каждое новое о них представление всего лишь изменяет наше общее представление об окружающем нас реальном материальном мире, которое, надо надеяться, становится более полным представления предыдущего, хотя и остается заведомо не соответствующим окружающей нас действительности. То есть, недоказуемое в физике является таким же самым, как и в математике, воображаемым знанием о воображаемых же физических свойствах, явлениях и процессах.

Спрашивается, каким-таким образом можно вывести логическим путем точное знание, опираясь на заведомо ошибочное предыдущее представление, полученное в виде недоказуемой эвристической догадки? Получается, что никакого логического мышления, позволяющего получить хотя бы новое представление о том или ином физическом свойстве, явлении и процессе, не говоря уже о точном знании, не существует вовсе. Действительно, какое-такое логическое мышление совершается в процессе очередного выяснения результата умножения два на два? Оказывается, что логика — это всего лишь точный порядок действий с абстрактными, не существующими в действительности, понятиями.

Так чем же руководствуются в своей научной деятельности те же самые физики, предлагая вниманию всех остальных свое представление о тех или иных физических свойствах, явлениях и процессах? А руководствуются все они ничем другим, а только лишь собственным здравым смыслом по причине недоказуемости эвристических догадок и отсутствия какого-либо иного критерия их приемлемости. Действительно! Чем еще мог руководствоваться Архимед, предлагая свое представление о характере взаимодействия между жидкостью и погруженным в нее телом? Чем еще мог руководствоваться Исаак Ньютон, предлагая свое представление о характере взаимодействия между удаленными друг от друга физическими объектами? То же самое — химики. Чем еще мог руководствоваться Менделеев, предлагая свое представление о строении периодической таблицы химических элементов? То же самое — математики. Чем еще мог руководствоваться Евклид, предлагая свое представление о свойстве параллельных прямых? Да и никто другой не потребовал у них никаких доказательств, так как у каждого из всех остальных оказалось достаточно собственного здравого смысла для того, чтобы безоговорочно согласиться с соответствующими утверждениями Архимеда, Ньютона, Менделеева и Евклида.

Имеется также множество других примеров, свидетельствующих о том, что многие эвристические догадки воспринимаются без каких бы то ни было возражений со стороны кого бы то ни было в виду своей неоспоримой очевидности. В таких случаях говорят, что истина лежала на поверхности. Если такая эвристическая догадка ставится кому-нибудь в заслугу, то нередко следуют возражения типа того, что в уж этом-то тривиальном случае и так всем все понятно. В свое время, однако, многие наблюдали свойство круглого катиться, но только один человек смог использовать его для прямолинейного перемещения транспортных средств.

И все-таки, далеко не всегда наблюдается подобное единомыслие в научной среде. Многие ученые математики, например, достаточно продолжительное время оспаривали криволинейную геометрию Лобачевского. Хотя, казалось бы, о чем могут спорить ученые до настоящего времени уверенные в том, что все или почти все можно доказать? Большей частью предметом весьма острых иногда научных споров как раз и являются эти самые недоказуемые эвристические догадки. В случае с Лобачевским — это аксиомы криволинейной геометрии, несовместимые с аксиомами геометрии прямолинейной. Именно из-за невосприятия чужих эвристических догадок новое зачастую встречает значительное, а порой и ожесточенное, сопротивление, а не потому, что оно просто новое.

Наиболее непримиримые споры в научной среде и не только происходят тогда, когда признание чужих эвристических догадок не то, что основательно меняет, а даже очень болезненного разрушает сложившееся ранее мировоззрение другого человека. Именно такие случаи представляют собой то, что называется переоценкой ценностей. Это тогда, когда Платон является другом.

В других, более прозаических случаях причинами не всегда достаточно корректных научных споров могут быть: личные амбиции, а то и корысти ради.

Великое множество эвристических догадок, возникших в процессе познания и освоения человеком окружающего его материального мира, свидетельствует о том, что они озарили значительное множество голов, из которых, однако, еще ни одна не созналась в том, что хотя бы одна догадка возникла в процессе некоего эвристического или какого-либо другого мышления. Настолько поголовное неведение свидетельствует о том, что сам процесс мышления невозможно осознать, что вполне соответствует загадочной природе недоказуемых эвристических догадок. Вот такое, практически никакое представление о процессе возникновения в сознании человека новых представлений об окружающем его материальном мире предлагается всем заинтересованным лицам. Несомненным достоинством такого представления является хотя бы то, что известно, с чего надо начинать.

Таким образом, много здравых мыслей безвозвратно утеряно из-за преобладающего влияния в научных кругах всевозможных невежественных авторитетов, добросовестно усвоивших глубоко ошибочное представление о всемогуществе и непогрешимости хитроумных логических умозаключений.

http://www.ted.com/talks/john_searle_our_shared_condition_consciousness?language=ru

0:11
Я собираюсь говорить о сознании. Почему о сознании? Это удивительно запущенная тема как в нашей науке, так и в философии.
0:21
Почему это удивительно? Во-первых, нет ничего важнее сознания по очень простой и понятной причине: чтобы считать что-либо важным, нужно обладать сознанием. На что вам наука, философия, музыка, искусство, что угодно, если вы зомби или лежите в коме? Поэтому сознание важнее всего. Во-вторых, стоит людям заинтересоваться сознанием так, как оно того заслуживает, они начинают нести вздор. И даже если вместо этого они пытаются провести серьёзные исследования, получается это слишком медленно. Прогресс почти незаметен.
0:58
Впервые заинтересовавшись этим, я подумал: «Это тема для биологического исследования! Надо дать мозгу задачу и посмотреть, что происходит внутри». Я отправился в Калифорнийский университет поговорить с известными нейробиологами. Мои вопросы заставили их нервничать. Так бывает, когда учёным задаёшь вопросы с подвохом. Но особенно меня поразили слова, сказанные сгоряча одним парнем, очень известным нейробиологом. Он сказал: «В моей научной области уместно интересоваться сознанием, но сперва нужны гарантии, что тебя не уволят. Сперва гарантии!»
1:28
Я давно работаю над этой темой. Думаю, что само исследование сознания может гарантировать ныне рабочее место. Если так, то это прогресс.
1:37
Откуда тогда это удивительное пренебрежение и враждебность к теме сознания? Причина в сочетании двух традиций нашей интеллектуальной культуры, казалось бы, противоположных друг другу, но в действительности объединённых общими постулатами. Одна из них — традиция религиозного дуализма, в которой сознание не является частью физического мира. Это часть духовного мира. Сознание принадлежит душе, а душа не часть физического мира. Это традиция веры в Бога, душу и бессмертие. Вторая традиция кажется противоположностью первой, но разделяет её худшие убеждения. По этой традиции научного материализма сознание тоже не является частью физического мира. Сознания либо вовсе нет, либо вместо него есть компьютерная программа или другая ерунда. Сознание не часть науки в этой традиции. Особенно я не перевариваю такой аргумент: «Наука объективна — сознание субъективно, значит, науки о сознании быть не может».
2:41
Эти две традиции парализуют нас. От них очень трудно избавиться. И основная идея моей речи в том, что сознание — это биологический феномен, как фотосинтез, пищеварение, митоз и прочие, вам известные. Как только вы принимаете это, бо́льшая часть проблем в вопросе сознания просто исчезает. Пробежимся по некоторым из них.
3:11
Итак, перечислю вам некоторые возмутительные высказывания на тему сознания. Перовое: сознания не существует. Это иллюзия, как закат. Наука доказала, что закаты и радуги — это иллюзии, так что сознание — это иллюзия. Второе: если оно существует, то не как биологическое явление, а как, например, компьютерная программа в мозге. Третье убеждение: сознание существует только в виде поведения. Невероятно, до чего влиятельным был бихевиоризм, я ещё вернусь к этому. И четвёртое: возможно, сознание существует, но не влияет на окружающий мир. Как может нематериальное влиять на материальный мир? Когда мне так говорят, я думаю: «Вы не верите в это? Смотрите! Я решаю в своём сознании поднять руку, и она — не поверите — поднимается!» (Смех)
4:02
Обратите внимание, это не как прогноз погоды: иногда температура поднимается, а иногда — нет. Рука поднимается, как только я захочу.
4:15
Я расскажу вам, как это происходит. Я ещё не дал вам определение. Без определения сложно продолжать. Говорят, что трудно дать определение сознанию. Я думаю, это довольно легко, если бросить попытки дать научное определение. Мы не доросли до научного определения. Моё определение основано на здравом смысле. Сознание — это всё, что вы чувствуете, ощущаете и осознаёте. Оно продолжается с момента пробуждения утром весь день до тех пор, пока вы не заснёте, или не умрёте, или не потеряете сознание другим образом. Сны тоже являются формой сознания.
4:52
Это определение, основанное на здравом смысле. То, что ему не соответствует, не может называться сознанием.
4:58
Многие думают: «От такого определения одни проблемы! Как подобное может быть частью реального мира?»
5:06
Если вы учили философию, вы знаете о знаменитой проблеме тела и разума. Проблема эта имеет простое решение. Вот оно: все без исключения состояния сознания обусловлены нейрохимическими процессами в мозге, которые на более высоком уровне реализуются как целая система. Это явление не сложнее, чем жидкое состояние воды. Жидкая вода — это не какая-то особая сущность молекул H₂O. Это состояние, в котором находится система. И как вода может переходить от жидкого состояния к твёрдому в зависимости от поведения молекул, так и мозг может переходить от сознательного состояния к состоянию бессознательному в зависимости от поведения молекул. Так проста знаменитая проблема тела и разума.
5:58
Давайте погрузимся в более сложные темы. Мы определим свойства сознания, чтобы опровергнуть ложные убеждения, о которых я рассказывал.
6:09
Первое свойство: сознание реально. Вы не можете его игнорировать. Различие между реальностью и иллюзией — это различие между тем, какими нам кажутся явления и какие они есть на самом деле. Французы называют радугу «небесной аркой», потому что она кажется аркой в небе. Или нам кажется, что солнце садится за горы. Нам так кажется, но на самом деле это не так. Между тем, какими кажутся вещи и какие они на самом деле, есть разница. Однако для феномена существования сознания эта разница не применима. Когда мы имеем дело с сознанием, если вам кажется, что вы осознаёте что-либо, то так оно и есть. Если куча экспертов скажут мне: «Мы исследовали Вас и уверены, что Вы, Сёрл, не обладаете сознанием, Вы — очень умело сконструированный робот», — я им не поверю. Ни на минуту не поверю. Декарт много ошибался, но в одном он был прав. Невозможно сомневаться в существовании своего собственного сознания. Итак, первое свойство сознания — оно реально и несомненно. Вы не можете доказать, что это иллюзия, как вы можете сделать с обычными иллюзиями.
7:29
Второе свойство сознания, доставляющее нам столько неудобств, заключается в том, что все состояния сознания качественно отличаются друг от друга. То, что мы чувствуем, когда пьём пиво, отличается от наших ощущений при заполнении налоговой декларации или при прослушивании музыки. И отсюда следует третье свойство сознания: сознание субъективно. Оно существует в виде конкретного опыта человека или животного, испытывающего эти ощущения. Возможно, мы сможем создавать машины, обладающие сознанием. Но пока мы не знаем, как устроено сознание, нам это не по силам.
8:09
Другое свойство сознания состоит в том, что оно выступает в виде единого «поля сознания». Я не просто вижу людей, стоящих передо мной, слышу звук своего голоса и чувствую, как мои ботинки давят на пол. Я воспринимаю все эти ощущения как нечто единое, что окружает меня со всех сторон. Это ключ к пониманию невероятной силы сознания. Мы пока не умеем создавать таких роботов. Отсюда происходит разочарование робототехникой. Создать робота с сознанием у нас пока не получается.
8:44
Следующее свойство сознания — после чудесного единого «поля сознания» — в том, что оно проявляется в поведении. Ранее вы видели научную демонстрацию с поднятием руки. Но как это происходит? Как может мысль перемещать материальные объекты? Я отвечу вам. Мы не знаем всех деталей, но в целом известно, как такое происходит. Под действием электрических импульсов в мозге вырабатывается ацетилхолин, в концевых участках аксонов в нейронах. Прошу прощения за терминологию. Под действием этого вещества в ионных каналах происходят чудеса, и рука поднимается. Подумайте о сказанном мною. Одно и то же событие, моё сознательное решение поднять руку, обладает всеми вышеперечисленными свойствами сознания. Это мысль в моём мозге, но одновременно это активно выделяющийся ацетилхолин, а также другие процессы, начинающиеся в двигательных зонах коры головного мозга и заканчивающиеся в нервных окончаниях руки. Наш привычный словарный запас совершенно устарел для обсуждения этой темы. Одно и то же событие может быть описано как на нейрофизиологическом уровне, так и на уровне ментальном. Так устроена природа этого явления. Таким образом сознание реализует себя во внешнем мире.
10:13
Помня об этом, а также о всех свойствах сознания, попытаемся опровергнуть ранее упомянутые убеждения.
10:22
Первое: сознания не существует, это иллюзия. Мы уже опровергли это. Тут не о чем беспокоиться. Вот второе убеждение приобрело чрезвычайное влияние и имеет его до сих пор. Сознание — это нечто наподобие цифровой компьютерной программы в мозге. Чтобы создать сознание, нам нужно написать правильную программу. Забудьте про «железо»! Всё, что от него требуется, — быть достаточно мощным и стабильным для установки программы.
10:51
Но мы знаем, что это не так. Любой, кто имел дело с компьютерами, скажет, что именно не так. Программирование — это действия с символами, обычно с нулями и единицами, но и другие сгодятся. У вас есть алгоритм, который можно запрограммировать в двоичном коде, и это отличительная черта компьютерной программы. Ничего кроме символов и их синтаксиса. Человеческое сознание — это нечто большее. Помимо синтаксиса, в нём есть содержание. В нём есть семантика.
11:25
И последний аргумент, который я придумал — Боже, сколько лет прошло! — более 30 лет назад. Этот аргумент весомее всех прочих, поэтому хочу его озвучить. Сознание создаёт независимую от наблюдателя реальность. Деньги, собственность, правительство, брак, конференции ЦЕРН, коктейльные вечеринки и летние каникулы — это всё порождения сознания. Их существование реально, но относительно: лишь сознание наблюдателя воспринимает кусок бумаги как деньги, а группу зданий — как университет.
12:03
Подумайте о компьютерах. Столь же реальны вычисления, как понятия силы, массы и гравитации? Или же относительны? Не буду спорить, два плюс два — четыре, что бы не утверждали некоторые. Но когда я пользуюсь карманным калькулятором, единственным реальным явлением является электрический ток. Только он абсолютен. Остальное — наша интерпретация. Вычисления — продукт нашего сознания. Либо наше сознание работает с числами, либо за нас это делает машина. Результат вычислений будет точным, потому что в разработку машин вложено много денег. Однако постоянно возникает путаница между объективностью и субъективностью как аспектом реальности и объективностью и субъективностью как свойствами наших утверждений. Подведём итоги. Возможно существование полностью объективной науки, допускающей полностью объективные утверждения о явлении, являющемся субъективным в том смысле, что оно существует в человеческом мозге и состоит из субъективных ощущений, чувств и восприятий. Поэтому утверждение, что наука о сознании существовать не может, — так как сознание субъективно, а наука объективна — это игра слов. Игра со словами объективность и субъективность. Возможно объективное исследование явлений, субъективных по своей природе. Неврологи всё время это делают. Когда есть пациенты, испытывающие боль, неврологи стараются сделать объективные и научные выводы.
13:45
Я обещал опровергнуть все мифы, но у меня осталось мало времени. Поэтому остановлюсь ещё на паре. Я сказал, что бихевиоризм — это, должно быть, величайшее заблуждение в нашей интеллектуальной культуре. Задумайтесь над единственным вопросом: идентичны ли состояния вашего сознания и ваше поведение? Подумайте о разнице между тем, когда вы испытываете боль и тем, когда демонстрируете, что вам больно. Независимо от моего поведения я могу сказать, больно мне сейчас или нет. Это очевидно. Откуда тогда взялось это заблуждение? Если вернуться к истокам, почитать литературу, то мы снова видим: они считали, что если вы признаёте неопровержимым факт, что сознание существует, — вы предаёте науку. Вы предаёте 300 лет прогресса, надежды человечества на лучшее и так далее. И вот идея, которую я хочу довести до вас. Пора признать сознание как истинно биологический феномен, столь же подверженный научному анализу, как любой другой биологический либо любой другой научный феномен.

«Идея бессмертия в культуре заключается в том, чтобы постоянно глушить энтропию»: Вадим Руднев о моделях времени

Состояние культуры и научный прогресс определяют восприятие времени человеком: аграрный культ породил мифологическую модель, согласно которой все повторяется по кругу, с развитием христианства человечество стало воспринимать время как драму, а открытие Второго закона термодинамики породило метафору стрелы. T&P поговорили с философом Вадимом Рудневым о том, почему время реальности и время текста двигаются в противоположном направлении, какая существует альтернатива стреле времени и почему Бог является культурной необходимостью.

— Что такое энтропия? Что такое информация? И почему время реальности и время текста двигаются в противоположном направлении?

— Где-то в 20-х годах XIX века был сформулирован Второй закон термодинамики. Он гласит, что есть величина, которая представляет собой уровень равновероятности системы, уровень хаоса, и эта величина в замкнутых системах с необратимостью увеличивается. Что это может означать на практике? Если в физической реальности произведено некое действие, то это означает, что его последствия необратимы. То есть, например, если вы пьете кофе и налили в него сливки, то кофе и сливки после этого уже никогда не разделятся.
На самом деле, это не совсем так. Людвиг Больцман, физик второй половины XIX века, в своих лекциях по теории газов переформулировал этот закон на вероятностном языке: сливки и кофе могут разделиться, но это очень маловероятно. Как он писал, вероятность этого равна тому, что в один момент все жители города покончат с собой. Самое печальное, что после того, как его концепция была подвергнута жестокой критике, он сам покончил с собой.
В середине XX века немецкий философ Ганс Рехенбах, один из участников Венского кружка, сформулировал следующее утверждение: необратимость естественнонаучного времени, или анизотропность, соответствует протеканию термодинамических процессов. То есть то, что время с точки зрения естественно-научной физики течет из прошлого в будущее, соответствует тому, что энтропия может только увеличиваться.

«Для меня как для лингвиста очень важно, что слова «начало» и «конец» одного корня. «Ко» — это приставка, а «нец» и «нач» — можно показать при помощи определенных законов фонетических изменений, что это один корень. А почему? А потому что эта стрела времени замыкается на саму себя. И там, где конец, там на самом деле начало».

Теперь что такое информация? Информация — это сущность, которая по абсолютной величине равна энтропии, но противоположна ей по вектору. Когда что-то происходит в реальности, и время движется в положительную сторону, то есть в сторону увеличения энтропии, то происходит антиинформативный процесс — нечто разрушается, распадается, превращается в равновероятный хаос. В концепции Юрия Михайловича Лотмана это соответствует тому, что он называл предсказуемостью, то есть когда есть некие процессы, которые мы можем примерно с равной вероятностью предсказать, то это как раз и есть отсутствие информации.
Логика моя была такая. Если в реальности, как ее понимали в XIX веке, энтропия увеличивается, в соответствии со вторым началом термодинамики (во всяком случае она имеет склонность увеличиваться), то в тексте, то есть в том, что используется как знаковая система, как речевая деятельность, как любое оперирование со знаками, происходит исчерпание энтропии. Это кажется таким странным софизмом, потому что мы привыкли представлять время в виде чего-то пространственного, мы привыкли представлять его в виде прямого луча, в виде стрелы.

— Откуда взялась эта метафора? Она была всегда?

— Стрела времени — это метафора Артура Эдингтона, одного из популяризаторов общей теории относительности. Но никто не доказал, что время — это действительно нечто похожее на стрелу. Слово «направление» применительно ко времени имеет некий метафорический смысл. Поэтому положительное направление, отрицательное направление — мы можем представить это себе просто как переменный ток: горит — не горит — горит — не горит. И на самом деле в том, что мы называем культурой, происходит именно это: мы одновременно живем в режиме увеличения энтропии, то есть мы движемся к смерти, но одновременно, поскольку мы что-то друг другу говорим, пытаемся друг друга понять, пытаемся что-то друг другу сообщить, мы пытаемся обобщить в каких-то абстрактных системах наши идеи, все это ведет к некоему исчерпанию энтропии в мире.
Идея бессмертия, как она заложена в культуре, заключается в том, чтобы все время при помощи возрастания непредсказуемой и интересной информации эту энтропию глушить. То есть, как сказал Морис Николл, ученик Гурджиева, Успенского и Юнга, — для того, чтобы достичь некоторого культурного бессмертия, нужно жить против жизни. Чем менее человек физиологичен, тем более он настроен на исчерпание энтропии и увеличение информации.
На самом деле, это очень сложный вопрос. С одной стороны, человек не хочет умирать: «Все умрут, а я останусь». С другой стороны, по Гегелю, осознание своей смерти свойственно только одному виду на Земле, а именно — человеку. Более того, Гегель писал в «Феноменологии духа», а Александр Кожев подчеркивал в своих лекциях, человек должен идею смерти не просто понять, но и принять. Но я в своих последних размышлениях отказываюсь принимать идею смерти. И я считаю, что мы должны все-таки двигаться в информативном режиме по направлению к преодолению энтропии.

— Это сложно не только представить, но и сформулировать — движение в противоположных направлениях текста и реальности. Какую бы вы метафору использовали для описания течения времени?

