zolotoigorod
Гость
 |
 |
| |
« Ответ #15 : 02 февраля 2015, 17:04:32 » |
|
Манифест писали целый день, непрерывно курили. Узкая комната наполнилась дымом. Сквозь дым можно было видеть стол с листами черновиков новых, небывалых идей. Все четверо были настроены победно и празднично. Расходились уже поздно, уставшие, но сделавшие дело, как пишет Крученых. Далее он говорит, что сразу поспешил обедать и съел два бифштекса сразу — так обессилел от совместной работы с великанами. Вот каков был результат совместного творчества:
«Читающим наше Новое Первое Неожиданное.
Только мы — лицо нашего Времени. Рог времени трубит нами в словесном искусстве.
Прошлое тесно. Академия и Пушкин непонятнее гиероглифов.
Бросить Пушкина, Достоевского, Толстого и проч. с Парохода современности.
Кто не забудет своей первой любви, не узнает последней.
Кто же, доверчивый, обратит последнюю Любовь к парфюмерному блуду Бальмонта? В ней ли отражение мужественной души сегодняшнего дня?
Кто же, трусливый, устрашится стащить бумажные латы с черного фрака воина Брюсова? Или на них зори неведомых красот?
Вымойте ваши руки, прикасавшиеся к грязной слизи книг, написанных этими бесчисленными Леонидами Андреевыми.
Всем этим Максимам Горьким, Куприным, Блокам, Соллогубам, Ремизовым, Аверченкам, Черным, Кузминым, Буниным и проч. и проч. — нужна лишь дача на реке. Такую награду дает судьба портным.
С высоты небоскребов мы взираем на их ничтожество!
Мы приказываем чтить права поэтов:
1) На увеличение словаря в его объеме произвольными и производными словами (Слово — новшество).
2) На непреодолимую ненависть к существовавшему до них языку.
3) С ужасом отстранить от гордого чела своего из банных веников сделанный вами Венок грошовой славы.
4) Стоять на глыбе слова „мы“ среди моря свиста и негодования.
И если пока еще и в наших строках остались грязные клейма ваших „здравого смысла“ и „хорошего вкуса“, то все же на них трепещут впервые Зарницы Новой Грядущей Красоты Самоценного (самовитого) Слова.
Д. Бурлюк, Александр Крученых, В. Маяковский, Виктор Хлебников».
Почти половину сборника составляли произведения Хлебникова. Там были напечатаны его знаменитые «Кузнечик» и «Бобэоби»:
Крылышкуя золотописьмом
Тончайших жил,
Кузнечик в кузов пуза уложил
Прибрежных много трав и вер.
«Пинь, пинь, пинь!» — тарарахнул зинзивер.
О, лебедиво!
О, озари!
* * *
Бобэоби пелись губы
Вээоми пелись взоры
Пиээо пелись брови
Лиэээй пелся облик
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо
Впервые читающая публика имела возможность познакомиться с творчеством Хлебникова в таком объеме. В книге были представлены его мелкие стихотворения, поэмы, рассказы, статьи, причем как самые ранние, так и написанные недавно. Кончалась книга небольшой таблицей: «Взор на 1917». Там был приведен ряд дат, когда погибли великие государства прошлого. Последняя строка гласила: «некто 1917». Это свое пророчество Хлебников повторил дважды, первый раз — в книге «Учитель и ученик», изданной летом 1912 года в Херсоне. Там он высказался еще яснее: «Не стоит ли ждать в 1917 году падения государства?» К сожалению, тогда его пророчества никто не заметил. Не заметили его и позже. В 1919 году Хлебников с горечью вспоминал об этих своих трудах: «Блестящим успехом было предсказание, сделанное на несколько лет раньше, о крушении государства в 1917 году. Конечно, этого мало, чтобы обратить на них внимание ученого мира».
В одной из своих статей он скажет: «Хочу, чтобы слово смело пошло за живописью…» В другой статье, озаглавленной «Художники мира!» (это обращение к художникам), Хлебников говорит, что нашел достойную задачу, которая сможет объединить «художников кисти» и «художников мысли». Эта задача — создание мирового, научно построенного языка. Мыслители должны создать «азбуку понятий», а художники — придумать для них письменные знаки.
