| Ртуть
Гость
|
 |
| |
« Ответ #74 : 16 декабря 2013, 15:08:06 » |
|
Феноменология и эзотеризм: поворот к смыслу и истине
На первый взгляд между строгим рационалистом Э. Гуссерлем, желавшим дать описание идеальных типов логического опыта, и западно-восточным пестрым мистицизмом нет и не может быть ничего общего. Э. Гуссерль — гносеолог, он стремится к открытию фундаментальных рациональных истин, приговор Разума — для него последний приговор, что вызывало немалое раздражение религиозных философов, например, Л. Шестова. В противоположность ему эзотерики — люди, ведущие онтологический и нравственный поиск, их интересует наша личная соотнесенность с Богом, Абсолютом как единством бытийного и морального начал. Разум для них — иллюзия, а то и враждебная сила. Гуссерль нерелигиозен по направленности своих исследований, его может интересовать как конституируется в сознании образ Бога, но не Бог как таковой. Он не аксиологичен, сух и точен, ведет свое описание сознания на отчетливом понятийном языке. Мистики — моралистичны и поэтичны, они не протоколируют, а взывают и проповедуют, постятся и медитируют, завлекают в свою веру личным примером. И все-таки крайности сходятся. «Стихи и 'проза, лед и пламень» оказываются изнутри родственными друг другу. Это касается прежде всего того поворота сознания, без которого невозможны ни эзотеризм, ни феноменология, и который радикально отличает их от всех других теоретических учений и духовных практик.
Знаменитое гуссерлевское «эпохе» должно привести исследователя не к чему иному, как к «чистой жизни сознания». Эта «чистая жизнь сознания» со всем многообразием присущих ей феноменов в корне отлична от жизни реального эмпирического мира. Она качественно иная, не похожа, ни в чем не совпадает с бытием материальных вещей. Слепая и немая предметность нашего повседневного бытия фактически является противоположным полюсом «смысла мира». «Чистое сознание» и «чистое я» возможны как результат дереализации предметного мира Смысловые флуктуации «чистого сознания» не имеют вне себя никаких аналогов, но, будучи спроецированы на предметный мир, они одушевляют его, придают ему значение и вменяют логический закон. В гуссерлевской феноменологии к сознанию запрещено обращаться через «что-то другое», что не есть сознание. «Чистое сознание»— своеобразный регион бытия со своими собственными правилами и порядками, это «безбытийное», идеальнее бытие, и исследователь тоже должен как бы преобразиться в «чистый дух», чтобы чувствовать себя как дома среди бесплотных смыслов, функционирующих в своем собственном режиме.
Взгляд мистиков и эзотериков также обращен к «чистому сознанию», «чистому духу», который выступает для них как основа мира и источник всякой жизненности. Для Шри Ауробиндо это сознание-сила — чистое духовное начало, не несущее в себе ни грана материальности, вещественности, плотскости, не подверженное раздробленности на безгласные, ощетинившиеся друг против друга предметы. Для Анни Безант — это Логос, Божественное Слово, искра которого живет в духе каждого из нас. Для Вивекананды человек, желающий обрести истину, обязан преодолеть обманную материальную поверхность вещей, чтобы осознать наше фундаментальное единство в духовном, в Брахмане. Коренное отличие сознания-духа от всех проявлений повседневности мира, необходимость сменить установку, чтобы прикоснуться к святая святых «иномирности», — ведущая мысль эзотерических учений. Природа — лишь зачарованная гробница Бога, вторичное бытие, которое надо решительно отодвинуть в сторону ради проникновения в одушевляющее и осмысляющее начало мира.
Каков же путь к этому одухотворяющему началу? «Его нельзя найти, оставаясь в плену повседневной действительности»,— отвечают нам и Гуссерль, и мистики. Нужно идти внутрь «я», пласт за пластом снимая все наносное, избавляясь от чисто человеческих пристрастий, привычек, схем, от всего того, что навязывает нам назойливая и грубая материальность. Следует углубляться в себя, безжалостно расставаясь с прагматической суетой, с механическими и однообразными действиями, с низкими чувствованиями и животными импульсами. И там, в нашем «я», в таинственном царстве сознания нас ждет не темнота и пустота, как может показать¬ся тому, кто привык потворствовать эмпирии, а ясный смысловой свет, тот самый смысловой свет, который изнутри заживает для нас вещи, включает их в единое поле сознания.
Э. Гуссерль предлагает нам поэтапный путь, ведущий в глубины смыслового океана. Это путь строгого воздержания.. - Необходимо воздерживаться от суждений «в естественной установке сознания», не высказываться в привычном духе о материальном мире-, освободиться от концепций, зашоривающих наше внутреннее зрение, не ставить вообще проблему реальности или не реальности предметов, ибо смысловая реальность уравнивает самые разные вещи. На причинные объяснения наложен запрет. Материальная необходимость с ее примитивным детерминизмом остается на долю внеш¬него мира, потому мы можем лишь описывать, но не объяснять жизнь сознания со всеми ее неожиданностями, актами иначе действия, смысловыми взрывами и хитросплетениями.