— Давайте тогда подойдем к делу с другой стороны. Я всю весну и часть лета писал книгу «Новая модель времени». Что такое новая модель времени? Это синтез четырех существующих моделей времени.
Первая модель времени — мифологическая. Она представляет собой вовсе не стрелу, она представляет собой круг. Это значит, в сущности говоря, что после смерти человек воскресает. И жизнь его начинается сначала. Таким природным обоснованием и первоначалом такого подхода к времени является представление об аграрном культе. Как написано в Евангелии от Иоанна: «Истинно, истинно говорю, что если падшее в землю зерно не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода». То есть сама возможность смерти подразумевает дальнейшее возрождение. Отсюда, видимо, в большинстве религий культ умирающего и воскресающего Бога. Это прежде всего Дионис — культ, который воспроизводился в мистериях, и это наш Иисус Христос. Тут сразу вспоминается роман «Мастер и Маргарита», когда Михаил Александрович Берлиоз с ученым видом объяснял Ивану Бездомному, почему Бога нет: «Нет ни одной восточной религии, — говорил Берлиоз, — в которой, как правило, непорочная дева не произвела бы на свет Бога. И христиане, не выдумав ничего нового, точно так же создали своего Иисуса, которого на самом деле никогда не было в живых. Вот на это-то и нужно сделать главный упор…» То есть, по его примитивной логике, совершенно нечему удивляться: христиане придумали такой миф, потому что это универсальный миф о том, что каждая сущность имеет свой конец, который превращается в начало.
Для меня, как для лингвиста, очень важно, что слова «начало» и «конец» одного корня. «Ко» — это как бы некая приставка, «нец»-«нач» — можно показать при помощи определенных законов фонетических изменений, что это один корень. А почему? А потому что эта стрела времени замыкается на саму себя. И там, где конец, там на самом деле начало.

— Вторая модель связана с христианством?

— Да. Вторую модель я называю эсхатологической, она развивается активно около 2 000 лет. То есть с того времени, когда начал проповедовать Иисус. Впервые об этом всерьез заговорил Святой Августин в книге «О граде Божием» и в книге «Исповеди». Его идея заключается в том, что вся история человечества с момента творения человека представляет собой драму. Здесь мы возвращаемся, и не случайно, к тому, с чего мы начали. Вся история реальности, с точки зрения Августина, представляет собой текст. И поэтому неслучайно Юрий Михайлович Лотман называл Августина основателем семиотики.

«Согласно эсхатологической модели времени, время является драмой, текстом и все, что происходит, предопределено с самого начала. Потому что, когда мы раскрываем любой текст, роман или теорию относительности, можно ведь заглянуть на последнюю страницу — все уже написано. Как говорил Дмитрий Александрович Пригов, все, что написано, написано на небесах. И в этом смысле получается, что если мы придерживаемся эсхатологической модели времени, то жить и действовать вообще бессмысленно».

Как всякая драма, историческая драма имеет свое начало, свою кульминацию и свою развязку. Экспозиция, скажем так, исторической драмы — творение, когда Бог создал людей. Ее завязкой стало грехопадение. Тот же Морис Николл, человек, которого я считаю своим заочным учителем, он говорил, что в любом священном писании, будь то еврейское, христианское, мусульманское, ни одно слово, ни одно предложение нельзя понимать буквально. И поэтому будем делать оговорку, будем принимать это во внимание. Тем не менее, почему в Ветхом завете именно грехопадение стало завязкой исторической драмы? Потому что грехопадение означает начало течения времени. До грехопадения никакого времени не было, потому что не было идеи смерти. Рай — это ахронное место, там времени вообще нет, там все происходит в вечности, то есть в нашем физическом смысле — не происходит вообще.
Что произошло во время грехопадения? Какая в сущности там была история? Бог сказал: «Со всех плодов ешьте, а с древа познания Добра и Зла ни в коем случае!» И было некое животное — Змей, которое сказало: «Попробуйте». Что произошло, когда они откусили этих плодов? Мы их потом стали называть яблоками, по аналогии с яблоком Ньютона, Елены Троянской и так далее. Они увидели, что они нагие. Произошло некое разделение в смысле Делеза, или различение, в смысле Деррида. То есть, в сущности, они поняли, что они неполны.
Чтобы понять, что что-то меняется и время течет, нужно понять, что человек не является некой полнотой, что другой человек — это тоже некая целостность, которая, на самом деле, таковой целостностью не является. То есть существует Другой, и этот Другой за тобой следит и наблюдает, и он не такой, как ты, и в его шкуру влезть очень трудно. Невозможно или очень трудно понять, что он думает, и для того, чтобы понять, что он думает, необходима такая штука, как человеческий язык. Я думаю, что до грехопадения у первых людей языка не было, потому что не о чем было говорить. Язык нужен тогда, когда что-то не в порядке. И я думаю, что это познание добра и зла, познание, что хорошо и что плохо, это различение или разделение и есть обретение языка.
А что такое обретение человеческого языка? Самое важное в человеческом языке, что слова не похожи на то, что они означают: что слово «телефон» не похоже на телефон, что слово «стаканчик» не похоже на стаканчик. В 1997 году английский психиатр Тимоти Кроу написал статью «Является ли шизофрения платой за использование человеком конвенционального языка?» Смысл ее в том, что в тот момент, когда произошло расподобление означающего и означаемого, произошла поломка, генная мутация, и в человека попал некий шизофренический ген, который, в сущности, сделал человека не похожим на все другие виды. То есть человек разумный — это одновременно человек безумный. Потому что, когда человек пользуется словами, которые не похожи на то, что они означают, это, в общем, и означает раскол, это означает нечто шизофреническое. Именно в такой парадоксальной форме и зародилось человеческое мышление, зародился человек. Именно это вложил в человека змей-дьявол.

То есть, в сущности, это персонаж, который дал людям знание о том, что они разные. И эта разность, разность потенциалов, если переходить на язык физики, является тем, что сдвинуло с мертвой точки эту райскую ахронность. И поскольку люди поняли, что они разные, то значит — не целостные. Раз не целостные, то значит ущербные. Раз ущербные, то они когда-нибудь закончатся. Именно в этот момент появилась идея смерти. Это была завязка поступательной модели времени, которая называется эсхатологической. Человек понял, что он смертный. Бог в наказание за то, что они его не послушались, сказал: «Теперь вы будете рожать в муках детей и будете сами умирать».
Возвращаясь к идеям Блаженного Августина. Что, собственно говоря, произошло дальше, что было развязкой этой исторической драмы? Развязкой была история Иисуса Христа. Произошла странная, парадоксальная вещь. Бог послал своего Сына для того, чтобы Он нас спас. В сущности это означает, что Он показал, что смерти нельзя бояться, потому что ее на самом деле нет. Честно говоря, эта формула меня совершенно не удовлетворяет. Я согласен с Ницше, что Христос был единственным христианином и что потом все пошло совершенно вразнос. Он сказал примерно следующее: «То, что вам раньше казалось правильным, то, что завещал Ветхий завет и пророки, что надо просто делать, как велят, то есть автоматическое повторение правил и норм — это еще не означает быть человеком».
Для того, чтобы быть человеком, нужно произвести с собой то, что в Новом завете названо словом «метанойя». Этот термин означает не покаяние, он означает изменение ума. То есть, в сущности, это переход на другой психологический уровень, это переход на уровень того, что Гуджиев называет самовоспоминанием. Это самая простая и самая сложная вещь на свете. Нужно помнить все время себя. Это очень трудно объяснить. Самая простая метафора, то, что я знаю от Николла, это то, что нужно жить против жизни. То есть нужно жить в информативном направлении времени. Нужно не подчиняться своей физиологии. Нужно все время помнить, что ты принадлежишь к какой-то культурной общности. Если мыслить в терминах психоанализа, то у каждого из нас есть малое зеркало — индивидуальное бессознательное, и большое зеркало — коллективное бессознательное, и мы все время смотримся в них, и из одного черпаем другое.

«Самое важное в человеческом языке, что слова не похожи на то, что они означают, что слово «телефон» не похоже на телефон, что слово «стаканчик» не похоже на стаканчик. В 1997 году английский психиатр Тимоти Кроу написал статью «Является ли шизофрения платой за использование человеком конвенционального языка?» Смысл ее в том, что в тот момент, когда произошло расподобление означающего и означаемого, произошла поломка, генная мутация, и в человека попал некий шизофренический ген, который, в сущности, сделал человека не похожим на все другие виды. То есть человек разумный — это одновременно человек безумный».

Согласно эсхатологической модели времени, время является драмой, текстом и все, что происходит, предопределено с самого начала. Потому что, когда мы раскрываем любой текст, роман или теорию относительности, можно ведь заглянуть на последнюю страницу — все уже написано. Как говорил Дмитрий Александрович Пригов, все, что написано, написано на небесах. И в этом смысле получается, что если мы придерживаемся эсхатологической модели времени, то жить и действовать вообще бессмысленно. А зачем? Если все уже произошло и так. В этом смысле и смерти бояться нечего. А какой смысл ее боятся, если книга моей жизни уже написана?

— А когда появилась третья модель?

— По-моему, это 1827 год, Сади Карно, французский инженер, написал книгу «Размышления о движущей силе огня». В этой книге было сформулировано второе начало термодинамики. Что было получено в результате открытия второго начала термодинамики? Никакого бессмертия нет. Все мы к чертовой матери помрем — надеяться не на что. Появляется позитивизм, который пришел на смену романтизму.
В той системе, которая появилась после второго начала термодинамики, люди осознали смерть. Я, к сожалению, не владею до такой степени историей физики, чтобы понять, что происходило в этой дисциплине, почему этот новый закон был открыт именно тогда. Но в плане истории культуры мне совершенно ясно, что человеку надоело чувствовать себя бессмертным. Потому что бессмертие — это такая вещь, от которой очень устают. Но и атеистом быть очень трудно, надо большое мужество, чтобы человек культуры стал атеистом и сказал: «Я не знаю, что такое Бог, на самом деле мы все умрем», и надо иметь мужество принять смерть, как сказал Гегель.
Но почему произошел кризис романтизма? Произошло то, что человек попытался встать на гибельный путь. Возможно, мы этот путь придумали потом, задним числом, как говорил Фрейд. Это наиболее подробно описал Жижек в книге «Возвышенный объект идеологии». Человек стал говорить, что пусть даже он умрет, но пока он жив, он хозяин всему. Эта установка, интенция, которая свойственна тому очень недолгому периоду, когда господствовала энтропийная модель времени. Условно говоря, с 40-х годов XIX века в течение 50 лет человек продержался этого состоянии квазипозитивизма.
Но что значит — второе начало термодинамики? Что значит — время движется в необратимом направлении? Ведь, на самом деле, Ганс Рейхенбах говорил совершенно не об этом. Он говорил о том, что лишь большинство термодинамических процессов, ансамбль термодинамических процессов представляет собой в плане энтропии временную анизотропность. Потому что самое главное, что никаких замкнутых систем не существует. Что такое замкнутая система? Это полная абстракция. И вообще, эта так называемая физика — это полная абстракция, совершенно не соответствующая здравому смыслу.
У нас был семинар Профессональной психотерапевтической лиги (по второй специальности я психолог), мы разбирали Первый закон Ньютона: тело находится в покое или движется прямолинейно, пока на него не действует никакая сила. Но это же абсурд! Что значит находится в покое или движется прямолинейно? Либо оно находится в покое, либо оно движется. Я этого не понимаю. И мы пришли к выводу, что этот закон — схизис, следствие шизофрении Ньютона. Это, кстати, было зафиксировано в документах, он был полностью безумен. То есть мы живем по физике с точки зрения человека, который был сумасшедшим. И это так и есть.
И второе начало термодинамики тоже совершенно ничему не соответствует. Эйнштейн говорил, что мир одновременно конечен и бесконечен и доказать ни того, ни другого нельзя. Полный абсурд! И это было очень быстро понято уже в конце XIX века. То есть произошло два разветвления квазипозивитистской мысли, которые я называю реэсхатологизацией и ремифологизацией. То есть, соответственно, возврат к более надежным, старым и мобильным концепциям времени. Например, Тейяр де Шарден, будучи одновременно биологом и теологом, синтезировал креационизм и дарвинизм. Он говорил, что человечество движется к определенной цели, и что этой целью является так называемая точка Омега, которая представит собой не конец человечества, а начало. То есть мы придем к такому состоянию вещей, когда уже не будет отдельных людей, а будет некое общее человечество. Если перефразировать это на современном языке, будет некий огромный интернет, который представит собой культуру будущего.

«Человек в измененном состоянии сознания, наиболее простым эквивалентом которого являются сновидения, может передвигаться по времени, как по пространству. Наиболее важное открытие Джона Уильяма Данна состоит в том, что время многомерно, и оно настолько многомерно, сколько есть наблюдателей».

Ремифологизация — процесс более простой, он начался прямо сразу в начале XIX века, что выразилось, в частности, в таком направлении, как неомифологизм. Неомифологизм — это термин, который был впервые употреблен замечательным российским ученым Елеазаром Моисеевичем Мелетинским в книге «Поэтика мифа», которая вышла, когда я учился на первом курсе, в 75-м году. Неомифологизмом он называет такие культурные построения, которые, в частности, выражены у Джойса. Мы имеем некую историю передвижений Леопольда Блума, когда он встречаются со Стивеном Дедалом, и вся эта история накладывается на странствия Одиссея. И странствия Одиссея являются неким декодирующим устройством, в соответствии с которым эта простая, обыденная история приобретает значение какого-то вселенского масштаба.

— Осталась последняя, четвертая модель времени.

— Последняя известная мне модель времени в культуре — это модель времени Джона Уильяма Данна. Он жил в начале XX века и опубликовал четыре книги. Первая вышла в 1920 году, она называется «Эксперимент со временем» (она есть в русском переводе), вторая вышла в 1930-м, она называется «Серийный универсум», потом «Новое бессмертие» и последняя книга называется «Ничто не умирает». Что он предложил? Все началось с того, что он стал замечать, что некоторые его сновидения сбываются. Но это было всегда, всегда говорили, что есть пророческие сны, начиная с Ветхого Завета: фараону приснилось 7 тучных коров, 7 худых коров… И всегда были толкования сновидений. И он стал их отслеживать и пришел к следующему выводу: человек в измененном состоянии сознания, наиболее простым эквивалентом которого являются сновидения, может передвигаться по времени, как по пространству. Наиболее важное открытие Джона Уильяма Данна состоит в том, что время многомерно, и оно настолько многомерно, сколько есть наблюдателей.
Он приводит такую притчу. Некоего художника держали в сумасшедшем доме, справедливо или нет — неизвестно. Он бежал из сумасшедшего дома и решил написать на картине полную модель мироздания. Он вышел на открытую местность, поставил мольберт, встал перед ним и стал рисовать все, что видел. Он нарисовал картину, но ему казалось, что чего-то не хватает. Он долго думал, чего не хватает, и понял, что не хватает его самого, который рисует эту картину. Он попросил деревенского мальчишку позировать, отодвинул мольберт и стал рисовать себя, рисующего эту картину. То есть появилась некая серия: одно в другом, зеркало в зеркале. Когда он это нарисовал, то понял, что ему опять чего-то не хватает. Ему не хватало себя, рисующего себя, рисующего картину. Он опять отодвинул мольберт и нарисовал так. И так до бесконечности. И пределом этой бесконечности является опять-таки Бог, никуда от него не денешься. Можно в него верить, можно в него не верить. Но тем не менее, мы приходим к тому, что это некая культурная необходимость. Это может быть глупо, как угодно, но мы ничего с этим поделать не можем. То есть реальность, она слоиста или серийна, как говорит Данн. Этих временных хвостов столько, сколько есть наблюдателей. И поскольку во сне мы как бы наблюдаем сами за собой, поэтому эти измерения множатся.
И вторая притча — это уже то, что обнаружил я сам. Несмотря на то, что Данн в узкой научной среде был непопулярен (хотя я узнал это имя из книги по философии времени), он очень повлиял на гуманитарных мыслителей, в частности, на Борхеса. И у Борхеса есть даже эссе того времени «Джон Уильям Данн». Так вот у Борхеса есть очень странный, непопулярный рассказ, который называется «Другой». Он был опубликован один раз в очень маленькой книжке в 1983 году в «Библиотеке иностранной литературы» и с тех пор почему-то не переиздавался.

«Мы имеем некую историю передвижений Леопольда Блума, когда он встречаются со Стивеном Дедалом, и вся эта история накладывается на странствия Одиссея. И странствия Одиссея являются неким декодирующим устройством, в соответствии с которым эта простая, обыденная история приобретает значение какого-то вселенского масштаба».

Рассказ следующий. Старик Борхес сидит в парке и встречает какого-то молодого человека, который садится рядом. Борхес уже слепой. И он каким-то образом, по голосу юноши понимает, что это он сам в прошлом. Молодой Борхес поначалу ему не верит, говорит, что этого не может быть. Тогда Борхес начинает рассказывать ему про свою мать, про своих родственников и так далее. В конце-концов юноша все-таки ему верит, уходит и оставляет ему монетку. Но странно, что не происходит временного парадокса. В принципе, если следовать концепции стрелы времени, то старый Борхес должен помнить о том, как он встретил себя старого в молодости. Но для старого Борхеса было полной неожиданностью, когда он встретил себя молодого. Что же произошло? Я тогда считал и сейчас так же считаю, что можно это интерпретировать, только используя серийную концепцию времени Джона Уильяма Данна, которую Борхес знал и, видимо, бессознательно использовал.
Интерпретация очень простая. Молодой Борхес во сне, в измененном состоянии сознания перемещается в будущее и встречает там самого себя в старости, но когда он просыпается, он забывает свой сон, и поэтому, дожив до старости и встретив самого себя молодого, он не помнит, что когда-то, будучи молодым, он встретил себя в старости. Вот такая очень интересная и, по-моему, очень продуктивная модель времени.

— Она заключается в том, что можно передвигаться во времени как в пространстве?

— В измененном состоянии сознания. То есть если ты во сне, если ты безумный…

— Но это не иллюзия, не галлюцинации?

— Знаете, я недавно читал лекцию на эту тему. Ко мне подошла девушка и сказала: «Вы можете объяснить мне такой феномен? Я видела, как стрелки часов движутся назад». Я сказал: «Да, я могу объяснить этот феномен. Вы читали книгу Джона Уильяма Данна «Эксперимент со временем»?» Девушка сказала: «Нет, не читала». «А вы почитайте», — сказал я. Она записала и ушла. Ко мне сразу подошли мои ученики и сказали: «Ну, ты что, не понимаешь, она обдолбанная, она принимает наркоту». Я сказал: «А я все это воспринял всерьез и смог ей объяснить». Иллюзия это? А черт ее знает!

http://theoryandpractice.ru/posts/7481-rudnev

10 мысленных экспериментов современной философии

А что если от твоего решения зависит жизнь человека? Что ты будешь делать: поступишь как тебе удобно, и этот человек умрёт, или же пожертвуешь своими интересами, и он будет жить? А если этот человек, о котором предлагают побеспокоиться, тебе вовсе незнаком? Представив себя в этой ситуации, можно ясней понять, что значат мораль, совесть, долг, нежели потратив годы на зубрёжку теорий и понятий этики.

Этот и все остальные мысленные эксперименты отличает то, что в них действие разворачивается не в реальности, а в сознании тех, кто их проводит. Это своего рода интеллектуальное упражнение, которое позволяет ярко и образно почувствовать, что хочет сказать философ, понять логику его позиции и попробовать представить себя «внутри» его философской системы.

Нет необходимости просить хирургов удалить некому пациенту мозг, чтобы ответить на вопрос: продолжит ли в этом случае пребывать личность данного человека в теле. Ведь мы можем воспользоваться воображением. Не нужно на самом деле сидеть закованным в колодки перед стеной, на которую проецируют представление театра теней, чтобы понять, что наша жизнь спектакль - для этого достаточно представить платоновский образ пещеры.

Эксперименты, о которых пойдёт речь ниже, подобраны по трём критериям. Во-первых, они в центре внимания современной философии - существуют сотни работ, датированных последними десятилетиями, в которых они изучаются. Во-вторых, они разработаны именно философами, а не математиками, специалистами по теории игр и т.д. Котов, которых так любят физики, вы в этом списке не найдёте, зато там в изобилии встречаются мозги, зомби, Болотные люди и прочие любимцы философов. В-третьих, все указанные эксперименты были сформулированы в последние 50 лет, хотя некоторые из них развивают концепты, которым уже не одно столетие.

1.«Философский зомби»

Автор

Австралийский философ Дэвид Чалмерс (книга «The Conscious Mind: In Search of a Fundamental Theory», 1996)

Описание

Представим физически во всём подобное человеку существо, которое, тем не менее, лишено сознательного опыта. Такое существо (назовём его философским зомби) действует как автомат, нормативным образом реагируя на раздражители. Одна из функций философского зомби – имитировать человечность, то есть наличие того, что называют сознанием, душой, квалиа и т.п.

Вопрос

Отличается ли философский зомби от человека?

Философский смысл

При помощи этого эксперимента опровергают теорию, что человек – только лишь биологическая машина, реагирующая на физические факты внешнего мира. Например, можно рассуждать так: если эта теория права, тогда зомби являются людьми, но ведь человек – это нечто большее, чем зомби в плане сознания, таким образом, данная теория является упрощением истинной природы человека.

2. «Болотный человек»

Автор

Американский философ Дональд Дэвидсон (статья «Knowing One`s Own Mind», 1987)

Описание

Представим прогуливающегося по болоту философа Дональда Дэвидсона, который остановился переждать грозу рядом с сухим деревом. Ударившая молния расщепляет тело Дэвидсона на молекулы, и, по невероятному стечению обстоятельств, создаёт из сухого дерева точную реплику Дональда Дэвидсона. Реплика Дэвидсона (назовём её «Болотный человек») двигается точно так же, как двигался при жизни Дэвидсон, и покидает болото. Встречая на дороге друзей Дэвидсона, Болотный человек производит впечатление, что он узнал их и отзывается на их приветствия на английском языке. Двойник Дэвидсона заходит в его дом и окружающим может показаться, что он уселся за рабочий стол писать философскую статью.

Вопрос

Можно ли считать Болотного человека тем же самым существом, что и Дональд Дэвидсон?

Философский смысл

Используя этот эксперимент, демонстрируют, что человеческая личность – это не только физическое тело человека, но и история взаимоотношений данного человека с окружающим миром. Так, Болотный человек не может узнать друзей Дэвидсона, когда встречает их на пути домой – чтобы узнать кого-то, нужно этого «кого-то» видеть раньше. Этот эксперимент обращает наше внимание на то, что у каждого из нас уникальная история взаимоотношений с другими людьми, с вещами этого мира.

3.«Головоломка с токсином»

Автор

Американский философ Грегори Кавка (статья "The Toxin Puzzle", 1983).