Такую «азбуку понятий» Хлебников создавал всю жизнь, и в 1919 году у него уже кое-что начало получаться. Он заметил несколько вещей: во-первых, очень часто в слове первая согласная «приказывает» всем остальным, определяет смысл слова; во-вторых, слова, начатые одной и той же согласной, нередко имеют что-то общее в своем значении; в-третьих, это общее значение можно обнаружить и в других языках. Например, «в» на всех языках значит вращение одной точки кругом другой, или по целому кругу, или по части его, дуге, вверх и назад. Отсюда вир, вол, ворот, вьюга, вихрь, санскритское слово «вритти», поэтому «в» можно изобразить в виде круга и точки в нем. Или другой пример: сравним слова: хата, хижина, халупа, хутор, храм, хранилище. Мы видим, что значение «х» — «черта преграды между точкой и движущейся к ней другой точкой» (постройки, начатые с «х», защищают точку человека от враждебной точки непогоды, холода или врагов). Кроме того, «хата» значит «хата» и по-египетски. Поэтому «х» можно изобразить как сочетание двух черт и точки (черта отделяет точку от другой черты). Такие письменные знаки будут понятны всем народам земли.
Но в 1913 году Хлебников еще так четко не сформулировал свои принципы и был представлен в сборнике «Союз молодежи» другими произведениями. Это была загадочная поэма «Война — смерть», пестрящая неологизмами, и две статьи, написанные в жанре философского диалога: уже публиковавшийся ранее «Учитель и ученик» и новая статья «Разговор Олега и Казимира». Как позже вспоминал Крученых, на самом деле поэма должна была называться «Революция», но цензура, конечно же, такое название не пропустила. Впрочем, это был достаточно своеобразный взгляд на революцию:
Немотичей и немичей
Зовет взыскующий сущел,
Но новым грохотом мечей
Ему ответит будущел.
Сумнотичей и грустистелей
Зовет рыданственный желел
За то, что некогда свистели,
В свинце отсутствует сулел
……………………………….
Железавут играет в бубен,
Надел на пальцы шумы пушек.
Играя, ужасом сугубен,
Он мир полей далеко рушит —
и так далее. Эту поэму очень любил Маяковский. Он говорил: «Железавут… звучит для меня такой какофонией, какой я себе представляю войну. В нем спаяны и лязг „железа“, и слышишь, как кого-то „зовут“, и видишь, как этот позванный „лез“ куда-то… Мне дорог пример из Хлебникова не как достижение, а как дорога».[59]
В «Бродячей собаке» на самом деле случались не только скандалы. Там шла очень серьезная работа. Тогда же, в конце 1913 года, в «Собаке» молодой филолог Виктор Шкловский читал доклад «Место футуризма в истории языка». Это было его первое выступление и практически первый серьезный разговор о футуризме и о зауми. Шкловский показал, что заумь, заумный язык на самом деле достаточно распространены в культуре. Можно назвать заговоры и заклинания, где, как правило, используются непонятные слова, детский фольклор, различные считалки и прибаутки, наконец, явление глоссолалии, то есть «говорение на языках», распространенное у сектантов. Шкловский говорил, что задача футуризма — воскрешение вещей, возвращение человеку переживания мира. Народу на лекцию пришло мало. Оппонентом Шкловскому выступил поэт, переводчик, ученыйассириолог Владимир Шилейко, сравнивший футуризм с чернокнижными операциями.
Руахадо, рындо, рындо.
Шоно, шоно, шоно.
Пинцо, пинцо, пинцо.
Пац, пац, пац.
………………………..
Между вишен и черешен
Наш мелькает образ грешен.
Иногда глаза проколет
Нам рыбачья острога,
А ручей несет и холит,
И несет сквозь берега.
Пускай к пню тому прильнула
Туша белая овцы
И к свирели протянула
Обнаженные резцы.
Руахадо, рындо, рындо.
Шоно, шоно, шоно.
Пинцо, пинцо, пинцо.
Пац, пац, пац.
Первые и последние строки — почти точная цитата из чародейской песни русалок, помещенной в книге И. П. Сахарова «Сказания русского народа», которую принес ему Якобсон.
|
