Вся суть победобесия
Гость
 |
Директор российского "Левада-Центра" Лев Гудков утверждает, что его сотрудники еще никогда не фиксировали в РФ такого высокого уровня антивоенных настроений.
Более 70% россиян боятся войны. Более 55% считают, что война станет бессмысленнрой, и надеются, что до нее все-таки не дойдет.
При этом 46% респондентов относятся к Украине с симпатией. По мнению Гудкова, это свидетельствует о том, что официальная пропаганда становится все менее результативной, и военная эскалация не встретит широкой поддержки у населения .
Что ж, можно поверить, что обычные россияне действительно не пылают ненавистью к Украине и не хотят масштабного вооруженного противостояния. Но одно дело – война, а другое дело – игра в войну.
Журналист и писатель Себастьян Хафнер застал Первую мировую школьником.
В книге мемуаров "История одного немца" он так описывает свои ощущения: "Я, ребенок, был тогда болельщиком войны… Я столь же мало ненавидел французов, англичан и русских, сколь мало болельщик "Портсмута" ненавидит игроков "Вулверхэмптона". Естественно, я желал их проигрыша и поражения, но только потому, что их унижение и разгром стали бы оборотной стороной победы и триумфа моей команды. Для меня имела значение лишь завораживающая привлекательность военной игры, той, в которой число пленных, захваченные территории, завоеванные крепости и потопленные суда – все равно что голы в футболе или очки в поединках боксеров".
По словам Хафнера, именно поколение немецких школьников, не участвовавших в Первой мировой войне и воспринимавших ее как захватывающую игру, привело Германию к триумфу нацизма.
Наблюдение за войной в качестве отстраненного болельщика – это максимально комфортный формат. И он способен привлечь даже ту часть мирных обывателей, которая вроде бы не желает войны.
Примерно так в современной России воспринимаются события 1941-1945 годов.
Миллионы погибших, разрушенные города и прочие военные ужасы остались в далеком прошлом, зато увлекательная игровая составляющая продолжает жить в масскультуре и праздничных мероприятиях.
Победные очки, набранные Советским Союзом в ходе Второй мировой, до сих радуют наших соседей: подобно голам, забитым в ворота именитого противника.
И легендарное "Можем повторить!" – это вовсе не о стремлении современного россиянина очутиться на фронте и поучаствовать в новом штурме Берлина.
Это даже не о ненависти к внешним врагам и желании их уничтожить. Это бравада болельщика с пивным брюшком, сидящего перед экраном телевизора и орущего: "Мы их сделали!"
То же самое касается и событий современности.
И в 2008-м, и в 2014-м, и позднее российское руководство добивалось одной и той же цели: представить вооруженную агрессию как занимательную игру.
Превратить войну в некий аналог Squid Game, где собственному населению отведены не зеленые костюмы участников, а позолоченные маски VIP-наблюдателей.
Кремлевские операции в Грузии, Крыму и Сирии имели успех у внутренней аудитории постольку, поскольку укладывались в привлекательный игровой формат.
С минимизированным участием российского гражданского населения в происходящем.
Со зрелищными ударами по противнику, которые позволяли рядовому наблюдателю оценить красоту игры. И, разумеется, с эффектными призами, предъявляемыми почтеннейшей публике: будь то захват Гори и Поти, взятие древней сирийской Пальмиры или аннексия целого украинского полуострова.
Напротив, вооруженный конфликт на Донбассе стал для РФ примером не слишком удачной войны, быстро утратившей увлекательный игровой облик.
После первых вдохновляющих успехов, после провозглашения "ДНР" и "ЛНР", проект "Новороссия" забуксовал, и обещанного большого приза россияне так и не увидели.
А когда боевые действия в ОРДЛО приобрели вялотекущий характер, соседскому обывателю стало скучно болеть за "братские народные республики", и он надолго потерял к ним всякий интерес.
Зато экономические последствия гибридного противостояния – в виде санкций и контрсанкций – ощущались все заметнее, а с точки зрения войны-игры это неправильно.
Возвращаясь к вышеупомянутому герру Хафнеру, стоит отметить, что в 1914-1918 годах немаловажную роль сыграл нежный возраст самого Себастьяна и его ровесников: "Конечно, у нас были на фронте близкие, конечно, то в одну семью, то в другую приходили похоронки, но ребенок на то и ребенок, чтобы легко привыкать к чьему-либо отсутствию…
Мало что значили и реальные неудобства, которые принесла война. Плохая еда – ну, понятное дело. Позднее – очень мало еды, грохочущие по школьному полу деревянные подошвы, перешитые костюмы, собирание обглоданных костей и вишневых косточек в школе, частые болезни. Но я должен признать, что все это не производило на меня такого уж сильного впечатления".
С великовозрастными подданными президента Путина такой номер не пройдет. Взрослый человек намного чувствительнее к ломке привычного жизненного уклада, и его гораздо труднее отвлечь от разрушаемого быта.
О степени жертвенности современного российского общества можно судить по болезненной реакции на введение ковид-ограничений: люди, восхвалявшие суровое сталинское время, были возмущены весьма умеренным бытовым дискомфортом и принялись кричать о "фашизме".
А новое вторжение в Украину рискует спровоцировать еще более заметные негативные последствия, которые не позволят соседскому обывателю остаться в роли отстраненного наблюдателя-болельщика.
Боязнь войны, зафиксированная "Левада-Центром", – это страх перед чертой, за которой наблюдение плавно перерастает в участие.
Именно тогда происходящее начинает восприниматься как война, а не как занятная игра в войну. И в случае вооруженной эскалации российские власти постараются все-таки воспрепятствовать пересечению этой черты.
Приоритетным для Кремля остается игровой сценарий, который можно успешно продать собственному населению.
Минимум бытовых издержек – максимум красивых телевизионных картинок, набранных очков, забитых голов и полученных призов.
Так выглядит идеальное военное вторжение по-российски.
А задача Украины и ее союзников – доказать, что этот заманчивый идеал недостижим.
Михаил Дубинянский |