Описание

Эксцентричный миллиардер ставит перед вами пузырёк с токсином, который, если вы его выпьете, приведёт к тому, что вы будет мучительно страдать на протяжении дня, однако, он не угрожает вам смертью или же какими-то длительными осложнениями. По условию миллиардера, если вы сегодня в полночь выразите намерение выпить яд завтра днём, то уже завтра утром вы получите миллион долларов. Вам сообщается, что, по сути, вам не нужно принимать яд для того, чтобы получить деньги - они будут на вашем счету до того, как наступит время воплотить в жизнь ваше намерение выпить токсин. Вы совершенно вольны изменить своё решение после получения денег и не пить токсин.

Вопрос

Может ли человек намереваться пить токсин, если он не планирует воплощать в жизнь это намерение?

Философский смысл

Этот эксперимент применяют во многих философских областях. Например, в политической философии он помогает объяснить, почему именно политики не придерживаются своих предвыборных обещаний, если это напрямую не связано с их способностью заполучить на выборах голоса избирателей.

4. «Комната Мэри»

Автор

Австралийский философ Фрэнк Джексон (статья «Epiphenomenal Qualia», 1982).

Описание

Всю свою жизнь Мэри находится в комнате, где все предметы чёрного или белого цвета. Мэри - блестящий учёный, но она исследует мир исключительно посредством черно-белого монитора. Она специализируется на нейрофизиологии зрения. Мэри постепенно овладевает всей физической информацией, которую необходимо собрать о том, что именно происходит, когда мы видим спелый помидор или небо и, соответственно, используем термины «красный», «голубой» и т. д. И вот представим, что Мэри позволено выйти из её заточения, чтобы увидеть мир во всех его красках.

Вопрос

Узнает ли Мэри что-то новое о цвете, когда она увидит своими глазами не черно-белые предметы?

Философский смысл

Эксперимент «Комната Мэри» направлен против чрезмерного рационализма, который утверждает сводимость мира к формулам, расчетам, цифрам. Джексон обращает наше внимание на то, что увидеть своими глазами синеву безоблачного неба - это не то же самое, что узнать цифры, всесторонне характеризующие синий цвет.

5. «Мозги в бочке»

Автор

Американский философ Хилари Патнэм (статья «Brains in a vat», 1981)

Описание

Вследствие операции, мозг некого человека отделен от тела и помещен в «чан с питательным раствором», благодаря чему продолжает функционировать. Суперкомпьютер, передавая на нервные окончания мозга особые импульсы, создаёт тому полную иллюзию, что никакой операции не было, что он по-прежнему обладает телом, общается с другими людьми, в общем, ведёт совершенно обыденную жизнь.

Вопрос

Является ли одним и тем же мысль обычного человека о, предположим, дереве и мысль «мозга в бочке» о дереве, если они оба его наблюдают (один реально, другой виртуально)?

Философский смысл

Мысленный эксперимент «Мозги в бочке» может использоваться, например, для предостережения тем, кто излишне романтизирует пребывание в виртуальном пространстве. Ведь та «реальность», в которой мы находимся в сети Интернет, отличается от действительности тем, что она – лишь поток электронных импульсов. Благодаря веб-камере, мы можем увидеть цветущую яблоню, но мы не почувствуем сладковатый аромат облетающего яблоневого цвета, не сможем провести рукой по шершавому стволу этого дерева, не способны почувствовать на своей щеке тепло солнца, лучи которого пробиваются сквозь листья.

6. «Мозг в Хьюстоне»

Автор

Американский философ Дэниел Деннет (статья «Where am I?», 1981)

Описание

Представим, что у Дэниела Деннета хирургическим путём отделили мозг от тела. Благодаря передовым технологиям, и мозг, и тело продолжают исправно функционировать. Причём мозг, содержащийся в специальном чане в лаборатории в Хьюстоне, продолжает осуществлять контроль над своим телом с помощью сложной системы радиосвязи. Целая серия микропередатчиков передаёт сигналы от мозга к нервным окончаниям, выходящим в пустой череп тела философа. Когда Деннет оправился после операции, первым делом его тело провели осмотреть собственный мозг в чане, а затем отправили в Тулсу демонтировать в шахте атомную боеголовку. Однако, в ходе подземных работ, в черепной коробке тела стали отказывать один за другим все микропередатчики. Соответственно, вначале у Деннета отказывает слух, затем голос, затем правая рука, затем зрение и наконец рвутся все связи между мозгом и телом философа Дэниела Деннета.

Вопрос

Где находится личность прооперированного Дэниела Деннета: в чане, где плещется его мозг, или извне чана – в его теле?

Философский смысл

Мысленный эксперимент Деннета любят использовать критики существования души и использования метафор, связанных с сердцем человека. Они уверены, что не стоит усложнять сентиментальными размышлениями медицинский факт, что сознание человека – это продукт деятельности его головного мозга.

7. «Китайская комната»

Автор

Американский философ Джон Сёрль (статья «Minds, Brains, and Programs», 1980)

Описание

Некий человек, не зная китайского языка, помещён в комнату с корзинками, полными китайских иероглифов. В его распоряжение предоставили руководство на понятном ему языке, в котором приводятся алгоритмы сочетаемости китайских символов (например: «если увидите иероглиф, похожий на те, что лежат в корзинке №3, то положите подле него иероглиф из корзинки №1»). За дверью комнаты находятся люди, владеющие китайским языком, которые отправляют нашему узнику некие наборы иероглифов. В качестве ответа, человек из китайской комнаты должен передавать им из своей комнаты также иероглифы. Что он и делает, складывая согласно предписаниям руководства доступные ему иероглифы в некие последовательности.

Вопрос

Понимает ли человек в китайской комнате китайский язык, когда, пользуясь формальными правилами, сочетает иероглифы из корзинок?

Философский смысл

Этот эксперимент применяют, чтобы показать, что никакой искусственный разум в компьютере зародиться в принципе не может. Во всяком случае, при ныне существующем уровне компьютерных технологий.

8. «Машина по производству личного опыта»

Автор

Американский философ Роберт Нозик (книга «Anarchy, State, and Utopia», 1974)

Описание

Предположим существование машины, которая способна обеспечить человеку любой опыт по его желанию, создавая его сознанию чрезвычайно убедительные иллюзии. Учёные научились так умело стимулировать мозг, что его обладатель будет абсолютно уверен, что это именно он сочиняет великий роман, знакомится с кем-нибудь, читает интересную книгу и так далее.

Вопрос

Согласитесь ли вы подключиться к такой машине на всю свою жизнь, предварительно запрограммировав по своему вкусу все события, которые должны с вами произойти?

Философский смысл

Об этом эксперименте говорят философы, которые хотят разобраться, имеет ли для нас значение то, что происходит помимо переживаемого нами опыта. Тут дело даже не в виртуальной машинерии, о которой говорит Нозик. Допустим, возьмём избитую ситуацию с голодающими детьми в Африке. Ведь если мы не будем знать, что они голодают, факт того, что они умирают от голода, не будет нас расстраивать. Так не проще ли просто не знать, не интересоваться тем, что может нас расстроить? Конечно, проще, но это недостойно человека – полагают многие философы.

9. «Занавес неведения»

Автор

Американский философ Джон Ролз (книга «A Theory of Justice», 1971)

Описание:

Представим некую группу людей, которая должна определить принципы социальной жизни, в соответствии с которыми она будут жить. Благодаря действию «занавеса неведения», каждый из этих людей не знает своё место в обществе, своё классовое положение и социальный статус. Никто из них не знает своей удачи в распределении естественных дарований и способностей, уровня своих умственных способностей, частностей своего рационального плана жизни и даже специфических особенностей собственной психологии, таких как склонность к риску или предрасположенность к пессимизму или оптимизму. Таким образом, в силу действия «занавеса неведения» никто из группы не в состоянии кроить принципы социальной жизни для получения преимуществ в свою личную пользу.

Вопрос

Какую концепцию социальной справедливости выберут люди, позиция которых не детерминирована их своекорыстными интересами?

Философский смысл

Этот эксперимент применяют философы, которые верят в то, что может быть некая естественная справедливость. Не справедливость для какого-то определённого человека, слоя общества, а для человека как такового. Нередко эти философы забывают, что абстрактного человека не существует, а абстрактная справедливость годится лишь для абстрактных целей.

10. «Скрипач»

Автор

Американский философ Джудит Томсон (работа «A Defense of Abortion», 1971)

Описание

Проснувшись, вы обнаруживаете себя лежащим на больничной койке рядом с находящимся без сознания известным скрипачом. Как вам сообщают, у скрипача отказали почки, и Общество любителей музыки решило спасти ему жизнь с вашей помощью, поскольку ваша группа крови оптимально подходит для этого предприятия. Активисты данного Общества похитили вас и обманным путём убедили врачей подсоединить систему кровообращения скрипача к вашим почкам. И теперь ваш организм очищает не только вашу собственную кровь, но и кровь скрипача. Главврач больницы говорит вам, что если сейчас убрать трубки, соединяющие вас и скрипача, тот умрёт, и предлагает потерпеть 9 месяцев, за которые скрипач поправится, и его органы смогут самостоятельно поддерживать его жизнь.

Вопрос

Нужно ли жертвовать своими интересами ради жизни другого человека?

Философский смысл

Мысленный эксперимент прежде всего женщины, а потом уже философа Джудит Томсон касается, конечно, проблемы абортов. Многие женщины в своей жизни оказывались перед сложной дилеммой: убивать или не убивать не рожденного ребёнка? Томсон рассматривает этот вопрос в моральной плоскости, располагая на разных чашах весов личные интересы и жизнь незнакомого тебе человека.

Эта статья была опубликована в бумажной версии журнала "Русский репортёр", (18 июня 2012 г. №24)

Понятие "Umwelt" Якоба фон Икскюля и его значимость для современной эпистемологии

Автор Князева Е.Н.
02.06.2015 г.

Введенное Якобом фон Икскюлем понятие "Umwelt" как специфического окружающего мира, к которому приспособлен и который строит себе всякий биологический организм, находится в фокусе внимания данной статьи. Став одним из опорных пунктов биосемиотики, это понятие обнаруживает свою методологическую силу для развития современной неклассической эпистемологии. Согласно фон Икскюлю, Umwelt строится путем отбора значимого и ценного и вовлечения их в жизненный мир организма; окружающий мир – не просто мир вещей, а мир актов действия; познание, по сути тождественное жизни, представляет собой извлечение смыслов; разные живые организмы живут в разных когнитивных и жизненных мирах. В статье показывается, что понятие "Umwelt" несет в себе глубокие смыслы и может рассматриваться как предпосылка для развития широкого экологического подхода и целого ряда эпистемологических представлений, таких как связь познающего организма и познаваемой им среды, познание через действие, активность и телесность восприятия, конструирование в ходе познания, энактивизм.

The concept of "Umwelt" coined in science by Jakob von Uexküll is under consideration in the article. Umwelt is specific environment to which every biological individual is adapted and which is constructed by it. Being one of pillars of biosemiotics, this notion demonstrates its methodological force for the development of the modern, non-classical epistemology. According to von Uexküll, Umwelt is built by selection of the meaningful and of the valuable and by involving it in the world of life of an organism; environment is not simply the world of things, but the world of acts of behavior; cognition which is, as a matter of fact, identical to life, is the retrieval of meanings from the world; different living organisms live in different cognitive and living worlds. It is shown that the concept of Umwelt carries profound meanings in itself and can be considered as a prerequisite of development of a wide ecological approach and of the whole range of epistemological notions, such as the connection of cognizing organism and its environment, cognition through action, activity and embodiment of perception, construction in the process of cognition, enactivism.

Я. фон Икскюль как основатель биосемиотики

Якоб фон Икскюль (1864–1944) стал известен философскому сообществу благодаря работам философов-постмодернистов XX в., в первую очередь Ж. Делёза и Ф. Гваттари. Вплоть до настоящего времени только некоторые работы Икскюля переведены на английский (см., например [Икскюль 1926, Икскюль 1957]), а в русском переводе они вообще не издавались. Вместе с тем идеи, выдвинутые Икскюлем, и новые понятия, разработанные им, несут в себе немалый методологический заряд и эвристическую силу для развития передовых областей современной науки – биокибернетики, построения систем искусственной жизни и искусственного интеллекта, робототехники, а также современной эпистемологии.
Центральным понятием теоретических построений Икскюля, является, безусловно, понятие "Umwelt". Как термин оно вошло в биологическую экологию и этологию, но для философии это понятие несет определенную свежесть. Umwelt Икскюля наводит на некоторые значимые и перспективные для понимания когнитивной деятельности представления, идущие в русле современных трендов развития знания. Для того чтобы разобраться, на какие и почему, вполне разумным было бы исходить из того оригинального смысла понятия "Umwelt", который вкладывал в него сам Я. фон Икскюль.
Якоб фон Икскюль положил начало семиотическому подходу в биологии. Он преследовал цель построить теоретическую биологию таким образом, чтобы она перестала быть слепой к проблеме смысла в живой природе. Икскюль показал, что животные, причем и каждый вид и отчасти каждая особь в нем, воспринимают окружающий их мир избирательно, так что разные живые организмы живут в разных, порой непересекающихся мирах восприятия и действия. Тот срез мира, который имеет значимость для живого организма, который он способен воспринять и на который распространяются возможности его движения и действия, – это и есть Umwelt этого организма.
Об избирательности восприятия мира живым существом говорили философы и до Икскюля, в том числе А. Бергсон. Тот развил нетрадиционное видение, отличное от общепринятого: неживое не воспринимает ничего, живое воспринимает лишь незначительный фрагмент реальности, а с возникновением и развитием сознания широта восприятия увеличивается. Согласно Бергсону, неживое есть неразборчивая тотальность восприятия, пассивная отданность всем воздействующим на него вещам, как камушек на пляже отдан всем волнам и потокам. В неживой природе всё воспринимает всё, она абсолютно прозрачна «волнам» восприятия. А живое и сознательное есть ограниченность воспринятого, защищенность от шквала внешних воздействий. Неразличенность восприятия в неживой природе сменяется различенностью (le discernement) как свойством восприятия живых существ. «Воспринимать все влияния, ото всех точек всех тел, значило бы опуститься до состояния материального предмета. Воспринимать сознательно – значит выбирать, и сознание состоит, прежде всего, в этом практическом различении» [Бергсон 1992, 187].
Заслуга Икскюля состоит в том, что он развил это видение мира, но не спекулятивно философским образом, а пристально изучая поведение разных видов животных как зоолог и этолог. Как пытливый естествоиспытатель Икскюль демонстрирует, что представляют собой знаковые и смысловые миры разных живых существ, тем самым обосновывая биологическую укорененность смысла во Вселенной. Учение Икскюля о смыслах (Bedeutungslehre) сопряжено с учением об Umwelt (Umweltslehre) и является, по сути дела, иной стороной последнего.
Известно, что Я. фон Икскюль, работая в 1920–30-х гг. в Университете Гамбурга, лично знал и поддерживал научные связи с Э. Кассирером. С точки зрения Кассирера, человек представляет собой символическое животное, Homo symbolicus. Мир человека – это мир символов языковой, мифологической, религиозной, художественной, научной реальности. Социальная среда наполнена разнообразными символами, обозначающими положение в обществе, социальные роли, отношения власти и подчинения и т.п. Символы свертывают в себе разнообразные смыслы, доступные для понимания и часто неоднозначного толкования. Процесс толкования смыслов становится процессом рождения новых смыслов, особенно если человек относится к жизни, как к игре, стремится проявить креативность в социальной или культурной деятельности, погрузиться в чтение художественного произведения и т.д.
Люди оперируют символами, а животные подают друг другу знаки и сигналы. Разделена ли символическая реальность человека и знаковая реальность животного непроходимой пропастью? Можем ли мы утверждать, что знаки и символы также несут в себе определенные смыслы? Есть ли, вообще говоря, основание утверждать, что и для животного реальность является смысловой? Икскюль стремится собрать максимум доказательств, что Umwelt живого существа является миром его смыслов и что активность, связанная с извлечением смыслов, не является прерогативой человека, а глубоко укоренена в живой природе. Изучение репрезентаций, значений, смыслов и биологической значимости знаковых процессов становится со времен Икскюля, с первых двух десятилетий XX в., предметом биосемиотики как особой области знания.
Вплоть до сегодняшнего дня некоторые ученые полагают, что применение таких понятий, как "знак", "сигнал", "послание" и "смысл", к нелингвистическим биологическим процессам чисто метафорическое, что эти процессы можно свести к физико-химическому уровню. Но ведь есть и такие феномены природы, где роль сигналов и знаков и устанавливаемый ими контроль над материальными процессами несомненна. Это генетический код в развитии живого организма, психомоторный контроль в нервной системе, психосоматика в процессах поддержания здоровья или развития болезни, как и собственно проблема души и тела в философии.
На платформе биосемиотики происходит встреча разных областей исследований: нейрофилософии, эволюционной психологии, динамической теории систем, когнитивной нейронауки и построения систем искусственного интеллекта и искусственной жизни (см. [Фаваро 2010, VI]). Все они преследуют общую цель – исследовать знаковые процессы на всех уровнях организации живого от клеток до поведения животных и семантических артефактов человека. Приходит понимание, что семиозис, т.е. процесс превращения физических сигналов в условные знаки, охватывает и растения, и животных, и даже отдельные клетки. Биосемиотика связана с кибернетическим блоком теорий (биокибернетикой и кибернетикой второго порядка в смысле Х. фон Фёрстера), с теоретической биологией, близкой к общей теории систем в смысле Л. фон Берталанфи, а также со всем спектром когнитивных наук. Эпистемологический анализ представлений биосемиотики позволяет найти новые основания для развития феноменологического подхода в неклассической эпистемологии и когнитивной науке, который нацелен на анализ опыта когнитивных агентов и процесса производства смыслов. Кроме того, используя достижения и концептуальные основания биосемиотики, можно попытаться продвинуть натуралистическое понимание эволюции, жизни и познания.
Жизнь и познание были соединены в единой формуле в классической версии эволюционной эпистемологии К. Лоренца (life is cognition), жизнь и познание оказываются соединенными в современной концепции телесного и энактивного познания (Ф. Варела, Э. Томпсон и др.). К решению проблемы соединения жизни и познания подключается биосемиотика, которая предлагает важные новые концептуальные средства для научного понимания ума (сознания) и смысла, для изучения богатого разнообразия невербальных человеческих, животных и биологических коммуникативных процессов, особенностей связи восприятия и действия, природы жизненного мира организмов (Lebenswelt или Umwelt) и конфигурации их семантических ландшафтов.

Umwelt: к определению понятия

Понятие "Umwelt" впервые было предложено Я. фон Икскюлем в работе «Окружающий мир и внутренний мир животных» (“Umwelt und Innenwelt der Tiere”) [Икскюль 1909]. В 1937 г. Икскюль издал книгу «Прогулки по жизненному миру животных и людей», где попытался изложить свои идеи в доступной широкому читателю форме [Икскюль 1970]. «Прогулки…» богато снабжены рисунками его коллеги Георга Крисцата. Икскюль и описывает, и показывает, что разные живые организмы по-разному видят окружающий их мир или, говоря в более общем плане, по-разному воспринимают окружающий их мир. Одна и та же комната, к примеру, предстает в одном виде для собаки, в другом непохожем виде для человека, и совсем иначе для комнатной мухи. Человек различает наибольшее количество оттенков цветов находящихся в комнате предметов (оранжевый, розовый, желтый, синий, зеленый, сиреневый). Для собаки многие из этих цветов выглядят как одинаковые, и потому очертания предметов не столь резкие. Муха различает только свет и тьму. Она видит горящую люстру и отражающийся от люстры свет в столовых приборах, находящихся на столе. Различие в восприятии комнаты связано и с различием в способах поведения в ней живых существ.
Umwelt – это особый мир восприятия и действия, тот мир, который строит себе всякий биологический вид и отдельная особь в нем, к которому адаптирован и который определяет способ его поведения в нем. Umwelt – это определенный срез мира, поскольку каждое живое существо выбирает из всего многоцветья, многозвучия, многовкусья, множества запахов мира, из всего многообразия тактильных ощущений, связанных с возможными контактами с внешними предметами в мире, только те раздражители и те сигналы, которые соответствуют возможностям органов чувств этого живого существа и служат его нуждам выживания и успешной деятельности.
Классическим примером стал описанный Икскюлем мир, воспринимаемый полевым клещом, его особенности и способы построения. Для того чтобы понять, что представляет собой Umwelt клеща и его отличия от Umwelt жука или Umwelt жужжащей пчелы, обитающих на одном и том же изобилующем цветущими растениями лугу, Икскюль предлагает мысленно очертить вокруг каждого из этих существ своего рода мыльный пузырь и попытаться проникнуть в него. «Как только мы сами входим в такой мыльный пузырь, окружающая среда, до сих пор простирающаяся только вокруг субъекта, полностью преображается. Многие свойства пестрого луга полностью исчезают, другие перестают быть связанными друг с другом, но создаются новые связи. В каждом мыльном пузыре возникает некий новый мир» [Икскюль 1970, 4].
Когда самка клеща становится взрослой, она отправляется на охоту за теплокровным животным. Икскюль красочно описывает процесс ее охоты. «Она взбирается с помощью полного комплекта восьми ног на кончик выступающего сучка на излюбленном ею кусте, чтобы с достаточной высоты суметь упасть на пробегающее мимо маленькое млекопитающее или быть стряхнутой с куста и попасть на большее по размеру млекопитающее. Дорогу на свою сторожевую башню лишенное глаз животное находит с помощью общей светочувствительности кожи. О приближении добычи этот слепой и глухой разбойник с большой дороги может судить с помощью своего чувства обоняния. Нежный запах масляной кислоты, выделяемый кожными железами всех млекопитающих, действует на клеща как сигнал, чтобы покинуть свой сторожевой пост и стремительно упасть вниз. Если он при этом падает на что-то теплое, что он обнаруживает благодаря своему тонкому ощущению температуры – значит, он настиг добычу, теплокровное животное, и ему требуется теперь только посредством осязания найти как можно более безволосое место, чтобы с головой вонзиться в кожные ткани добычи. Теперь он медленно перекачивает в себя струю теплой крови» [Икскюль 1970, 7].
То, что является сигналом для клеща, и выделяется им как значимое из всего многообразия окружающего мира, – это только запах масляной кислоты, исходящий от кожи млекопитающего, теплота, излучаемая телом его жертвы, и механические раздражения, связанные с проникновением в волосяной покров к коже млекопитающего. Эти три значимые для клеща сигнала запускают в нем соответствующие рефлексы, как их называет Икскюль, «функциональные круги» восприятия и действия. Всё остальное в окружающем его мире – то, что имеет значение для других животных, то, что несет смысл для человека, – для клеща не существует.
Три функциональных круга восприятия и действия последовательно активируются в организме клеща, когда он начинает чувствовать приближение жертвы. Первый круг восприятия запускает кожная железа млекопитающего, источающая запах масляной кислоты, чрезвычайно привлекательный для клеща и воспринимаемый им благодаря способности обоняния. Процессы, вспыхивающие в органе обоняния клеща, посредством индукции посылают импульсы в его орган действия (второй функциональный круг) и вызывают соответствующую моторную активность, в результате которой ноги клеща высвобождаются и он падает на млекопитающее. И здесь запускается третий функциональный круг. Падение клеща на волосяной покров млекопитающего высвобождает в нем осязательную активность, благодаря которой он продвигается к первому, наиболее доступному свободному от волос теплому и испускающему запах масляной кислоты месту кожного покрова млекопитающего. После этого ему остается вонзиться в кожу и наполнить себя кровью жертвы.
Избирательность перцептивной и моторной активности клеща определяет его Umwelt. Некоторые говорят в связи с этим, что живые существа демонстрируют психомоторную интенциональность. «Несомненно, здесь идет речь о трех сменяющих друг друга рефлексах, которые всякий раз запускаются в действие через объективно определяемые физические или химические воздействия. Правда, тот, кто довольствуется установлением этих воздействий и предполагает, что посредством этого проблема может быть решена, доказывает нам лишь, что он вовсе и не увидел действительную проблему. И проблема здесь вовсе не в химическом раздражении от масляной кислоты, и в такой же малой степени вовсе не в механическом раздражении (от вздыбливающихся волос), и не в раздражении от температуры кожи, а исключительно в том факте, что из сотни воздействий, которые исходят из свойств тела млекопитающего, только три становятся носителями признаков восприятия для клеща» [Икскюль 1970, 12].
Кровь млекопитающего необходима клещу, чтобы воспроизвести себе подобных. Наблюдения за клещами, проведенные Икскюлем в Зоологическом институте Ростока, показали, что они могут существовать восемнадцать лет без еды, чтобы затем, дождавшись своего часа, быстро наполнить себя кровью и выполнить свое биологическое предназначение. Не только мир восприятия, по и темпоральный мир клеща совершенно иной, чем у человека. Клещ обитает в мире совершенно иных временных интервалов.
Находясь в концептуальных рамках мировидения Икскюля, как можно определить Umwelt?
Во-первых, Umwelt нельзя свести ни к организации субъекта действия, ни к организации окружающей среды. Umwelt – это продукт взаимодействия между тем и другим. Субъект и объект, когнитивный агент и среда его активности составляют единство и взаимно определяют друг друга.
Во-вторых, Umwelt – это мир смыслов. В понятии "Umwelt" подчеркивается субъективность и смысловая определенность мира живого существа. Субъектами восприятия и действия Икскюль называет и животных, – не только человека. «Всё, что субъект воспринимает, становится его миром восприятия (Merkwelt), а всё, что он делает, становится его миром действия (Wirkwelt). Мир восприятия и мир действия составляют вместе единое целое, мир вокруг животного, или окружающий его мир (Umwelt). Umwelten… столь же многообразны, как и сами животные» [Икскюль 1970, 4]. А смыслы появляются постольку, поскольку животное воспринимает и действует в окружающем его мире избирательно.
А значит, в-третьих, Umwelt – это лишь определенный срез мира, полученный в результате отбора значимого для каждого биологического вида содержания. Это результат интенциональной активности живого организма и в его телесной, и в его психической организации. Живые организмы специализируются в своих возможностях отбора значимого для них в окружающем мире. А. Бертхольц обращает внимание на то, что когнитивная активность в мире невозможна без его упрощения; эта процедура не из простых, но необходима, так как выбор значимого и извлечение смысла есть демонстрация способности выживать в среде и уживаться с другими организмами. «Вид ищет в мире знаки, важные для своего выживания. Вид действует в соответствии со своим Umwelt. Можно обобщить эту идею и применить ее к когнитивным функциям и вообще к принимаемым решениям… Привилегией человека, но лишь в определенной мере, является то, что он может создавать миры и иметь по меньшей мере иллюзию, что он может вырваться из своего Umwelt» [Бертхольц 2009, 27].
В-четвертых, через понятие "Umwelt" Икскюль хотел подчеркнуть, что активность идет не только от живого существа, но и от самого окружающего мира, который одновременно и создается живым существом, и создает его самого. Смыслы выделяет не только живое существо, но и сама действительность открывается как смысловая живому существу. Дж. Гибсон ввел принцип предоставления (affordances) в свою экологическую теорию восприятия. Скажем, кувшин предоставляет нам возможность налить в него воду. А Икскюль задолго до него говорил о свойствах объектов, несущих смысл (meaning-carrier properties of objects).
В-пятых, Umwelt – это мир живого существа, естественным образом спроектированный по законам дизайна. По Икскюлю, тогда как основной проблемой физиологии является проблема причинности, «основной проблемой биологии является проблема дизайна (Planmässigkeit) организмов» [Кулл 2001, 5]. Загадка устройства живой природы согласно некоторому внутреннему плану (собственный дизайн живой природы) – это икскюлевское выражение аристотелевской проблемы энтелехии и проблемы целеустремленности (Zielstrebigkeit) жизни, как ее формулировал высоко почитаемый им биолог К. фон Бэр. Решая дилемму между чисто причинным, механистическим объяснением жизни и ее функциональным объяснением – исходя из ее специфической собственной законосообразности и дизайна, Икскюль занимает срединную позицию. Выглядящее для нас целесообразным строение организмов объясняется их внутренними закономерностями, а «их функционирование объясняется на основе механических законов, аналогичных функционированию машин; Икскюль называл их “машиналистическими”» [Кулл 2001, 6]. Икскюль исходил из того, что живые организмы являются коммуникативными структурами. То, как организмы различают друг друга и обмениваются сигналами, зависит от их дизайна, т.е. от структурной организации их тел, и от действия функциональных циклов, посредством которых поддерживается их связь со средой.
"Функциональный цикл", или "круг" (Funktionskreis) – это важное понятие, введенное Икскюлем. По сути в этом понятии он предвосхитил фундаментальное свойство сложных систем в природе, их способность поддерживать внутреннее равновесие, гомеостазис. В кибернетике (Н. Винер) и теоретической биологии и общей теории систем (Л. фон Берталанфи) это свойство отражено в ключевом понятии отрицательной обратной связи. Для биологических систем гомеостазис есть способ их выживания, поддержания жизненного порядка; для автоматических устройств в технике гомеостазис есть их способность преодолевать внешние дезорганизующие воздействия и поддерживать динамическое равновесие (самонаведение, саморегуляция, самовосстановление). Функциональный круг, согласно Икскюлю, представляет собой механизм эволюционно сложившегося дизайна живых существ.
Самым важное для Икскюля то, что функциональные круги восприятия и действия являются для организма механизмом построения его Umwelt. Телесная (морфологическая) организация живого организма определяет возможности его восприятия окружающего мира и действий в нем; его восприятия и действия сугубо избирательны: организм строит под себя свою среду, которая обратно воздействует на него, его формируя. «Никто не является продуктом окружающей среды, но каждое существо является творцом своего окружающего мира», – подчеркивает Икскюль (цит. по [Кулл 2001, 1]). Взаимная активность организма и окружающей его среды называется в биологической экологии процессом их коэволюции, а в современной философии сознания – их динамической коэмерджентностью.
Можно проследить определенные нити преемственности между понятием «функциональный круг» Икскюля и понятием «автопоэзис» У. Матураны и Ф. Варелы. Икскюль, конечно, не включал в свой научный словарь такие понятия нашего времени, как «эмерджентные свойства системы», «рекурсивная нисходящая причинность», «динамическая нестабильность», «автопоэзис» [Фаваро 2010, 42], но в его описании целостных и динамических свойств Umwelt речь идет именно о них.
В-шестых, Umwelt – это одновременно и мир восприятия живого существа и его мира действия (Merkwelt und Wirkwelt). Всякое восприятие сопряжено с действием, не существует без него: восприятие активно и конструктивно, а действие является воспринимающим. Организмы живут не в мире застывших вещей, а в мире процессов, актов действия (Aktionsdinge). Вещь становится значимой для организма, когда и поскольку она вовлекается в его действие. К примеру, ворона не склевывает все подряд, а прежде, перебирая, пытается отличить, будет ли этот предмет съедобен для нее или нет, или же он может пригодиться ей для постройки гнезда.
Обобщая сказанное, подчеркну следующие оригинальные смыслы, которые вложил Икскюль в понятие "Umwelt":
– сопряженность активного восприятия с активным действием: живые существа создают окружающий их мир на свою пользу и свои нужды, прилаживают его под себя, его воспринимая;
– циклы прямой и обратной связи живого организма и окружающей его среды (функциональные круги);
– селективность (избирательность) восприятия и действия: только определенный фрагмент (срез) внешнего мира схватывается через органы чувств животного, преобразуется в его нервные импульсы и стимулирует его психомоторную активность; не все, но только немногие раздражители из внешнего мира важны для жизни организма; одна из статей Икскюля носит характерное название «Собака знает только собачьи вещи» (1935), и этот ряд можно продолжить до бесконечности;
– извлечение/порождение смыслов: Umwelt – это то, что значимо и несет смысл для живого организма в отличие от окружающей среды (environment); для всего живого действительность открывается как смысловая;
– подвижная, динамическая граница между внешним и внутренним: граница между организмом и его Umwelt трудно уловима. Живое существо втягивает мир в себя, превращает внешнее во внутреннее, а себя распределяет, «распыляет» в окружении. Паутина, произведенная пауком, в известном смысле является частью его самого;
– интерактивное единство живого существа и его Umwelt: объективный внешний мир и субъективный внутренний мир находятся в отношении взаимной детерминации. «Всякий Umwelt строит некую замкнутую в себе самой целостность, которая во всех своих частях управляется смыслом» [Икскюль 1940, 7]. Живое существо отчасти вне себя, в своих действиях и в их продуктах (бобр в построенной им платине, ласточка в слепленном ею гнезде), а значимая часть внешнего мира вовлечена в их действия, встроена в их собственную природу, поставлена им на службу.
Встает вопрос, к чему относится понятие "Umwelt": ко всему биологическому виду (кошек, лошадей, голубей, мух и т.д.) или также к отдельной особи соответствующего вида. Специалисты по биосемиотике склонны считать, что можно говорить и об Umwelt вида (кошек, лошадей, голубей, мух и т.д.) и об Umwelt отдельного отдельной кошки, отдельной лошади, отдельного голубя и т.д., который имеет характерные особенности для каждой особи. Umwelt содержит в себе не только видовые, но и индивидуальные характеристики, специфические для данного кота, данной белки, рака-отшельника и т.п.
Применимо ли понятие "Umwelt" только к животному или также к человеку? В некоторых трудах Икскюль применял его и к человеческому миру, в частности в «Прогулках…», в статье «Планы человека и планы природы» (1932). Umwelt ученого – это ограниченный мир значимых для него вещей: его мысли, его компьютер и носители информации, его книги, его коллеги и ученики. Umwelt создается ученым и создает его самого. Его книги кричат: «Прочитай нас!», его ученики просят: «Обсуди с нами!». «Вещи нуждаются в нас, чтобы существовать или чтобы почувствовать свое бытие, а без нас они пребывают в ожидании», – пишет в одной из дневниковых записей А. Жид [Жид 1951, 93]. Разве это не про Umwelt? Umwelt каждого человека изменяется, трансформируется на протяжении всей его жизни: сначала он развивается и расширяется со становлением личности в процессе развития ребенка, доходит до акме на пике карьеры и духовного развития и далее суживается, свертывается, затухает у старика, доходит опять, как и у младенца, до восприятия и действия в узком круге близких людей, знакомых предметов и рутинных действий с ними.

Umwelt Я. фон Икскюля и энактивное познание Ф. Варелы

Если обобщить, в чем состоит влияние созданного Икскюлем понятия "Umwelt" на современную когнитивную науку, в качестве философской составляющей которой можно рассматривать неклассическую эпистемологию, то стоит выделить четыре основных момента:
1) Связь живого организма и среды, в случае животного – когнитивного агента и окружающего его мира, который он осваивает, познает, строит, а в случае человека – субъекта и объекта познания. Эта связь называется по-разному в разных научных концепциях. У Икслюля – это функциональный круг. В современной теории сложных систем (а организм есть сложная система, которая встроена в более обширную систему, и эти системы организованы иерархически) – это циклическая детерминация (или циклическая причинность). Согласно теории автопоэзиса У. Матураны и Ф. Варелы, имеет место структурное сопряжение между организмом и средой. В соответствии с понятийной сетью синергетики Г. Хакена можно говорить о синергизме организма и среды, а в современной философии сознания и когнитивной науке – о динамической коэмерджентости или об энактивизме. «Энактивный подход строится на понятии эмерджентности, но переформулирует его как “динамическую коэмерджентность”, в которой часть и целое возникают совместно (co-emerge) и взаимно наделяют особыми свойствами друг друга» [Томпсон 2007, 60]. Следует учитывать, что понятие коэмерджентности пришло в когнитивную науку из теории сложности, где оно используется для обозначения взаимной активности системы и среды и согласованного и взаимообусловленного возникновения новых свойств и в системе, и в среде. Один из наиболее известных создателей теории сложных адаптивных систем (complex adaptive systems) профессор психологии и компьютерной науки Джон Г. Холланд предлагает назвать этот феномен взаимно отражающей эмерджентностью (echoing emergence), эффектом эхо в эмерджентности (см. [Холланд 1995]).
2) Извлечение смыслов, которое связано с избирательной активностью живых организмов, с выбором функций для определенных действий и с выбором значимого и ценного в окружающей среде. Жизнь есть познание, а познание есть извлечение смыслов и даже их продуцирование. Мир живого организма – это всегда лишь определенный срез мира, его фрагмент, тот, который имеет определенную значимость для него. Избирательность живого организма есть индикатор его весомости в сети жизни, его зрелости как индивида и степени его влияния на других существ.
3) Роль тела и телесно-моторных определенностей для познания. Тело живого организма есть инструмент познания. Оно определяет, что доступно организму из всего многообразия существующего, чем он может овладеть, что может освоить, что способен втянуть в сферу своей жизненной активности. «Идея сенсомоторного мира – телесно ориентированного мира восприятия и действия – есть не что иное, как икскюлевское оригинальное представление об Umwelt. Umwelt – это окружающий для животного мир в смысле его жизненного, феноменального мира – мира как он представляется этому животному благодаря его сенсомоторному репертуару: всё, что субъект воспринимает, становится его перцептуальным миром, а всё, что он делает, его миром эффекторов. Перцептуальный мир и мир эффекторов вместе формируют замкнутую единицу, Umwelt» [Томпсон 2007, 59].
4) Операциональная (организационная) замкнутость организации живого организма как организации автопоэтической, что означает способность сохранять ее собственную идентичность. Umwelt, по Икскюлю, – это целостный, самодостаточный, внутренне замкнутый мир живого существа. Umwelt – это «непроницаемая оболочка, которая окружает животное на протяжении всей его жизни… Umwelt животного дан ему как часть его феноменального мира, он всегда ограничен в пространстве, во времени и по своему содержанию» [Стелла, Клейснер 2010, 39]. Непроницаемость границ Umwelt означает, что живой организм организационно замкнут в окружающем и несущем для него смысл мире: отнюдь не все предметы становятся для него предметами действия (Aktionsdinge), отнюдь не все воздействия проникают в него и оцениваются как значимые для этого организма. В этом плане нет абсолютного пространства и абсолютного времени: пространство и время всегда субъективны, они есть некоторые конструкты. Живые организмы живут в разных пространственных мирах и темпоральных мирах (темпомирах). Не существует и абсолютных смыслов, одинаковых смыслов для всех живых существ, разные смыслы порождаются/извлекаются в действии разных живых существ.
Внешняя природа как внутренняя, или энактивизм. Решающий вклад в развитие концепции энактивизма в когнитивной науке внес Ф. Варела (1946–2001) (см. об этом [Князева 2013]). Эта концепция во многом базируется на идеях теории автопоэзиса, разработанной им совместно с его учителем У. Матураной в конце 1960-х гг. для того, чтобы по-новому понять сущность жизни. Единство организма и среды, единство внешнего и внутреннего, субъективного и объективного, демонстрируемое Варелой в концепции автопоэзиса 1960–70-х гг. и в концепции энактивного познания 1990-х гг., удивительным образом наводит нас практически на те же смыслы, которые вкладывал Икскюль в понятие "Umwelt" еще в начале XX в.
Понятия жизни, познания, опыта и активного действия оказываются в единой связке. Феноменальный мир – мир опыта создается во взаимодействии познающего субъекта (или – в случае живого организма – когнитивного агента) с окружающим его миром, в диалоге с ним, в структурном сопряжении, динамической коэмерджентности с системами окружения: то, что может быть вовлечено в опыт, стать таковым, зависит от телесной, психической и ментальной организации живого существа.
В современной концепции энактивизма можно выделить следующие представления, предтечи которых можно выявить в понятии "Umwelt" Икскюля.
Во-первых, мир – это всегда наш мир. Это фрагмент, срез или часть мира. Мир не пред-дан нам в готовом виде, он определяется нашим опытом, как, собственно, и мы сами строимся благодаря влияниям среды, которую мы сами создали. Живые организмы – это автопоэтические целостности, которые обладают свойствами автономии и операционной замкнутости. Автопоэтическая система взаимодействует со средой, элементы которой возникают вместе с ней, пребывают в процессе становления и трансформируются в отщеплении фрагментов среды и превращении их в свою среду. Среда, в которой существует живая система, возникает вместе с системой, и всё, что применимо к системе, применимо и к более широкому ее окружению (сродство системы и ее среды, их структурное сопряжение). Основное свойство целостной системы – сохранение ее идентичности. Последнее есть результат ее спонтанной организации как структурно-детерминированной сущности, а не результат внешнего диктата или поставленной для нее извне цели. Поддержание идентичности системы является результатом ее рекурсивного взаимодействия со средой. «Поведение – это не то, что делает живой организм, а то, что возникает в столкновении организма и среды» [Матурана 2008, 111].
Во-вторых, познаваемый организмом мир связан с его действием. Энактивность – это, по сути, в-действование организма в мир. «Мир, который меня окружает, и то, что я делаю, чтобы обнаружить себя в этом мире, неразделимы. Познание есть активное участие, глубинная кодетерминация того, что кажется внешним, и того, что кажется внутренним» [Варела 1999, 8–9].
В-третьих, мир определяется не чисто субъективно и не произвольно, а телесными и психомоторными возможностями познания. Энактивность познания не отделима от его телесной детерминации познающего существа.
В-четвертых, мир непрерывно конструируется, созидается познающим и осваивающим его живым организмом. Энактивизм есть форма выражения конструктивизма в эпистемологии.
В-пятых, также как всякий живой организм имеет экологическую нишу в сети жизни, так же и всякий организм, взятый в аспекте познания (познающий живой организм), выбирает, активно приспосабливается, создает для себя когнитивную нишу.
Классическая наука базируется на утверждении, что мы можем постигать мир таким, как он есть, и в своем познании способны отделять все субъективные наслоения. Вместе с тем уже классическая эпистемология XX в. признавала, что субъект познания может смотреть, но не видеть, слушать, но не слышать, искать смысл, но не находить, что наше познание теоретически нагружено. То, что мы видим, слышим, понимаем, определяется нашими пред-установками и нашим пред-знанием, теорией, которой мы владеем и даже конструктами нашего сознания. Неклассическая эпистемология добавляет к этому, что субъект познания и его объект составляют единую систему и взаимно детерминируют друг друга. Наблюдатель находится внутри самой наблюдаемой им системы, наблюдает ее изнутри, его возможности восприятия, познания и действия выработаны в ходе длительного процесса совместной жизни и коэволюции с окружающей средой. Познавательные способности человека как субъекта (живого организма как когнитивного агента) определены его телесностью и тем окружающим миром, в который он встроен. Человек – эволюционно сформированное, мезокосмическое существо, ему доступен мир средних измерений, к нему он эволюционно приспособлен.
Неклассическая эпистемология решительно отказывается от дихотомического разделения субъекта и объекта познания, человека с его органами чувств и ментальными способностями и окружающего мира, на которые направлены его познавательные усилия. Интересную метафору предложил Х. фон Фёрстер, которого Варела почитал как учителя. Процесс познания есть танец человека с миром (см. [Бок 1997]), в который они вступают по обоюдному приглашению и в котором ни один из партнеров не является ведущим, но они сыгрываются друг с другом, ладят друг с другом, образуя креативный круг. Они соединяются в единое целое, претерпевая процесс коэволюции. Это полностью соответствует икскюлевскому понятию "Umwelt", в котором субъект и объект связаны по схеме функционального круга. «Субъект и объект подогнаны друг к другу и составляют целесообразное целое» [Икскюль 1970, XXXV].
В то время как ключевым теоретико-познавательным вопросом эпохи Просвещения был «Что мы должны знать?», духовная и эпистемологическая революция XX в. заменяет его иными вопросами: «Что мы можем знать?», «Где границы нашего знания?» и «Что представляю собой я сам, познающий?». Мир, в котором мы живем, находится не в нас и не является независимым от нас; мы создаем его в процессе познания, в процессе коммуникации, пользуясь языком, в процессе познавательной и преобразующей социальной деятельности. Реальность мы находим не вне нас, она ежеминутно возникает в наших глазах, а вместе с ней возникаем, преобразуемся и мы сами.
Язык является системой, которая сама себя создает. Это слушатель, а не говорящий, определяет смысл высказывания. Это читатель, а не писатель распаковывает текст, извлекая смыслы в соответствии со своими личностными смыслами. Язык тоже подобен танцу, в котором два человека взаимно друг друга строят, изобретают, определяют, чтобы стать единством.
Живое существо видит не глазами, а руками и ногами. Поэтому Ж. Пиаже, Х. фон Фёрстер, Ф. Варела неоднократно подчеркивали, что познание непосредственно связано с действием («Если хочешь познать, научись действовать!»), а действовать надо так, чтобы не свертывать спектр возможностей для дальнейших действий, а сохранять альтернативы и, если это удается, их увеличивать («Действуй так, чтобы умножать возможности для выбора!»). Разнообразие всегда дает надежду на то, что мы можем сделать лучший выбор.
Процесс восприятия и познания живым существом окружающего мира есть реализация себя как живой системы, производство собственных операций, освоение окружающего мира через открытость к нему и замкнутость от него (принцип операциональной замкнутости), изменение себя через мир и мира через себя, их взаимное конструирование.
Мир изнутри, с позиции его внутреннего наблюдателя – вот перспектива энактивизма. Внутреннее и внешнее оказываются синкретично связанными друг с другом. Демонстрируя сложную взаимосвязь субъекта и объекта, В.И. Аршинов предлагает замечательную метафору листа Мёбиуса: «Интерфейсом становится пространство коммуникативно осмысленных событий – встреч “внешнего и внутреннего”, субъективно-объективного и объективно-субъективного в общем контексте “самоорганизующейся Вселенной”. Подходящей метафорой-образом здесь мог бы быть образ листа Мёбиуса – поверхности, в которой различение внешней и внутренней стороны не имеет абсолютного значения» [Аршинов 2011, 80].
Это представление имеет аналоги в экологическом дискурсе. Известный норвежский философ А. Нэсс (Arne Næss), родоначальник направления глубинной экологии (deep ecology), считавший себя последователем Икскюля, ввел понятие «экологического Я». «Мы открываем, что части природы являются частями нас самих» (цит. по: [Тённессен 2010, 378]), – подчеркивал он.
Познание как извлечение смыслов. Всякая жизнь когнитивна, и все живые системы являются системами когнитивными, они познают. Но это познание есть не просто извлечение информации из окружающей среды и приспособление к ней. Согласно Матуране и Вареле, живой организм, познавая мир, устанавливает схемы изменения как проявление его собственной модели организации. Его психика и моторные движения его тела организуют внешнюю среду как продолжение его самого. Знание есть результат когнитивного процесса, определенного соответствующей живой системой, а не составление карты объективного мира в субъективных когнитивных структурах. Само представление о том, что познание есть излечение смыслов, является теоретическим развитием идущего от К. Лоренца представления, что жизнь по сути тождественна познанию.
Варела соединяет способность живого организма поддерживать свою идентичность с возможностью улавливать знаки из окружающей среды и извлекать смыслы. «Организм является, по существу, процессом конституирования идентичности… Возникающая идентичность дает – логически и операционально – опорную точку для области взаимодействий» [Варела 1997, 73]. То, что имеет смысл для организма, строго определено его распределенной телесной организацией; локальные физико-химические процессы в его теле и скоординированное бытие, которое представляет собой автопоэтическое единство, – это то, благодаря чему организм способен оперировать в среде. При этом у нас уже нет нужды для объяснения жизни организма обращаться к élan vital, жизненной силе и прочим подобным представлениям.
Логика рассуждений Варелы такова. Живые системы с необходимостью являются когнитивными системами, а жизнь является процессом познания. Определяющее свойство живой системы, которое отличает ее от неживой, – это автопоэзис, не только автономия, поддержание самой себя и самовосстановление, но и непрерывное ее самопродуцирование, самообновление. Автопоэтичность живого организма означает по сути его избирательность, отбор значимого из всего поля наличного и доступного. Основная черта автопоэтической организации – это операциональная замкнутость, т.е. селективность, непропускание всего того, что не является ценным для выживания и самопроизводства. А это есть извлечение смыслов. Umwelt как раз и представляет собой мир смыслов живого существа. Разъясняя позицию Варелы, Томпсон отмечает: «Окружающий мир, Umwelt в смысле Икскюля, имеет смысл и ценность. Окружающая среда организма не эквивалентна миру, видимому просто через линзы физики и химии… Живые существа оформляют мир в значимые для них области взаимодействия и, следовательно, создают собственную окружающую среду смыслов и валентности» [Томпсон 2007, 154].
Тело как инструмент познания. С представлением об энактивности познания (enacted cognition) тесно связано представление о телесности познания (embodied cognition). Принимая эту новую исследовательскую программу, саму эпистемологию мы можем назвать телесно ориентированной (см. [Князева 2010]).
Существуют телесные нити, управляющие разумом. Психосоматические связи строятся по принципу нелинейной циклической причинности. Тело и душа, мозг и сознание находятся в отношении циклической, взаимной детерминации. М. Мерло-Понти, опираясь на которого Варела и строит свою нейрофеноменологию, отмечает: «Тело увлекает за собой интенциональные нити, которые связывают его с окружением, и в итоге являет нам как воспринимающего субъекта, так и воспринимаемый мир» [Мерло-Понти 1999, 107]. Отстаивая единство тела и духа, Мерло-Понти отмечал, что дух есть «иная сторона тела… Он прочно внедрен в тело, поставлен в нем на якорь». Телесно восприятие человеком самого себя. По его словам, «Я не перед своим телом, Я не в своем теле, скорее Я и есть мое тело». То, что познается и как познается, зависит от телесной организации живого существа и встраивания его в мир. Таксы, например, имеют удлиненное тело и поэтому хорошо приспособлены для охоты в норах.
Структуры восприятия и мышления зависят от «синергий тела», от сенсомоторного опыта, которому соответствуют определенные нейронные структуры. Когнитивные структуры могут быть соотнесены с определенными сенсомоторными схемами. Знания не пассивно приобретаются организмами как когнитивными агентами, но активно строятся ими. Живые организмы как целостные системы активно взаимодействуют с элементами окружающей среды, конструируя ее и находясь в процессе конструирования самих себя под ее влиянием.
Наш мир восприятия и мышления не ограничивается нашей кожей и кончиками наших пальцев. Мы распределены в окружающем мире, в нашем узком социуме, который строится нами посредством и наших мыслей и наших действий. Еще Мерло-Понти обратил внимание на то, что для слепого его палка перестает быть просто объектом, она не воспринимается им как внешний объект, она становится областью его собственной чувствительности, расширяя объем и активный радиус касания, и выступает как механизм, компенсирующий зрение. Несколько заостряя смысл этого представления, можно сказать, что для слепого палка становится частью его самого. Аналогичным образом, для ученого его компьютер, его флешка, его книга конспектов или же его экспериментальные приборы и установки – это продолжение его самого. Потеря этих дополнений означает потерю ученым самого себя, которая может вызвать в нем неимоверные страдания. Субъективность человека продлена и продолжена в мир его вещей-процессов, в мир его социальных отношений.
Не просто мы в мире, а, скорее, мир в нас. Мы строимся от окружающего мира, который непрерывно строится и достраивается нами. Umwelt – это созданный нами окружающий мир, обратно влияющий на нас самих. Umwelt – это и наш микросоциум, мир наших непосредственных природных и социальных связей и отношений. Живой организм и окружающая среда совместно и взаимно конституируют друг друга. Эта теоретическая позиция стала популярной и получила название "extended mind" (см. [Кларк, Чалмерс 1998]).
Наш мир – это, скорее, не мир вещей, а мир действий, мир наших поведенческих актов и откликов на эти акты. Часто обсуждается простейший пример – восприятие нами мягкости губки. Мягкость губки не находится в ней самой, она обнаруживается нами в нашем действии и благодаря ему, в том, как губка отвечает на наше активное действие, на сжатие, производимое соответствующими движениями нашего тела (наших ладоней или пальцев).

Понятие "Umwelt" в экологическом дискурсе
Понятие "Umwelt" встраивается сегодня в императивы экологической политики, в стратегии конструктивной биосоциальной и социально-культурной деятельности, в важнейший принцип поддержания устойчивого развития стран, геополитических регионов и планеты в целом.
Что именно в понятии "Umwelt" важно для современной экологической политики? Недаром само слово "Umwelt" невозможно точно перевести ни на английский, ни на русский язык. Оно кочует по научной литературе на разных языках в изначальном виде. Именно для того, чтобы не упускать аутентичный смысл этого понятия, вложенный фон Икскюлем.
Во-первых, Umwelt – то, в чем живет человек (как и иные живые существа), это не просто среда, не просто окружение (environment). Мир как Umwelt отчасти задан телесной и психической организацией живого существа, отчасти активно создается, строится им, и как создаваемый, конструируемый обратно воздействует на него, определяя его самого. Миры живых существ в живой природе – это их экологические ниши, в человеческом мире – когнитивные, культурные, социальные и т.п. ниши.
Во-вторых, различные биологические виды, различные национальные, этнические религиозные и т.п. общности в социуме должны как-то уживаться, существовать вместе. Их Umwelten непроницаемы, они не разделяют образы восприятия, смыслы, ценности, мировоззренческие ориентиры друг друга, но они входят в некий более обширный Umwelt (common-Umwelt), в который каждый из них вносит свой вклад (см. [Тённесен 2003, 288]). То, как укладываются или состыкуются Umwelten разных живых существ или различных общностей в социальном мире, образует некий ландшафт, эколандшафт.
В-третьих, не только живой организм посредством функционального круга соотносится со своей средой, своим Umwelt, не только организмы соотносятся и как-то уживаются друг с другом, образуя экологические или коэволюционные ландшафты, но и нынешние поколения живых существ каким-то образом соотносятся с предшествующими и последующими поколениями в их жизни в окружающей среде. В данном случае в контексте учения об Umwelt Икскюля можно трактовать важнейшее для современности представление об устойчивом развитии (sustainable development). Здесь уже в диахроническом плане между поколениями живых существ и состояниями окружающей среды существуют функциональные круги или, принимая язык теории сложных систем, обратные связи.
Sustainable development также трудно переводимо на русский язык. Устойчивое развитие как sustainable development – это не просто плавное динамическое развитие без скачков, как можно было бы подумать, исходя из смысла применяемого здесь русского слова. В устойчивом развитии всегда содержится понимание, что оно относится к самоорганизующимся системам, поддерживаемым петлями обратной связи, гомеостазиса, функциональными кругами. Устойчивое развитие – это фактически самоподдерживающееся, самовосстанавливающееся развитие. Это развитие, в фундаменте которого лежит неустойчивость, чтобы поддерживать длительную устойчивость.
Недаром Л. фон Берталанфи говорил о подвижном равновесии (Fliessgleichgewicht) живых организмов. Этот принцип не имеет аналогов в мире неживой природы. Организм как живая система непрерывно поддерживает себя через процессы ассимиляции и диссимиляции элементов. Фундаментальным свойством живого существа является одновременное растворение (Abschmelzen) и возобновление роста (Nachwachsen), связь непрерывной диссимиляции и ассимиляции. Если диссимиляция и ассимиляция находятся в равновесии, то живая система, если наблюдать за ней извне, выглядит стационарной. Жизнь есть двунаправленное самодействующее изменение, автономный метаболизм. Сразу становится ясным, что в динамическом равновесии жизнь может существовать только как открытая система. Закрытая система очень быстро достигла бы состояния покоя (см. [Берталанфи 1932]). Здесь подчеркивается роль диссимиляции, «таяния системы», т.е. фактически роль хаотических процессов внутри нее. Хаос необходим для поддержания порядка, хаотизация живой системы на определенных стадиях ее функционирования дает ей возможность обновить и усовершенствовать свою структурную организацию.
Биологи и экологи говорят о необходимости гибкости, пластичности, флексибельности для обеспечения устойчивого функционирования и развития живых организмов и их популяций. Нужно быть готовым упасть, чтобы не упасть совсем, чтобы не умереть организму, чтобы не вымерла популяция. Нужно постоянно тренировать падание, допускать разнообразие, хаотизацию, частичную рассинхронизацию, чтобы устойчиво расти и развиваться.
В плане экологической политики устойчивое развитие становится императивом современности. Приведем его формулировку, данную немецким философом Хансом Йонасом в работе «Принцип ответственности» (1979): «"Действуй так, чтобы последствия твоей деятельности были совместимы с поддержанием подлинно человеческой жизни на Земле", – либо, если превратить суждение в отрицательное: “Действуй так, чтобы последствия твоей деятельности не были разрушительными для будущей возможности такой жизни”, – или же просто: “Не подвергай угрозе условия неопределенно долгого сохранения человечества на Земле”, а если снова сделать высказывание положительным: “Включай в твой теперешний выбор будущую целостность человека как неотъемлемый объект твоей воли”» [Йонас 1999, 18]. Мы не должны откладывать свое счастье, надеясь на счастье последующих поколений, т.е. мы должны жить, а не собираться жить. Но императив устойчивого развития требует, чтобы мы сегодня жили так, чтобы последующие поколения (наши дети и внуки) имели исходные условия существования не хуже, чем те, которые имели мы, вступая в жизнь.
Сегодня наряду с понятием устойчивого развития стали широко употребляться понятия устойчивого общества (sustainable society), устойчивого будущего (sustainable future), устойчивого решения (sustainable decision). Ф. Капра приводит одно из наиболее ясных и красивых определений устойчивого общества, которое дал американский эколог-аналитик, основатель Института всемирного наблюдения (The Worldwatch Institute) Лестер Рассел Браун: «Устойчивое общество – это общество, которое удовлетворяет свои потребности, не ущемляя перспектив последующих поколений» [Капра 2002, 20]. К этому можно добавить, что устойчивое общество будет иметь место, если каждый из нас будет руководствоваться императивом индивидуального устойчивого развития. Еще Гегель говорил: «Хочешь изменить мир, измени самого себя». Хочешь, чтобы мир оставался зеленым и приветливым для нас, культивируй экологическую чистоту в самом себе. Связь между экологией и психологией устанавливается в настоящее время в научном направлении «экопсихология». Мы вбираем в себя природу, и именно поэтому нам следует заботиться о ней, видя в ней самих себя.

* * *
Введенное Якобом фон Икскюлем уже более ста лет назад понятие "Umwelt" несет глубокие мировоззренческие смыслы и мощный методологический заряд. Оно действенно не только внутри теоретической биологии и экологии, оказавшись в сопряжении с понятием экологической ниши, не только в развитии кибернетики и общей теории систем, обнаружив эвристичность для развития понятий отрицательной обратной связи, гомеостазиса и подвижного равновесия, но и в современной когнитивной науке и неклассической эпистемологии. Umwelt нельзя свести ни к организации субъекта действия, ни к организации окружающей среды; это есть продукт непрерывного и активного взаимодействия между тем и другим. Umwelt как мир восприятия и действия, строимый каждым живым организмом как когнитивным агентом, соотносим с такими существенными эпистемологическими понятиями и представлениями, как коэмерджентность или синергизм когнитивного агента и познаваемой им среды активности, когнитивная ниша, телесность и активность восприятия и действия, вдействование в познаваемую и осваиваемую среду, познание как конструирование, энактивизм. Понятие "Umwelt" Икскюля открывает перед пытливым взглядом исследователя много неизведанных путей, пройти по которым нам еще предстоит.

Литература

Аршинов 2011 – Аршинов В.И. Синергетика конвергирует со сложностью // Вопросы философии. 2011. № 4. С. 73–83.
Бергсон 1992 – Бергсон А. Собр. соч. в 4 т. Т. 1. Материя и память. М.: Московский клуб, 1992.
Берталанфи 1932 – Bertalanffy L. von. Theoretische Biologie. 1. Band. Berlin: Gebrüder Borntraeger, 1932.
Бертхольц 2009 – Bertholz A. Simplexité. Paris: Odile Jacob, 2009.
Бок 1997 – Bock N. Tanz mit der Welt. Von der Schlange, die sich selber in den Schwanz beißt. Vormerkungen zum Konstruktivismus und Kybernetik // Konstruktivismus und Kognitionswissenschaft. Kulturelle Wurzeln und Ergebnisse / Hrgb. von Müller A., Müller K.L., Stadler F. Wien: Springer, 1997. S. 199–219.
Варела 1997 – Varela F. Patterns of Life: Intertwining Identity and Cognition // Brain and Cognition. 1997. Vol. 34. P. 72–87.
Варела 1999 – Varela F. Quatre phares pour l’avenir des sciences cognitives // Théorie – Littérature – Enseignement. 1999. № 17. P. 7–21.
Жид 1951 – Gide A. Journal. 1889–1939. Paris: Gallimard, 1951.
Икскюль 1909 – Uexküll J. von. Umwelt und Innenwelt der Tiere. Berlin: Verlag von Julius Springer, 1909.
Икскюль 1926 – Uexküll J. von. Theoretical Biology. N.Y.: Harcourt, Brace, 1926.
Икскюль 1940 – Uexküll J. von. Bedeutungslehre. Leipzig: Verlag von J.A. Barth, 1940.
Икскюль 1957 – Uexküll J. von. A Stroll through the Worlds of Animals and Men // Instinctive Behavior: The Development of a Modern Concept. N.Y.: International Universities Press, 1957.
Икскюль 1970 – Uexküll J. von. Streifzüge durch die Umwelten von Tieren und Menschen. Bedeutungslehre. Frankfurt am Main: S. Fischer Verlag, 1970.
Йонас 1999 – Йонас Г. Изменившийся характер человеческой деятельности // Человек. 1999. № 2.
Капра 2002 – Капра Ф. Паутина жизни. Новое научное понимание живых систем. Киев: София; М.: Гелиос, 2002.
Кларк, Чалмерс 1998 – Clark A., Chalmers D.J. The Extended Mind // Analysis. 1998. Vol. 58. P. 7–19.
Князева 2010 – Князева Е.Н. Телесно-ориентированный подход в эпистемологии // Эпистемология и философия науки. 2010. №1. С. 42–49.
Князева 2013 – Князева Е.Н. Энактивизм: концептуальный поворот в эпистемологии // Вопросы философии. 2013. № 10. С. 91–104.
Кулл 2001 – Kull K. Jakob von Uexküll: An Introduction // Semiotica. 2001. Vol. 134. № 1/4. P. 1–59.
Матурана 2008 – Maturana H.R. The Biological Foundations of Virtual Realities and Their Implications for Human Existence // Constructivist Foundations. 2008. Vol. 3. № 2. P. 109–114.
Мерло-Понти 1999 – Мерло-Понти М. Феноменология восприятия. СПб.: Ювента: Наука, 1999.
Стелла, Клейснер 2010 – Stella M., Kleisner K. Uexküllian Umwelt as Science and as Ideology: the Light and the Dark Side of a Concept // Theory in Biosciences. 2010. Vol. 129. P. 39–51.
Тённесен 2003 – Tønnessen M. Umwelt Ethics // Sign Systems Studies. 2003. Vol. 31. № 1.
Тённессен 2010 – Tønnessen M. Steps to a Semiotics of Being // Biosemiotics. 2010. Vol. 3. P. 375–392.
Томпсон 2007 – Thompson E. Mind in Life. Biology, Phenomenology and the Sciences of Mind. Cambridge (MA): Harvard University Press, 2007.
Фаваро 2010 – Favareau D. Essential Readings in Biosemiotics: Anthology and Commentary. Heidelberg: Springer, 2010.
Холланд 1995 – Holland J.H. Hidden Order: How Adaptation Builds Complexity. Readings (MA): Addison-Wesley Publishing Company, 1995.

« Пред. След. »
Вернуться[/i][/color]

http://anthropology.ru/ru/text/kryukov/problema-intersubektivnosti-u-gusserlya

Проблема интерсубъективности у Гуссерля
Крюков А.Н. Проблема интерсубъективности у Гуссерля.
(доклад, сделанный в ВРФШ 15.11.2003)

Введение
Содержательная часть
Субъект интерсубъективности у Гуссерля
1. шаг «Примордиальная редукция»
2. шаг «Имманентная трансценденция»
3. шаг «Опыт по признанию другого»
4. шаг «Интерсубьективная природа и сообщество монад»
Заключение
Введение

Цель данного доклада заключается в том, чтобы представить анализ основных узловых моментов проблемы интерсубъективности, как эта тема была разработана Гуссерлем. Среди текстов, посвященных непосредственно проблеме интерсубъективности, необходимо указать на следующие: три тома Гуссерлины (XIII, XIV и XV), в которых Изо Керном с особой тщательностью собраны тексты разного периода, касающиеся так или иначе данной проблемы, «Кризис европейских наук», «Формальная и трансцендентальная логика» и т.д. Однако центральным текстом являются «Картезианские медитации», доклад, который был прочитан в феврале 1929 г. в Сорбонне и явился компактным представлением центральных моментов феноменологического метода Гуссерля с одной стороны, направленных на решение конкретной теоретической проблемы интерсубъективности с другой стороны.

Прежде всего, я бы хотел в общих чертах представить контекст, в связи с которым возникает тема интерсубъективности как проблема. Основная философская интенция Гуссерля заключалась в том, чтобы разработать новую феноменологическую науку, которая бы легла в основу всех остальных из нее дедуцируемых научных дисциплин. Исходным пунктом явилось трансцендентальное Я, которое Гуссерль назвал аподиктическим принципом своей теории. Вопрос об интерсубъективности, вписывается в контекст этой глобальной цели: то, что существует мое трансцендентальное Я еще не является гарантом того, что существует другое трансцендентальное Я. Если другого я не существует, то феноменологическая теория может быть несостоятельна, поскольку она будет действенна только для моего Я, но не для всех других. Иными словами речь пойдет о трансцендентальном солипсизме. Именно в этот момент Гуссерль предпринимает попытку обосновать существование другого ego. Он пытается реализовать свою программу поэтапно, использую свой статический феноменологический метод.

Резюме: Гуссерль стремится обосновать всеобщую значимую для всех феноменологическую науку — чтобы эта наука имела значение, а именно была необходима для всех других, необходимо сначала доказать существование этих других Я или трансцендентальных субъектов. Однако техническое воплощение этого замысла, встретило много трудностей, на которые я укажу в дальнейшем.

Теперь я хотел бы представить коротко основные шаги реализации проблемы интерсубъективности у Гуссерля, которые в дальнейшем я подвергну анализу.

(1) Примордиальная редукция. Мы исключаем любой предмет, который может содержать указание на другого, на его действия, на его стремления и его существование, из нашего горизонта возможного опыта.

(2) Имманентная трансценденция. Каждое ego заключает в себе универсум своего особенного, результатов редукции. Совокупность трансцендентных предметов образует так называемую имманентную трансценденцию.

(3) Опыт по признанию другого. Схожесть тел моего и другого дает основание предположить, что за этим телом может быть душа. Другой выступает в форме интенциональной модификации. К опыту признания другого относится: аппрезентация другого (косвенное представление о его опыте), парность (Paarung).

(4) Интерсубьективная природа и сообщество монад. Конструирование обшей природы означает возможность восприятия идентичных объектов, а именно, когда я и другой можем говорить о том же самом объекте. Последним шагом является основанное на предыдущих результатах конструирование трансцендентальной итерсубъективности в форме трансцендентальной монадологии. Она исполняется на основе признания того факта, что другие монады даны себе точно таким же образом, как и я себе.

В качестве перехода к содержательной части, я сформулирую основную идею доклада: Форма и методы разработки проблемы интерсубъективности у Гуссерля при тщательном анализе обнаруживают множество проблем, которые не позволяют говорить об окончательной решенности проблемы интерсубъективности и, как следствие, ставят под сомнение реализацию феноменологии как строгой науки, имеющей одинаковую значимость и весомость для всех.

Содержательная часть

Субъект интерсубъективности у Гуссерля

Трактуя латинские корни понятия интерсубъективности, ее можно условно описать, как проблему нахождения связи «между» «субъектами». У Гуссерля субъектом является трансцендентальное «Я», в интенциональных данных которого конституируются данные опыта другого трансцендентального Я (alter ego). Поэтому самое первое понятие, которое необходимо подвергнуть анализу, это понятие трансцендентального Я.

Как и всякое первостепенное понятие, этот термин имеет судьбу постоянного доопределения в различных работах Гуссерля. Так в «Логических исследованиях» он говорит о феноменологическом «Я», которое стоит в коррелятивной взаимосвязи с эмпирическим Я, являясь ядром последнего. В Идеях I происходит переход уже к собственно эгологической концепции сознания. В сфере трансцендентального сознания мы имеем дело с чистым Я (reines Ich), которое по определению Гуссерля является абсолютно необходимым. Это Я является своеобразным интенциональным центром жизни сознания. Чистое Я — это единственная трансцендентальная позиция, которая остается после проведения операции редукции к интенциональным данным трансцендентального сознания, как аподиктического основания cogito. В этой связи Гуссерль говорит о Я как о «трансцендентном в имманентном». К этому термину я вернусь еще позже, говоря о проблеме интерсубъективности.

В Картезианских медитациях мы можем говорить уже о кардинальном повороте к собственно эгологической концепции сознания: здесь Гуссерль осуществляет редукцию уже непосредственно к аподиктичности моего трансцендентального ego, а не к трансцендентальному сознанию вообще как в Идеях. Здесь необходимо указать на важную особенность этого Я: картезианское ego cogito является лишь одним моментом всей интенциональной деятельности Я, которому соответствует понятие die lebendige Selbstgegenwart (актуальная самодействительность). Поняте же ego cogito у Гуссерля много шире, и охватывает как актуальные переживания (в декартовском смысле), так и переживания, находящиеся в потенции и ретенции. Трансцендентальное ego имеет ряд коррелативных ему понятийных содержаний, которые усложняют структуру эгологического сознания. Вот эти понятия: «человеческое я», «психофизическое я», «полюс ego», «монада», «ейдос ego». Что касается первых двух понятий, то после трансцендентальной редукции они не принимаются во внимание Гуссерлем, как относящиеся к естественной установке. Интенциональный полюс ego Гуссерль противопоставляет полюсу предмета, что является условием идентичности феноменологического восприятия: то же самое Я воспринимает тот же самый предмет. Я как пол идентичности не является пустым, но полон присущих ему хабитуальностей (в отличие утверждения в Идеях о чистом Я). В полной конкретности понятое Я Гуссерль называет «монадой», которая имеет персональный характер. В одном из текстов наследия по интерсубъективности Гуссерль говорит о монадах, имеющих окна, что указывает на отличе от лейбницевской монады и некоторые трудности с толкованием этого термина у Гуссерля в историко-философском контексте.

Следующим понятийным содержанием трансцендентального Я является эйдос ego, которое указывает на чисто эйдетический опыт этого Я. Речь идет о поиске априорного основания актов феноменологического восприятия, что позволяет говорить о феноменологии как эйдетической науке. В связи с этим я бы хотел указать на некоторые проблемы. Альфред Шютц, ссылаясь на работу Ойгена Финка Die phänomenologische Philosophie Edmund Husserls in der gegenwärtigen Kritik задает вопрос о том, кто же осуществляет редукцию в Картезианских медитациях: трансцендентальное ego? Я как этот человек? или внешний наблюдатель? Шютц категоричен и не может дать ответа на данный вопрос. В принципе можно предположить, что у Гуссерля речь и дет о феноменологе, который посредством вчувствования редуцирует свои внутренние состояния к своему трансцендентальному Я. Однако эта трактовка не состыкуется с понятем эйдоса ego в контексте интерсубъективной проблематики, поскольку эйдос универсален для всех и для всех состояний. интерсубъективной проблемы как проблемы здесь просто нет!

Переходя непосредственно к анализу шагов, предпринятых Гуссерлем для решения проблемы интерсубъективности следует указать на тот важный факт, что Гуссерль постулирует первичность моего ego по отношению к alter ego: мое Я является первым в трансцендентально-феноменологическом смысле.

1. шаг «Примордиальная редукция»

Смысл этой второй редукции, которую еще называют интерсубъективной заключается в том, что после того как Гуссерлем была осуществлена первая трансцендентальная редукция к аподиктичности моего когито, он, посредством примордиальной редукции осуществляет «чистку» моей трансцендентальной сферы. Это означает, что я отграничиваю только мое собственное, я абстрагируюсь от всего чужого, я редуцирую всякий предмет, который может иметь малейшее указание на другого. В результате я имею слой «собственная природа» и мое собственное психофизическое тело (Leib).

Если говорить об общем методическом смысле этой второй ad hoc редукции, то я бы проинтерпретировал ее так: По-видимому, Гуссерль умышленно исполняет высшую степень солипсизма, чтобы показать, что если alter ego вообще существует, то оно позволит открыть себя в статическом анализе данных моего трансцендентального сознания. Тем не менее, хотелось бы указать на некоторые существенные проблемы этого шага:

(1) При осуществлении второй примордиальной редукции оттеняется смысл всех предметов как «для других» (Für-jederman-da). Дело в том, что чисто теоретически такую ситуацию сконструировать возможно, однако de facto ее сложно представить. Я имею в виду, что большинство предметов нашего обихода имеют несомненное указание на существование других. Если смысл предмета быть-для-другого оттенен, то сам предмет становится бесцельным и непонятно его назначение. Лопата существует для того, чтобы ею кто-то копал. И это следует понимать совершенно в Хайдеггеровском смысле, как подручную вещь для всякого.

(2) Похожая проблема касается моего психофизического тела (Leib). Даже мое тело имеет отсылку к полу другого. Следует ли понимать Гуссерля в том смысле, что мое примордиально редуцированное тело это бесполое тело?

2. шаг «Имманентная трансценденция»

Этот шаг можно представить следующим образом: после исполнения примордиальной редукции к моему собственному мы имеем дело также и с трансцендентным миром со всеми его внутренними связями, которые представлены в моей имманентной сфере в качестве имманентной трансценденции, или, как также говорит Гуссерль, с примордиальной трансценденцией. На мой взгляд, это самый сложный для осмысления шаг в теории интерсубъективности Гуссерля, который описан в небольшом параграфе 47 Картезианских медитаций. Чтобы четче прояснить этот шаг, обратимся к одному из текстов по интерсубъективности из XIII тома Гуссерлианы. Здесь Гуссерль пытается дать три истолкования понятия «имманентной трансценденции».

(1) Речь может идти о классическом противопоставлении акта познания и объекта познания. Однако, указывает Гуссерль, объект этой классической схемы находится вне сознания, и в феноменологическом смысле не может явиться искомой имманентной трансценденцией.

(2) Во втором значении Гуссерль употребляет этот термин в случае, когда восприятие и воспринятое образуют единство и относятся уж к сфере сознания. Это уже чисто феноменологическая трактовка. В акте восприятия воспринятое может явиться воспринятым как актуально, так и в потенции. Тогда критерием различия между имманентным и трансцендентным (имманентной трансценденцией) является актуальное настоящее (die lebendige Gegenwart). Коротко: актуально воспринятое — имманентное, воспринятое в потенции — имманентная трансценденция. Вернемся к тексту медитаций, где мы читаем:

По-видимому, - и это имеет особое значение, - собственно существенное для меня как для ego распространяется не только на актуальности и потенциальности потока переживаний, но и на конститутивные системы и конституированные единства […] [1]

В этой цитате нам важна фраза «не только актуальности и потенциальности», из чего мы можем заключить, что имманентная трансценденция охватывает обе эти составляющие жизни сознания. Тогда вторая трактовка, предложенная Гуссерлем не релевантна Картезианским медитациям.

Тут я бы хотел сделать небольшую отсылку к Идеям I. Как уже говорилось выше, в этой своей программной работе Гуссерль назвал ego термином «трансцендентное в имманентном», что стоит в определенной синонимической связи с имманентной трансценденцией. Это случайное совпадение? В этой связи примечательно, что Густав Шпет в работе «Явление и смысл» размышляя о понятии Я как трансцендентном в имманентном, применяет ту же аргументацию, что и Гуссерль в этой второй выше приведенной трактовке! Аргументы Шпета: в связке »Я и его интенциональный объект», Я — абсолютно и нередуцируемо, предмет же относителен. Последний может быть дан как в актуальности, так и в потенциальном осприятии. В последнем случае Я и его потенциальный предмет — трансцендентное в имманентном.

(3) Третье значение лучше процитировать:

Danach zerfallen individuelle Gegenstände in solche, welche schaubar, in absoluter Selbstgegenwart zu geben sind, und individuelle Gegenstände, die nur als selbstgegenwärtig erscheinen können, die nur durch Erscheinungen, Darstellungen gegeben sein können [2]. (В дальнейшем подразделяются индивидуальные предметы на такие, которые восприняты в абсолютной самодействительности, и индивидуальные предметы, которые могут быть даны самодействительными посредством явлений, представлений).

Первые относятся непосредственно к сознанию, вторые же относятся внешней природе. Здесь важно то, что трансцендентная природа дана сознанию в коррелятивной форме. Эта трактовка в принципе находится в согласии с учением о ноэматическом смысле, как корреляте трансцендентного имманентному. Единственное важное замечание заключается в том, что это учение имеет действенность после первой трансцендентально-феноменологической редукции и тогда непонятна необходимость примордиальной интерсубъективной редукции.

Здесь я сделаю два замечания:

(1) Из параграфа 47 Медитаций еще не следует трактовка имманентной трансценденции как совокупности ноэматических смыслов, это лишь экстраполяция или возможное трактование смысла данного шага. Поскольку Гуссерль на основании этого шага развивает учение об объективном мире, то последующие шаги имеют недостаточно обоснованный теоретический фундамент.

(2) Совпадение аргументации Гуссерля об имманентной трансценденции и Шпета о трансцендентного в имманентном, указывает на схожесть феноменов примордиального мира (имманентная трансцендентность) и чистого Я (трансцендентное в имманентном) как имеющих тенденцию быть трансцендентными. Эти две трансцендентальные позиции будут в дальнейшем раскритикованы оппонентами трансцендентальной эгологической концепции Гуссерля. Так в онтологической феноменологии Сартра ни ноэматический смысл ни трансцендентальное Я не могут иметь места в структуре чистого трансцендентального сознания.

3. шаг «Опыт по признанию другого»

Прежде описанные шаги были лишь приуготовительными этапами. Данный шаг образует ядро теории интерсубъективности Гуссерля. Он является описанием техники по допуску другого в мой примордиальный мир. Это выглядит следующим образом: я воспринимаю физическое тело (Körper), которое похоже на мое и посредством аппрезентативного переноса я убеждаюсь в существовании души за этой физической оболочкой. Это возможно благодаря двум феноменам парности (Paarung) и аппрезентации или со-восприятия (Mitwahrnehmung). Парность означает, что я переношу представление о своем теле (Leib) на другое физическое тело (Körper) и получаю тоже психофизическое тело (Leib) другого. Речь идет о другом теле, не о моем втором, поскольку я нахожусь здесь, другой же находится всегда там. В аппрезентации я имею дело с модифицированными данными другого сознания.

Основные проблемы данного шага:

(1) Гуссерль говорит о модификациях данных чужого сознания. Термин «модификация» Гуссерль употребляет часто. Однако, по моему мнению, этому понятию присущи два смысла: это диахроническая модификация — когда в прошедшем некогда актуально воспринятый момент «теперь» в настоящее время находится в модифицированном состоянии; и потенциальная модификация — когда стороны одного предмета еще не восприняты, но могут быть восприняты в потенции. Эти два момента объединяет то, что объект восприятия был либо будет актуально воспринят. В случае же с модификатами чужого сознания это не так: они не могут быть даны непосредственно никогда.

(2) Феномен парности связан с пассивными актами сознания: однажды воспринятые ножницы (пример Гуссерля) будут восприниматься как ножницы и в дальнейшем сразу же путем моментального переноса смысла. В этой связи возникает вопрос о первоначальной встречи с другим, в котором другой воспринят как другой не в результате парности, но в самом феноменологическом процессе восприятия.

(3) Каким образом это вообще возможно, чтобы тело другого не имело ни малейшего указания на этого другого, как того требует принцип примордиальной редукции?

(4) Гуссерль говорит об одинаковости тел моего здесь, другого там. Возникают следующие трудности: другое тело я вижу полностью, свое — только частично; человеческие тела могут очень сильно отличаться, так что о схожести не может идти речи.

4. шаг «Интерсубьективная природа и сообщество монад»

Речь пойдет о последнем завершающем шаге теории интерсубъективности. Прежде всего конституируется общая интерсубъективная природа. Гуссерль начинает с предпосылки, что, возможно, другой также является своим собственным примордиальным центром. Тогда вопрос заключается в том, как возможно наше общее восприятие одного и того же предмета? или, проще говоря, речь идет об идентификации того же предмета в наших примордиальных сферах. Решение данной проблемы Гуссерль формулирует в форме априорного тезиса о функциональной взаимосвязи презентации и аппрезентации, поскольку в последней всегда содержится ядро презентации.

Конкретно же, каким образом эта взаимосвязь функционирует, описывается Гуссерлем посредством следующего предложения: wie wenn ich dort an Stelle des fremden Leibkorpers tünde. (я получаю представление о внутренней жизни другого, благодаря тому, что я могу представить, как бы я вел себя, будучи на его месте там). Клаус Хельд в статье Das Problem der Intersubjektivität und die Idee einer phänomenologischen Transzendentalphilosophie разбил это предложение на два подпредложения: 1) «als ob ich dort wäre» (как если бы я был там); и 2) «wenn ich dort bin» (когда я буду там). Первое предложение указывает, как говорит Хельд, на квазипозициональное сознание, которое подразумевает только возможное, но отнюдь не реальное положение дел. Во втором же предложении подразумевается темпоральный аспект: я когда-нибудь займу это место там, где сейчас находится другой. Однако этой возможностью сама проблема позиционального сознания не исчерпывается. Тут можно указать на следующие ситуации:

(1) Чисто в социальном аспекте мое передвижение может быть объективно ограничено. К примеру, тюрьма. Или пример с романом Кафки «Замок», когда геодезист К. пытается пройти определенные барьеры, чтобы очутиться по ту сторону стены в замке: там для него недостижимо;

(2) не гарантировано, что я буду потом созерцать те же объекты, что другой видит сейчас;

(3) и абсолютно недоказуемо, что у меня будут те же внутренние восприятия, что и у другого по поводу той ситуации там.

Свою концепцию интерсубъективности Гуссерль заканчивает констатацией того факта, что интерсубъективное сообщество монад обосновано, другие монады существуют также, как и я, и конституируют меня также, как и я их. Упрек в солипсизме, считает Гуссерль, явился необоснованным.

Заключение

Анализ шагов по решению проблемы интерсубъективности у Гуссерля обнаружил множество проблем, которые позволяют сказать, что ему не удалось в строгом смысле этого слова доказать существование другого трансцендентального ego. В общем же контексте следует признать, что вопрос об обосновании трансцендентальной интерсубъективности был для Гуссерля в том смысле решающим, что от успеха его реализации зависело обоснование всей трансцендентальной эгологии. Поскольку это сделать не удалось, то тем самым это положило отпечаток на судьбу феноменологии как трансцендентального идеализма (Хельд).

В качестве подтверждения той мысли, что Гуссерлю не удалось обосновать проблему интерсубъективности в принципе, сошлюсь на высказывания некоторых исследователей.

Так Гадамер формулирует главный упрек Гуссерлю в своем докладе на конференции по Сартру следующим образом: если я встречаю другого, то я встречаю его не как объект, или отдельные особенности объекта (цвет, твердость и т.д.), как это следует из теории Гуссерля, но воспринимаю его сразу как субъект. Альфред Шютц в статье Das Problem der transzendentalen Intersubjektivität bei Husserl наряду со множеством обнаруженных проблем видит главную трудность теории Гуссерля в том, что Гуссерлю не удалось обосновать интерсубъективность в виде «трасцендентального Мы». Каждое трансцендентального ego имеет только свой собственный мир, но только для себя а не для других ego. Основной упрек Клауса Хельда в выше упомянутой работе заключается в том, что аппрезентативные данные в аналогизирующей апперцепции никогда не могут быть схвачены напрямую непосредственно, но всегда даны только опосредованно. Сартр в своей работе «Бытие и ничто» разрабатывает собственную концепцию неэгологического сознания, в котором ego вытеснено на периферию в трансцендентное. В отличие от Гуссерля, которому он ставит в упрек теоретико-познавательный способ решения проблемы интерсубъективности, Сартр разрабатывает онтологическую концепцию, согласно которой я встречаю другого в глубинах моего картезианского cogito.

Однако следует признать, что разработанная Гуссерлем концепция интерсубъективности явилась мощным стимулом для разработки данной проблемы в феноменологической традиции. Неоспорим тот факт, что проблема интерсубъективности занимает в феноменологии по той причине центральное место, поскольку с ее решением могла бы быть обоснована претензия феноменологии как универсального метода, имеющего силу и значимость «для всех».

Жизнь как есть. Ластоногие
Сентябрь 10th, 2016
АВТОР: В.М. Зимин

Ночью я проснулся от какого-то необычного ощущения в стопах.
Прислушался – они вроде как двигались, хотя лежали неподвижно.

Движение было внутри: косточки, сухожилия раздвигались и вновь смыкались; увеличивалось и уменьшалось пространство между пальцами; свербило в пятках. Это продолжалось несколько минут, а потом вдруг внезапно пришло осознание того, что мои стопы стали ластами…

Это что – память о пращурах? Доисторическая память?

*

В практиках – стоя и при ходьбе, появилось чувство лёгкой тошноты.

Подступает снизу на вдохе, на выдохе отступает. Такое случалось и прежде, но редко и внезапно. Теперь – ожидаемо и почти постоянно. Процесс сочетается с проходом ци по всему корпусу в голову и её заполнением, сопровождается головокружением, помутнением и пеленой в глазах, отдаётся в пятках. Я понимаю, что бьёт по глазам и кружится голова от перенасыщения мозга кислородом, но понимаю и то, что всё должно прийти к какому-то завершению, стабилизации и исчезновению нежелательных эффектов.

*

Никак не привыкну… На мои безмолвные вопросы по разным мелочам тут же появляются ответы. Я по стандартно-человечьей привычке приписываю их собственной сообразительности: сопоставление фактов, анализ, решение-вывод. И почти тут же понимаю, что вывод-то был сделан ещё до начала какого-либо мыслительного процесса. То есть практически одновременно с моментом, когда появилась проблема и был задан вопрос. Никак не привыкну…

По-новому стала ощущаться поясница, думаю, заработала. Из книг я знаю, что нечего и мечтать о чём-то, пока этого не случится, а такое возможно только тогда, когда она полностью расслаблена. Теперь такому расслаблению уделяется всё больше внимания, нередко даже без контроля с моей стороны…

При наклоне в позицию «феникса» вдруг что-то щёлкнуло в средней части позвоночника и разошлось по сторонам, наверно сантиметра на полтора-два от центра. Видимо, открылась точка Т-11 (чи-чунь? – центр надпочечников) – напротив солнечного сплетения…

Верхняя часть стоп давно, я и не заметил когда, перестала неметь и опухать, пропала боль. Теперь немеют только подошвы. Там же по утрам и наливаются, вроде как опухают и болят. В вертикальном положении раздаются вширь и перестают болеть…

Вдох через юн-цюань, выдох через пятки…

*

В 2016-м году осень пришла точно по европейскому расписанию – первого сентября. Как-то сразу и решительно: дохнуло, пахнуло, пришло с ощущениями – осень. Ранняя для Кубани: за три дня температура по утрам с 26 на улице и в хате выровнялась до 21 и там, и там. Теперь, правда, на улице днём снова начала повышаться до 23-25, но в хате держится 20-21.

Солнце, неровный ветер, жёлтые пятна листьев в зелёной кроне деревьев, ласточки на проводах…

При калитке в штакетнике, отгораживающем внутренний дворик, по разные её стороны устроились Братец и Лёня. Лёня сидит вверху на центральном столбе сечением 9х7 сантиметров, ему хватает. Утром там всегда солнце, и они после завтрака всегда там, сцена привычная. Сегодня Лёня не молчит и вот уже как минут десять подаёт голос – негромкие мяу, почти без выражения, но с паузами. Рассказывает что-то, то ли жалуется.

Пёс стоит внизу, вытянул к нему морду, молчит и внимательно слушает.

Лёня недавно переболел, болел долго. Думаю, побывал в пасти у шакала на своей ночной охоте; но как-то удалось вырваться, он дополз до дома и спасся за забором. Рваная рана на шее, где почти обнажилась трахея, сорвана кожа с правой щеки. Я лечил его месяц – креолином от ветеринара с коровьей фермы, стрептоцидом и левомицетиновой мазью 15-летней давности. Это всё, что у меня есть. Но помогло, три дня назад раны затянулись, шерсть выправилась, всё подсохло, и выделений больше нет. И вот сегодня, несколько минут назад, Лёня решил поведать Братцу о своих злоключениях, спокойно и с достоинством…

Рассказ окончен. Оба улеглись под солнцем по разные стороны калитки и уже спят.

*

Случайно, услышав дудук, я задержался на канале «Кубань», который никогда не смотрю. Но только не в этот раз. Включился я не сначала, в заключение концерта титров не дали, ведущего почти не было слышно, но я кое-что разобрал и понял – блистал «Эстрадно-симфонический оркестр Армении». Эх, что они там вытворяли, в первую очередь дудук и скрипка! Имён солистов я не знаю (так жаль самому), но мастера, выдающиеся мастера и виртуозы!

Был Вивальди, был мадьярский чардаш, испанские цыгане, были армянские хаваз, арташат, танец каро, еврейские хаве нагила и иерусалимские врата, были даже американцы (М. Джексон с «Earth song») и вершина «Queen» – «Show must go on»… Как же вдохновенно они играли!

Что за вечер случился у меня вчера!..

*

На Р-1 возобновили «Голос».

Хотя в жюри там игры, которые мне непонятны, и раздражает своим натужным юмором «лучший учитель физкультуры страны», приходится слушать – потому что это голоса России. Её таланты, её надежды, её будущее.

Удивил уже первый тур – не пропустили Петра Новикова, хотя его выход был, пожалуй, самым профессиональным. При этом его баритон-бас блистал и силой голоса, и красотой тембра, и артистизмом. На мой взгляд, вокал Петра был выше уровня вокала членов жюри, кроме Лепса, конечно.

Так что они могли осознавать в нём конкурента. Это про него Лепс, обращаясь к жюри, сказал – «промухали», после чего остальные в жюри даже растерялись и, наверное, пожалели – упустили козырь. Действительно промухали.

У самого Лепса какие-то свои планы, он ему не был нужен; а может, наслушался критики в свой адрес после иеромонаха Фотия в прошлогоднем конкурсе, хотя он не из тех, кто особенно к критике прислушивается. Ну конечно, Фотий в вокале не был первым – лиричным, честным, искренним, трогательным – да, но были там и посильнее…

В жюри не стало Градского, появился Билан, по-любому не лучшая замена. Демонстрируя широту своих талантов, он там попытался даже на баяне сыграть, чем насмешил не только жюри, но и зал.

В следующий тур набрали голоса хорошие, но в большинстве, мне кажется, это «разменная монета». Должны появиться и выдающиеся…

Вчера внезапно засветился средний даньтянь – тёплым неярким жёлтым светом.

Это странно и неожиданно. Всегда здесь раньше была луна – серебристая, приглушённая, прохладная; теперь – мягкое, нежгучее солнце. Ходил с этим полдня, с ним же улёгся в постель. Ночью пришли сновидения; плохо помню, но была вода и была какая-то куда-то светлая серебристая дорожка. Утром ощущения поменялись: всё тело, включая ноги и голову, как дымка или облако, не то чтобы заполнял, а как бы просто присутствовал, почти как посторонний, прозрачный, очень светлый жёлтый флёр. Иногда подташнивало, плыли глаза, в голове вопросы, но ответов нет. Сказали – «продолжай»…

На следующий день поехал по делам в станицу. Сделав дела, в поисках мягкого карандаша зашёл в магазин. Карандашей, конечно, не было, зато на выходе загремел на бетонный пол, споткнувшись о ступеньку, в кровь ободрал локоть… Нет нужной координации и внимания, шатает: земля поднимает-выталкивает в воздух не полностью; дантянь в нужный момент не успевает управлять, сохраняя зацеп с ней…

Похрустывают мои косточки – в стопах, коленях, локтях, лопатках.

Иногда щелчки с разъёмами в позвонках… а я-то думал, что давно выпрямил и вытянул свой хребет…

*

Этот NET, главная моя беда, столько времени из-за него напрасно тратится! Днём постоянно, ночью – в 2:30, 3:0, 5:30… сигнала нет, не могу посмотреть публикуемые тексты, сейчас – «Александру». Обычно, когда я что-нибудь добавляю или правлю, я их просматриваю.

…Открыл я, наконец, Александру, было 4:10 утра. Не понравилось, в моей редакции смотрится лучше.

Номера рисунков убраны, но это ладно; убраны формат и техника исполнения рисунков, что совсем уж против правил. Иллюстрации плохи, только это уже моя вина (вернее, моих деток); но ничего – отсканированные, они заиграют во всём блеске.

*

В последнее время, уже долго, с полгода, в практиках и медитации почти мантрой стали слова Тилопы: «Подобно полому бамбуку отдыхай своим телом» и напутствие, кажется, от Чэнь Синя – продвигаться вперёд «нащупывая и догадываясь».

К наказу Тилопы неожиданно для меня добавилось «брат»:

«Подобно полому бамбуку отдыхай своим телом, брат».

Получается – в третьем лице, выглядит, будто так и надо. Я соглашаюсь, прижилось…

Как сказал однажды Ошо:

«…когда вы пусты, не вы приходите к Богу, Бог приходит к вам»…

03.09. 2016. Хутор Покровский

БЛОГ ПЕРЕМЕН
Преодоление кажущейся жизни
Сентябрь 15th, 2010
АВТОР: Ольга Балла
15 сентября 1930 года родился Мераб Мамардашвили

Он мог бы ещё быть нашим современником – если бы ещё при жизни не чувствовал себя не принадлежащим ни одному из времён. Если бы не смотрел на каждое время и место – извне, из точки абсолюта.

Когда его – за «невыполнение плана» – уволили из Института истории естествознания и техники, а потом лишили и кафедры во ВГИКе, его приглашали и в Милан, и в Париж… Нет, отказался, поехал в Грузию. Просто уже потому, что там он был гораздо нужнее. Свою первую лекцию на философском факультете Тбилисского университета он начал словами – его тогдашние слушатели вспоминают их до сих пор: «Я выхожу из своего одиночества к вашему сиротству и обворованности».

Ещё неизвестно, кстати, как он вписался бы в контекст в той же Европе. С контекстом – не говоря уже об условностях и авторитетах – у него всегда были сложные отношения.

«Представьте себе, – вспоминал друг Мамардашвили и издатель его посмертных книг Юрий Сенокосов, — по довольно длинному коридору <…> вам навстречу движется – не идет, а именно не торопясь движется высокий, широкоплечий человек в очках, с большой лысой головой, слегка наклоненной вперед, отчего и вы невольно обращаете на это внимание, вся его фигура, как у скользящего конькобежца, тоже кажется как бы подавшейся вперед, хотя он явно не спешит, и, когда проходит мимо, прежде чем скрыться на лестничной площадке, вы видите, что одет он в черный свитер, у него крупные черты лица и внимательный взгляд.

Эта устремленная под тяжестью головы вперед необычная человеческая фигура, я хорошо помню, поразила меня больше всего…»

То было первое впечатление их многолетней дружбы, и оно по существу не изменилось.

Он поражал уже внешностью. Никогда ничему прямо не бросавший вызова, не ломавший никаких рамок, он просто – и очень естественно – жил так, будто этих рамок не было.

«Его нездешность бросалась в глаза, – утверждает его бывшая ВГИКовская студентка, – и в Москве, и в Тбилиси».

И это при том, что он легко умел везде становиться своим. И уж кем точно не был, так это человеком не от мира сего. Был гурманом, знатоком вин, ценителем табака и трубок (после его смерти осталась целая коллекция), постоянно влюблялся да ещё старался познакомить друг с другом своих многочисленных женщин, искренне надеясь, что те подружатся. Уже в конце жизни полюбил восемнадцатилетнюю и горько сокрушался, будучи отвергнут.

Умел дружить – считая притом, что дружба — это связь одиночеств. «То, что я есть, если вам это интересно, — говорил он, – это продукт одиночества и молчания». Любил долгие застолья и ещё более долгие разговоры. Легко учил языки: французский – который считал языком, наиболее подходящим для философии, – английский, итальянский, испанский – специально, чтобы читать Хименеса. Считал себя гражданином мира. Францию любил едва ли не так же, как Грузию, и жалел, – вполне ли в шутку? – что не может быть французом.

«Мамардашвили» – имя знаковое. Даже для тех (а таких – большинство), кто вряд ли смог бы толком объяснить, в чём состоял предмет его академических философских занятий. Его именем люди 70-80-х годов «перекликались во мраке». Он стал одним из имён внутренней свободы (которая тогда, в эпоху несвободы внешней, если кто не забыл, очень ценилась), одним из живых и убедительнейших доказательств её возможности.

Его книги, лишённые звучащего за ними голоса и вообще живого присутствия автора, сейчас очень трудно читать. Мысли, брошенные на полпути, невнятности, повторы… Ещё и потому, что он их, строго говоря, не писал – хотя вообще писал он очень много. То, что сейчас издаётся (всё ещё издаётся, хотя со дня его смерти миновало уже почти двадцать лет!) – это по большей части расшифровка стенограмм и аудиозаписей его лекций. Да, к каждой из них он готовился тщательно, и подготовительных рукописных материалов осталось множество. Но по-настоящему его мысль возникала – и существовала – только в момент произнесения.

Настоящим событием отечественной интеллектуальной жизни Мамардашвили стал в конце семидесятых, когда начал читать публичные лекции.

К тому времени он успел состояться в академической, хуже того – официальной философии. В двадцать семь защитил кандидатскую, в сорок – докторскую, в сорок два стал профессором. Более того, он был в самой сердцевине марксистской идеологической работы своего времени. Работал в редакции журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге, в Институте международного рабочего движения. С 1968-го был в «Вопросах философии» аж заместителем главного редактора. В 1974-м, правда, его по идеологическим причинам уволили: стало окончательно ясно, что с официальными рамками у этого человека нет ничего общего и вписываться в них он никогда не будет.

Пожалуй, только начав читать свои многочисленные лекции, Мамардашвили стал тем, чем он остаётся для нас и по сей день; занял своё действительно незаменимое место в нашей культуре.

То настоящее, что он делал, и в самом деле лучше всего было делать устно.

Философ Мамардашвили в полной мере стал самим собой, когда начал обращаться не к узкому кругу специалистов, не к коллегам-философам, но – к людям вообще. К каждому, кто готов внимать и думать, независимо от степени своей подготовленности. Может быть, кстати, и потому, что никакой «подготовленности», по мысли Мамардашвили, здесь не могло быть в принципе. Ничуть не больше – сколько бы он ни готовился – было её и у него самого: в мышлении, был он уверен, всё происходит только здесь и сейчас – и только личным усилием.

Один на один перед событием здесь и сейчас рождающейся мысли он ставил не только своих слушателей, но и себя самого.

Он вообще считал, что философия – настоящая, «реальная», как он говорил, а не философия «учений и систем» – одна. «Учения и системы» лишь на разные лады, каждая по-своему, её представляют. И к этой-то «реальной» философии и надлежит – если действительно хочешь заниматься чем-то настоящим – прорываться личным усилием.

Это усилие и оказывается, по Мамардашвили, образующим условием и культуры вообще, в целом, и более того, самого человека. Без него мы будем иметь дело только с мёртвыми формами – в том числе и с формами самих себя. Человек, в его представлении, по-настоящему жив лишь до тех пор, пока «держит» себя в бытии усилием мысли – усилием постоянно возобновляющимся и никогда ничем не гарантированным. Нет опор. Нет ориентиров. Всё свершается сейчас.

В сущности, философия у Мамардашвили – это антропологическая (точнее, антропоургическая) практика: человекосозидающее упражнение в существовании. Которое надо постоянно возобновлять, если хочешь оставаться человеком.

Это – особый род «заботы о себе», самовозделывания, культивирования себя, вменённого европейскому индивиду в своего рода обязанность ещё со времён античности. В варианте, предложенном Мамардашвили, это возделывание создаётся силой мысли: ею человек не только мыслит свой предмет, но создаёт самого себя.

«Мы способны понять то, что написано в философском тексте, – говорил он в «Картезианских размышлениях» 1981 года, – лишь в том случае, если сумеем воспроизвести в нем (не слова, а сказанное в нем) как возможность нашего собственного мышления… То есть закон состоит в том, что если кто-то когда-то выполнил акт философского мышления, то в нем есть все, что вообще бывает в философском мышлении».

Заставляя слушателей, вслед за ним самим, воспроизводить в себе мысли Канта, Декарта, Пруста как возможность их собственного мышления, он давал возможность каждому пробудиться к собственной универсальности, «всечеловечности»: пройти собственными усилиями и сделать фактом собственной жизни «всё, что вообще бывает в философском мышлении».

Мыслитель, подобный ему, мог возникнуть только в постхристианской культуре: проработанной христианскими смыслами, но оставленной ими. В культурном пространстве, выстывшем после того, как христианские смыслы его покинули – но хранящем ту форму, которую они ему придали. Испытывающем тоску по этическому измерению мышления, по его этическому пафосу.

Он говорил: «Философия знала и снова обновляет в ХХ веке ощущение одной простой идеи. Её можно выразить так: куда нам до нового человека, то есть совершенно другого какого-то человека, <…> когда мы не есть даже то, что мы есть. <…> человеческим существом я называю то существо, которое совершило акт индивидуации. Вместо него и за него никто не может его совершить. Это означает: то, что мы эмпирически видим как людей, не есть люди. Мы есть люди в той мере, в какой мы выполнили то, что в нас потенциально есть человеческого…»

Помимо и прежде того, что он был философом-профессионалом, возделывателем интеллектуальной традиции – он занял в нашей культуре нишу проповедника для интеллектуалов. Вёл человекообразующую работу, которую в европейских обществах веками выполняла религия.

Он апеллировал прямо к человеческому ядру каждого из своих слушателей‚ к тому, что предшествует всем социальным и биографическим определениям. К бессмертной душе. (Так и говорил: «Забудьте, что вы несете ответственность за все, что происходит в мире. Вы в ответе только перед собственной бессмертной душой.»)

С одной только разницей: он не проповедовал. Не учил в прямом смысле слова. Он всего лишь думал на глазах у своей аудитории – никогда не зная заранее, к чему придёт. Он ставил на себе эксперимент полного присутствия в мысли.

Мамардашвили – философ par excellence – стал явлением прежде всего этическим, а уж потом интеллектуальным. Считать ли это недопониманием? – Пожалуй, всё-таки да. Вряд ли он был понят своей довольно широкой аудиторией во всей полноте своих смыслов. Зато он был очень остро пережит.

Очень похоже на то, что он был единственным, благодаря кому нашим соотечественникам случилось пережить рождение мысли как личное событие, личное потрясение.

Конечно, его восприняли и как учителя нонконформизма, и это тоже правильно – хотя и неполно. Его лекции были уроками метафизического одиночества: понимания этого одиночества и принятия его как миссии.

«Вся проблема мышления состоит в каждоактном преодолении кажущейся жизни, – говорил он. – Причем этот акт необходимо повторять снова и снова. Кажущаяся жизнь преследует нас во всех уголках нашей души и мира, и мы должны изгонять ее из всех уголков и делать это постоянно. Я же вам говорил, что агония Христа будет длиться до конца света, и все это время нельзя спать».

Это вот, пожалуй, главное – независимо от того, христиане мы или нет: преодоление кажущейся жизни. Одинокое, ответственное, на свой страх и риск.

О том, насколько полным, почти смертельным, для него было включение в мысль, свидетельствует один случай. В начале 1981 года, вспоминал Юрий Сенокосов, Мераб читал лекции о Декарте. Лекции начинались в 10 утра. Мераб был редкостно пунктуален, не опаздывал никогда и никуда. «И вот однажды все собрались, огромная аудитория, ждут, а Мераба нет. Опоздал на сорок минут. Извинился и начал лекцию». А близким друзьям потом рассказал, что ночью к нему во сне приходил Декарт. Они разговаривали. Он проснулся оттого, что горлом хлынула кровь.

Оказал ли Мамардашвили влияние на отечественную философскую мысль как таковую? Вопрос сложный. Есть профессиональные философы, которые тесно общались с ним, испытали его сильное воздействие и даже считают себя его учениками – например, ныне здравствующий Валерий Подорога. Но каждый из них, в частности тот же Подорога, делает своё, довольно далёкое от того, чем занимался Мамардашвили. В строгом смысле учеников – то есть прямых продолжателей начатой им интеллектуальной работы, – у него не было. Он не создал школы.

И это не случайно: он вообще не располагал к ученичеству.

Кстати говоря, Учителя – единственного, с большой и незаменимой буквы – не было и у него самого. Как этот человек стал самим собой – могло бы показаться большой загадкой, если не помнить о том, что, согласно глубочайшему убеждению самого Мамардашвили, по-настоящему человек создаёт себя только сам. Вот он и создал – отталкиваясь от того материала, который исторически случился.

«Начало, – говаривал он, разумея всякие решительно личные обстоятельства, – всегда исторично, то есть случайно». В кромешном 1949-м году сын кадрового военного – комиссара стрелковой дивизии, родившийся в Гори — в одном городе со Сталиным («очевидно, – комментировал Сенокосов, – во искупление его злодеяний») , с детства уверенный, что будет философом, приехал в Москву поступать в университет. Можете себе представить, какое отношение к философии имело то, что там в это время происходило.

Учиться ей не было настоящей возможности даже по книгам. Сам Декарт, вместе с идеалистом Платоном, еще по указу Ленина числился в списке запрещенных авторов. О Къеркегоре, Хайдеггере, Гуссерле, Витгенштейне можно даже и не заикаться. Оставалось работать с тем, что есть – и интеллектуальная биография Мамардашвили и его друзей, юных вольнодумцев (а в одно время с ним на философском факультете учились Георгий Щедровицкий, Юрий Левада, Юрий Карякин, Борис Грушин, Александр Пятигорский, Александр Зиновьев, Эвальд Ильенков) началась с Маркса. Нет, сын комиссара, все студенческие годы не расстававшийся с первым томом «Капитала», отнюдь не готовился в партийные идеологи. Его интересовала не политическая сторона дела, а чисто мыслительная. Маркс навёл его на мысль стать – вместе с Грушиным, Зиновьевым и Щедровицким – одним из основателей Московского логического кружка.

«Для нас логическая сторона «Капитала», – говорил он много позже, – если обратить на нее внимание, а мы обратили — была просто материалом мысли, который нам не нужно было <…> выдумывать, он был дан как образец интеллектуальной работы».

Там, где основная часть современников не видела ничего, кроме незыблемого идеологического авторитета – Мамардашвили увидел проблему. Он, как рассказывал об этом десятилетия спустя, увидел тогда «перед собой теоретическую задачу: понять, что такое текст? Что такое сознание?» «Сама постановка этих вопросов, — объяснял он, — отвечала тогда моим анархистским устремлениям, желанию получить свободу в жизни как таковой. Я жаждал внутренней свободы, и философия оказалась тем инструментом, который позволял мне ее добиться… [И в этом] мне помог Маркс. Ведь в молодости он начинал именно с критики сознания – на уровне критики идеологии».

Это, среди прочего, история опять-таки о том, что дело не в текстах и не в материале. Да и не в учителях. И даже не в среде. Потому что со многими своими соучениками по философскому факультету Мамардашвили тоже существенно разошёлся впоследствии.

Он, полжизни читавший лекции и ставший знаменитым именно благодаря этому, был уверен, что научить – то есть передать некую готовую сумму знаний и навыков – в философии в принципе никого невозможно. Можно только показать пример, – который, в свою очередь, можно воспринять или не воспринять, следовать за ним или не следовать. И который, главное, каждый воспринимающий неизбежно встроит в решение собственных задач. Может быть, даже далёких от философии как таковой. Так оно и получилось.

В конце концов, Сократ – с которым ещё при жизни сравнивали Мамардашвили – никакой школы тоже не создал. Но примечанием к записям (наверняка вольным!) его ученика Платона стала, как заметил Уайтхед, вся европейская философия.

Совместно с "Издательством Ивана Лимбаха" мы публикуем отрывок из сборника "Свободный философ Пятигорский", который включает в себя лекции о мировой философии от Будды и Зороастра до Кёстлера, Кожева и Сартра, прочитанные Александром Пятигорским на «Радио Свобода» в середине 1970-х и в начале 1990-х годов.

Дхарма, ашрама, гуру, брахмачарин

Когда одному индийскому царю, жившему около трех тысяч лет назад, сказали, что его столица Митхила горит, он ответил: «Митхила горит, но ничего не горит, что есть мое». К этому можно добавить, что если бы загорелись дом, одежда, наконец, тело этого царя, — то он бы отреагировал на это точно таким же образом. Вы можете возразить: «Да мало ли было святых и не святых подвижников и мучеников в иных областях древнего мира, от Муция Сцеволы, жегшего себе руку и спокойно смотревшего на это, и Сократа, фактически добровольно выпившего чашу с ядом, до раннехристианских мучеников». Я нисколько не умаляю самоотверженности и героизма этих людей. Но между ними и древними индийцами в этом отношении существовало одно фундаментальнейшее различие. В том-то и дело, что для индийского царя, о котором мы сейчас говорили, такое отношение не было подвигом, не было чем-то исключительным. Напротив, вместе со всей практикой древнеиндийского аскетизма такое отношение к себе и к своему было включено в основной порядок жизни древнего индийца. Такой порядок назывался «дхарма». А поскольку он относился к периодам жизни человека, он назывался «ашрама».

Согласно древнеиндийскому так называемому четверичному канону поведения, юноша тринадцати–четырнадцати лет из хорошей семьи должен был прилежно и целомудренно учиться у своего духовного наставника, гуру. Такой юноша назывался брахмачарья. Немногим более двадцати лет от роду он возвращался в свой дом, женился, заводил детей, вел хозяйство — словом, становился домохозяином, «грихастха» на санскрите. Домохозяином он оставался примерно до сорока лет, то есть до того времени, когда уже его старший сын возвращался домой от своего гуру. Тогда он оставлял дом, семью, хозяйство на попечение старшего сына и один (реже — с супругой) уходил в лес, где предавался служению богу, тому из богов, почитателем которого он был по наследству от семьи, рода или касты. Предавался изучению священных текстов и йогическому созерцанию. В этом третьем периоде своей жизни он назывался «лесовик» («ванапрастха»). Это было своего рода неполное отшельничество. Но через несколько лет лесной жизни он (разумеется, если он этого хотел) мог совершить уже полный уход, стать полным отшельником, «саньясином». При этом он не только менял свое имя, но и переставал быть членом своей касты, своего рода, своей семьи, чьим бы то ни было родичем, другом или врагом. Более того, он мог порвать даже с религиозной традицией, даже со своим богом. Становясь полным отшельником, он исчезал для всех своих, включая богов, и, что более важно, сам переставал быть кому-либо и чему-либо своим.

И заметьте, это считалось в порядке вещей. Но сам этот порядок полагался идеальным: то есть он был не правилом, а тем, что должно было рассматривать как лучшее, а не обязательное. Далеко не всякий проходил этот цикл от начала и до конца. Это был лишь, так сказать, общий маршрут жизни, который мог по ходу следования сокращаться, меняться либо не доводиться до конца. Важно было сохранить направление. Часто случалось, что древние индийцы приходили в лес мальчиками, чтобы уже больше никогда не возвращаться. Случалось и так, что в лес уходили глубокие старики, чтобы там умереть. Бывало и другое: человек вовсе не уходил в лес, но, оставаясь в доме и мире, внутренне превращался в отшельника, полностью принимая идею отречения от всего, что не было им самим.

Вот тут-то мы и возвращаемся к эпизоду с царем в начале нашей передачи. Что же такое «Я» и «мое»? Этой-то проблеме и были в основном посвящены особые сокровенные тексты, называемые «Упанишады» и созданные, точнее, наговоренные, напетые на древнеиндийском языке санскрите в первой половине первого тысячелетия до новой эры.

«Упанишады» восходили к древнейшим индийским сборникам гимнов, молитв и заклинаний — ведам, создание которых относится к концу второго тысячелетия до новой эры и которые передавались в устной традиции от учителя к ученику; и только постольку-поскольку ученик приходил в лес, вступая, по крайней мере, в неполное отшельничество, и принимался там учителем именно в качестве того, кто может познать, что такое «Я» и «мое». А кто не может, тому оставались другие пути.

В основе учения «Упанишад» лежит идея о том, что в любых отношениях и взаимосвязях, будь то весь космос или отдельное живое существо, не обязательно человек, субъект всегда предшествует объекту, наблюдатель — наблюдаемой вещи, познающий — тому, что он познает, индивид — той множественности фактов и событий, в которой он живет. Иными словами, здесь утверждалась идея некоего принципа неделимости личностности и знания, с которым соотносится все: как в мире, так и в человеке, — но сам этот принцип ни с чем не соотносится и ничем не обусловлен. Этот принцип обозначался словом «атман». Когда спустя тысячелетия великий философ Нового времени Рене Декарт сформулировал свой принцип «Я мыслю, следовательно, я существую», то этим он как бы перевернул формулировку «Упанишад»: я мыслю, потому что есть «Я», из-за которого и для которого существует мышление. Это «Я», или атман, полагалось в «Упанишадах» тем, что не имеет никакой опоры, никакого основания в вещах и событиях мира. При этом, однако, здесь никогда не утверждалось, что вещи и события мира физически (космогонически) произошли от атмана. От атмана ничего не происходит, как и сам он ни от чего не происходит. Ему просто приписываются три космических функции — бытие, желание и знание, — сила и энергия которых, ни в коем случае не отождествимая с самим атманом, вызывает перед атманом, заставляет ему являться объекты, вещи, факты.

Таким образом, все объекты, все вещи, все факты, согласно учению «Упанишад», существуют для каждого отдельного человека только благодаря его атману.

Атман, брахман
— Какой самый страшный сон видели вы?

— Я редко вижу и плохо помню сны, но два сновидения остались в памяти, вероятно, на всю жизнь.

Однажды я видел какое-то золотушное, гниленькое небо, зеленовато-желтого цвета, звезды в нем были круглые, плоские, без лучей, без блеска, подобные болячкам на коже худосочного. Между ними по гнилому небу скользила не спеша красноватая молния, очень похожая на змею, и когда она касалась звезды — звезда, тотчас набухая, становилась шаром и лопалась беззвучно, оставляя на своем месте темненькое пятно — точно дымок, — оно быстро исчезало в гнойном, жидком небе. Так, одна за другою, полопались, погибли все звезды, небо стало темней, страшней, потом — всклубилось, закипело и, разрываясь в клочья, стало падать на голову мне жидким студнем, а в прорывах между клочьями являлась глянцевитая чернота кровельного железа.

Л. Н. сказал:

— Ну, это у вас от ученой книжки, прочитали что-нибудь из астрономии, вот и кошмар.

Максим Горький. Лев Толстой

Рискну начать с личного признания: я не люблю сны. Они хаотичны, тревожны, бессвязны, глупы, напыщенно-символичны. Во сне оказываешься в унизительных положениях, тебе угрожают, тебя преследуют; в конце концов, нередко ты попадаешь в совершенно идиотские ситуации эротического свойства (это особенно раздражает — нет ничего хуже, чем представить самого себя в качестве актера в софт-порнофильме). Но самое ужасное — когда кто-то другой видит тебя во сне в самых разнообразных ситуациях и видах, — а потом еще радостно тебе же пересказывает сюжет. В общем, сон есть жизнь в том виде, как мы ее знаем. Жизнь ведь тоже хаотична, тревожна, глупа, бессвязна, напыщенно-символична, в ней нас преследуют, нам угрожают, мы оказываемся в объятиях совершенно чудовищных существ; наконец, нас — без всякого ведома — используют другие, да еще и трещат об этом на каждом углу.

Сон, как и то, что мы называем «повседневной жизнью», целиком принадлежит к сфере, которую Пятигорский (вслед за древними индийскими философами и мистиком прошлого столетия Георгием Ивановичем Гурджиевым) называет «психической». Наши алчба, страсти, любови и ненависти, очарования и разочарования, тревоги и страхи — все это гнездится и разыгрывается там, создавая завораживающий спектакль человеческой жизни, источник — если верить буддистам — страдания. Его можно называть как угодно, «сансарой» или «покрывалом Майи»; но он, безусловно, есть и он, безусловно, соблазнителен, как ничто иное. По крайней мере, этот спектакль соблазнителен для тех, кто не хочет и не может отодвинуть себя от него и посмотреть на него со стороны.

Здесь важна именно эта часть предыдущей фразы: «отодвинуть себя от него». Можно спросить: а как? Как можно отодвинуть себя от собственной жизни? Ответ на этот вопрос предлагают — по версии Пятигорского — «Упанишады». Ключевой вопрос — отношение сферы психического к атману, к «Я». Согласно «Упанишадам», эта сфера никакого отношения к «Я» не имеет, оттого и так называемая «жизнь» — тоже не «Я». А если так (и здесь наиболее интересный разворот), то и сны с их мельканием обрывков разрозненных психических реакций на события внешнего мира тоже посторонние по отношению к «Я». Психика (читай, «жизнь») реактивна, а «Я» (атман) — это не обусловленное ничем познание, тот самый хищный луч, бросающий безжалостный свет на хаос жизни; луч, не имеющий ни источника, ни направления. Понять это сложно, но не стоит забывать: наше желание так называемой простоты имеет отношение к той же самой реактивной психической сфере; человек, взыскующий чего-то попроще и побыстрее, просто выказывает истерическую реакцию на все неподвижно-сложное, что на самом деле существует в мире.

Образ безучастного атмана, приглядывающего за анимационными сюжетами быстрых хаотических снов, это что-то вроде Льва Толстого, который, почесывая бороду, ровно, холодно и пронзительно смотрит на суету всяких боборыкиных и бальмонтов. Еще лучше образ атмана, который бодрствует, пока мы спим без сновидений. Так и получается, что то, что мы считаем «собой», принадлежит всем, а то, что имеет ту же природу, что и Бог, что и та духовная сознательная сила, разлитая везде, которую древние индийцы называли брахман, — это как раз и есть «Я». И вот в этой точке рассуждения — когда сдернуто «покрывало Майи», когда сансары, как пылинки, танцуют в нестерпимом свете познания, — становится страшно. Как бывает страшно, когда лицезреешь нечто неподвижное, сложное, не имеющее, казалось бы, к тебе никакого отношения.

Кирилл Кобрин

Вторая беседа А. М. Пятигорского об «Упанишадах» прозвучала в эфире Радио Свобода 5 марта 1975 года.

В предыдущей передаче рассказывалось о том, что в центре всей философии «Упанишад» лежит понятие высшего личностного начала — атмана, вечного, ничем не обусловленного «Я». Атман непознаваем. Он всегда — познающий. Он не может быть объектом научного — все равно, эмпирического или теоретического, — знания.

И здесь мы подходим к очень интересному моменту. Ну хорошо, «Я», атман, не может служить объектом знания. Но ведь мы можем познавать и явления нашего внутреннего мира, нашей психики. Мы можем пытаться разобраться в калейдоскопе наших переживаний, мы можем выяснить природу наших стремлений. Наконец, мы можем анализировать и собственное наше мышление. «Упанишады» с этим согласны.

Но в них утверждается, что ни чувства, ни переживания, ни мышление — словом, ничто в нашей психике — не есть «Я», не есть атман, а есть всего лишь эмпирическое «Я», могущее быть объектом психологии или научного знания. Но можно ли тогда в принципе сказать хоть что-нибудь об атмане в его отношении к психике человека? На это в «Упанишадах» дается интереснейший ответ.

Вот, скажем, состояние бодрствования. Человек со всей его психикой втянут в иллюзорное многообразие мира. Атман как бы ввернут в окружающие объекты, и его знание как бы подавляется реакциями психики на эти объекты. В состоянии сновидения психика человека, его эмпирическое «Я» переживает то, что с ним происходит во сне, и выступает как бы действующим лицом в снах и сновидениях. Но все мы хорошо знаем, что зачастую и во сне мы знаем, что спим; иногда даже почти смотрим то, что с нами во сне происходит.

Так вот, авторы «Упанишад» считали, что тот, кто действует и переживает во сне, — это эмпирическое, так сказать, психическое «Я», а тот, кто знает, что это всего лишь сон, — это вечное «Я», это атман человека. В состоянии сна без сновидений эмпирическое «Я», психика человека, не реагирует ни на физические объекты и факты, как в бодрствовании, ни на картины собственной психической жизни, как в сновидениях. В этом состоянии психика спит, а атман бодрствует, беспрепятственно осознавая самого себя как сознание, сознающее сознание. И наконец, есть еще четвертое, особое состояние глубочайшего, так сказать, йогического сна, доступного лишь богам и опытнейшим йогам-отшельникам, когда атман вкушает блаженство освобожденного от всякой активности запредельного знания, а эмпирическое психическое «Я» в это время как бы вообще не существует.

В этой концепции четырех состояний атман выступает как сознательный и духовный антипод материальной психики человека, как бесконечная душа в конечном индивиде, отдельном человеке.

Вторым важнейшим понятием философии «Упанишад» является понятие брахмана.

Так же как атман есть высший духовный принцип личности, так брахман выступает в качестве души или сознания космоса, противостоя в нем всем другим духовным, психическим и материальным силам. Весь космос — это как бы тело брахмана. Высшее познание человеком своего атмана, своей души представляется в «Упанишадах» как очень тяжелая ступенчатая работа. Сначала человек осознает, что ни его тело, ни его психика, ни его разум не есть его «Я», его «мое», его атман. Потом он интуитивно, мистически, то есть неописуемо, несказанно, логически невыводимо, постигает свое «Я», свой атман как свое, «мое», — а все остальное — как внешнее, чужое. И наконец, в силу дара запредельного мистического опыта человек обнаруживает, что его атман имеет ту же природу, что и душа космоса, брахман. Отсюда великая и по сию пору повторяемая формула любой индийской философии, восходящей к «Упанишадам»: ты есть то, то есть твой атман есть брахман.
Но это не значит, что атман и брахман тождественны. Их единство — это единство их природы. Оно имеет в виду лишь то, что одно есть другое в смысле сознания, бытия и бесконечности. Они одно и то же, так сказать, со стороны индивида; но они не равны друг другу, ибо брахман — это духовная сознательная сила, разлитая везде. Он есть даже там, где ничего нет, — в то время как атман есть духовная сознательная сущность только индивидуального бытия.

И здесь, так сказать, на сцену философствования «Упанишад» является третья важнейшая идея — идея бога: очень своеобразная, пожалуй, даже неповторимая. Бог является здесь некоей высшей душой, высшей личностью, как бы космическим индивидом, который исходит из брахмана как высшее личное из высшего безличного. Он важен как то, что помогает развитию духовного блага в индивидах и вселенной. Бог в «Упанишадах» не карает и не вознаграждает. Но его почитание дает человеку опору для духовных свершений. Поняв, что все от бога, человек может подняться над этим пониманием и понять, что сам бог от брахмана.

Здесь мы встречаемся с интереснейшей чертой религиозной философии «Упанишад»: своего рода мистическим богоборчеством. В одном месте там приводится такое замечательное рассуждение. Будет ли приятно хозяину коров, если в один прекрасный день коровы поймут, что их душа (атман) разделяет атманическую природу души их хозяина, что они — такие же «Я», такие же личности, как и он? Конечно нет. Хозяин будет очень недоволен: ибо тогда он потеряет свой скот. А будет ли доволен бог, если люди в один прекрасный день поймут, что их личностная природа, их атман так же разделяет природу брахмана, как и личность бога? Конечно нет: ибо тогда бог потеряет своих почитателей, приверженцев, потеряет возносимые к нему молитвы и приносимые ему жертвы.

Но почитание бога в «Упанишадах» — это не препятствие к знанию атмана и брахмана. Скорее, это ступень к такому знанию.

О науке: Эпистемология — это учение о познании, или, правильнее сказать, о способах получения, производства знания. В России долгое время использовался термин «гносеология», но в западноевропейской традиции все-таки чаще употребляется термин «эпистемология», и он более конвертируем. Философ-эпистемолог пытается понять, какие фундаментальные установки лежат в основе любого знания, обнаружить принципы, которые так или иначе определяют более конкретное знание. Он интересуется общими правилами, и знание о них позволяет ему, например, проводить границы между тем знанием, которое является основой естественно-научных дисциплин, и тем знанием, которое лежит в основании математики или логики.

Философы очень любят различного рода классификации, и эпистемология этим тоже занимается. Она очень четко рубрицирует, что есть, к примеру, такое знание, которое является абсолютно доказательным, так называемое аналитическое, дедуктивное знание. Оно лежит в основе математики или логики. К слову сказать, и сама философия всегда тоже надеялась заниматься именно таким типом знания. А есть, скажем, такое знание, которое не обладает абсолютной доказательной силой, а только так называемой вероятностной истинностью. Это знание синтетическое, индуктивное, оно лежит в основании естественных наук и фактически той науки, которую мы знаем с начала Нового времени и которая так стремительно развивается в настоящее время.

Рекомендуем по этой теме:
Что такое «научная революция»?
Занимаясь такими классификациями, философы-эпистемологи не просто наводят порядок; они, например, заметили, что знание обладает одним серьезным внутренним парадоксом. Дело в том, что преимущество абсолютно доказательного знания, например математики или логики, в том, что если мы что-то доказали по определенным правилам, то можем быть абсолютно уверены в том, что ошибок нет, мы получили абсолютную истину. Но минусом такого знания является то, что там нет приращения, мы не узнаем ничего нового. Логика дает законченное знание. Математику, хотя это более дискуссионный вопрос, часто тоже так видят. Естественная наука обладает другим плюсом: мы каждый день узнаем что-то новое, но мы понимаем, что завтрашний день может опровергнуть самую, казалось бы, достоверную теорию. Мы часто не доверяем тому, что читаем в области новейших научных разработок, так как осознаем, что результаты работы какой-то исследовательской группы, обнаруженные ею закономерности могут быть справедливы только в рамках их эмпирической выборки. И в этом смысле имеют место ограничения не только исторические, но и, если угодно, географические. Это минус естественных наук, но плюс, конечно же, в том, что мы узнаем что-то новое, а именно так мы и понимаем знание.

Так вот парадокс, с которым философы-эпистемологи давно имеют дело, заключается именно в этой ситуации. Что такое для нас настоящее знание, как мы его понимаем? Настоящее знание — это когда мы соединяем несоединимое, когда мы хотим получить и абсолютную доказательность, и новую информацию. Но в реальности мы имеем печальную дилемму: либо одно, либо другое. И получается, что настоящего знания у нас нет. Это та проблема, с которой философы-эпистемологи пытаются работать и предлагать разные теории, в частности трансцендентализм, феноменологию и другие подходы, которые помогли бы решить эту проблему. И конечно, для эпистемолога традиционными являются вопросы: какое место занимает наблюдатель по отношению к тому знанию, которое у нас есть; можно ли надеяться на какое-то универсальное, не зависящее от наблюдателя знание; существует ли врожденное, так называемое априорное (доопытное) знание или во всем главенствует опыт; как именно мы что-то понимаем, как к нам приходит понимание, как схватываются смыслы и так далее.

О повседневности: Каждодневная работа в наибольшей степени связана с преподаванием, хотя идеальным соотношением для специалиста является некий баланс между научной, исследовательской работой и преподавательской. По-хорошему преподавательская работа должна идти вслед за исследовательской: сначала мы должны проводить какие-то исследования, вырабатывать гипотезы, а потом делиться ими. Но далеко не всегда так получается, ведь большей частью преподавание включает в себя какие-то вводные вещи, которые мы рассказываем студентам, и только в последнюю очередь удается поведать о том, с чем пытаешься работать в качестве исследователя.

Рекомендуем по этой теме:
Позитивная философия науки
Если говорить об исследовательской работе, то в основном это попытки писать тексты, статьи в журналы, потому что дискуссионное поле в современном мире довольно-таки оживленное, и это касается и философской отрасли. Эти дискуссии живут на страницах определенных научных журналов, и задача каждого из нас, исследователей, состоит в том, чтобы встроиться в эту живую дискуссию, которая сейчас происходит, и попытаться предложить какой-то новый ракурс или отстоять ту или иную позицию. В основном поле теорий уже поделено: есть одна школа, есть другая, и представители одной школы пытаются предложить как можно больше убедительных аргументов, которые могли бы усилить их позиции в философском мире. И поэтому повседневность выглядит как работа, состоящая из прочтения текстов своих оппонентов и размышлений над тем, что можно было бы написать и предложить в какой-то журнал. Сама процедура публикации в современном научном мире выглядит таким образом, что ученый, написавший что-то и посылающий это в журнал, проходит довольно сложные фильтры экспертизы своих коллег. Так называемые рецензенты указывают на недостатки, корректируют текст. Это очень здоровая ситуация, потому что каждый из нас пишет некий черновик, который потом доводится до ума лагерем коллег по цеху, и поэтому здесь правильнее говорить о некоей коллективной работе, а не сугубо индивидуальной.

Об особенностях профессии: Довольно типичная черта философов в принципе — некая отстраненность, он должен как бы отстраниться от своего материала и заниматься неким внешним наблюдением. С другой стороны, для философа очень важна систематизирующая работа, это сразу выделяет его и, может, даже делает белой вороной в современном мире, потому как современный научный мир все больше отходит от традиции фундаментальной системности. Даже очень серьезные научные исследования ведутся в иной эпистемологической парадигме: тот или иной исследователь предлагает какую-то теорию и не пытается ее связать со всем, что есть вокруг, не пытается четко определить свое место внутри всей науки. А философы отчасти по старинке, отчасти потому, что так устроено их дисциплинарное пространство, не могут работать локально, им нужно показать, какое место занимает их теория посреди прочих, размежеваться с одними и связаться узами преемственности с другими, показать, как изменится знание в целом, если будет принята одна, а не другая доктрина.

Рекомендуем по этой теме:
Преподавание философии в высшей школе
Эпистемолог интересуется тем, что в принципе можно знать. Не тем, что мы конкретно сейчас узнали, а тем, что мы вообще когда-либо сможем или, напротив, так и не сможем узнать. Эпистемолог отвечает на знаменитый кантовский вопрос: «Что я могу знать?» В этом вопросе речь идет о границах нашего познания: можем ли мы быть абсолютными оптимистами в своих познавательных амбициях или в нашем познании должно также найтись место здоровому скептицизму? Он всегда интересуется двумя вещами: во-первых, как сделан тот или иной продукт — идея, теория, аргумент, он пытается анатомировать ту или иную мысль, работает как интеллектуальный хирург, а во-вторых, какие инварианты можно найти внутри изменяющегося знания. Эпистемолог понимает, что любая теория, направление или парадигма имеет глубокие фундаментальные установки. И он пытается до них докопаться, потому как полагает, что если вскроет основание того или иного знания, то, во-первых, сможет спрогнозировать, что можно будет получить в будущем, а во-вторых, будучи консерватором, считает, что под видом новой идеи или теории часто скрывается что-то переформулированное, но уже хорошо известное. Ключевых, действительно важных мыслительных ходов не так много, но от эпохи к эпохе, от языка к языку, от культуры к культуре они меняются, и если какие-то другие исследователи за разностью одежек, за разностью форм подачи, языка не могут углядеть то общее, что есть, то эпистемолог старается эти фундаментальные предпосылки вскрыть. То есть очень часто в чем-то, по общему признанию, новом эпистемолог это новое может и не увидеть. Он выступает таким скептиком, которого всегда труднее убедить в том, что новая теория является действительно новой, а не просто ремиксом старых теорий.

Диана Гаспарян
кандидат философских наук, PhD, доцент Школы философии НИУ ВШЭ, старший научный сотрудник лаборатории исследования философии ЦФИ НИУ ВШЭ

Постнагуализм

Разное => Ртутное озеро (старый) => Тема начата: Ртуть от 23 сентября 2013, 13:21:45