Следующий этап — трансцендентальная редукция, где превращение мира, в совокупность феноменов затрагивает основу основ — наше собственное «я». От своего маленького конечного «я», интендирующего смыслы тем или иным образом, мы должны шагнуть к безличной трансцендентальной субъективности, обратиться к неосознанной интенциональной деятельности, являющейся источником феноменов как таковых.. «Результатом феноменологического объяснения смысла бытия реального мира и мыслимого мира вообще, — пишет Э. Гуссерль, — является то, что только трансцендентальная субъективность имеет смысл абсолютного бытия (выделено мною.— Е. З.- А.), только она является безотносительной, в. то время как реальный мир, хотя и существует, является относительным, поскольку он есть интенциональное смысловое образование субъективности» . Но аналогичное движение к аналогичной цели предполагает и эзотеризм! Он тоже зовет нас к поиску истинного абсолютного бытия, смыслового и духовного, которое можно звать Логосом или Брахманом, Космическим сознанием или Все¬вышним. 14 реальный мир — это внешность, майя, смысловая игра с материальными предметами как осадками исходного живого смысла. Эзотерика тоже предлагает нам обширную программу отказа от эмпирической действительности и связанных с нею помыслов и интересов. Это прежде всего само¬отстранение от повседневных желаний, пронизывающих на¬шу жизнь и увлекающих нас в материальное, в область грубых, выражаясь языком феноменологии, «неинтенциональных» чувств. Как известно, Е. П. Блаватская условием про¬движения по пути посвящения ставила запрет на физическое прикосновение к другому человеку, ибо загромождение внутреннего мира грубофизическими переживаниями не дает обратиться к более тонким началам. От «естественной установки» следует отвернуться и в смысле отказа от привязанностей любого рода. По Мейстеру Экхарту, надо стать открытым, сделаться потоком, где никакое впечатление внешнего мира не «застревает» надолго. Шри Ауробиндо разрабатывает целую сложную систему, призванную помочь осуществить радикальный поворот от материального, грубофизического примитивно-ментального к сознанию как внутренней сути вещей. Он предлагает стратегию успокоения ментального, витального и физического разума с тем, чтобы полностью оторваться от поглощающей наше внимание внешней жизни. Земное, дробное, все разделяющее, концептуализированное зрение в итоге уступит место интегральному духовному видению, где индивидуальное «я» сбрасывает остатки личностной социальной определенности и пребывает в гармонии с «трансцендентальной субъективностью» Сознания-Силы, которая на самом деле есть высшая объективность. Повторяю, между Э. Гуссерлем и эзотериками нельзя ставить знака равенства, ибо он решает задачу познания, а они — задачу собственного онтологического перехода в иное измерение действительности, и тем не менее сходство налицо. Главный пафос: свобода от привычного, прорыв за рамки наивной установки, радикальный поворот взгляда, пребывание в незапятнанной миром духовно-смысловой сфере.
Объединяет столь различных авторов и способ восприятия явлений сознания тогда, когда таинственный и внезапный поворот от мира уже совершился. Это восприятие по сути своей — созерцание, наблюдение, невмешательство, в то время как активизм столь характерен для нашего внешнего поведения! Реалии сознания (с одной стороны, гуссерлевские «смыслы», с другой — эзотерические «мысли» и «световые существа») даны воспринимающему непосредственно, они очевидны, явлены внутреннему зрению без всякого зазора, опосредования, интерпретации. Это «сами вещи», сама «последняя почва» осознания. Нет никаких «сил» ни в каких измерениях бытия, которые стояли бы «за ними», у них за спиной и могли бы неожиданную скорчить нам рожу. Последняя, исходная, головокружительная данность смотрит нам в глаза и сама себя являет, сама себя рассказывает. Это требует высочайшего спокойствия и высочайшего внимания, так как такое проникновение «к самим вещам» есть полная сознательность, где сознание само себя перед собой высвечивает, проясняет собственные пласты и формы и утверждает собственное бытие, ни в чем не похожее на жизнь предметов. Идеал «гностического человека», о котором пишет Шри-Ауробиндо, включает в себя именно это представление о «полной сознательности», самопроникновении, равном единству с трансцендентным; «Гностический человек будет лежащее глубоко внутри бытие, в котором он един с Богом, един с Вечным, бытие, самопогруженное в глубины безграничного, в связь с Его высотами и его светящимися безднами тайн. Ничто не сможет тревожить или вторгаться в эти глубины или спустить, его с высот, ни содержание мира, ни его действие, ни все, что есть вокруг него. Это — трансцендентный аспект спиритуальной жизни, и это необходимо для свободы Духа, ибо иначе идентичность в натуре с миром была бы связующим ограничением» (выделено мною.— Е. З.-А.) «Последняя очевидность», и по Гуссерлю, и по эзотерикам, раскрывает для нас универсальные определения действительности, в равной степени важные для людей, богов и ангелов, присущие как космической жизни, так и жизни на земле.
Разумеется, показав некую серьезную общность гуссерлевской феноменологии и эзотеризма, нельзя не указать и на их принципиальные различия. Прежде всего, гуссерлевский путь погружения в субъективность — путь рефлексии, сознательного самоанализа. Это не понятийное гегелевское развертывание, но и не иррациональное падение в глубины «я» (иррационален только сам первоначальный акт «эпохе», уподобляемый Гуссерлем религиозному обращению). Его наблюдение за жизнью сознания — род интеллектуальной интуиции, где сама интеллектуальность не теряется и оказывается способна к тонким различениям, сопоставлениям и дифференцированным описаниям. Это, несомненно, рационально-логическая мистерия, пристальный анализ малейших движений идеального мира.
Иное дело — мистические практики. Путь медитации — путь принципиально арефлексивный, в том смысле, что рациональности в любых проявлениях дорога закрыта. Йогин должен найти проход между мыслями и заскочить в него, не попав в силки суждений и понятий. Это не легче, чем проплыть между Сциллой и Харибдой. Мысли оплетают наше сознание, как паутина, непрерывно пересекают все наши пути, но к истинной духовности можно прорваться лишь «выйдя из .Ума», из этого различающего неутомимого начала, непрестанно воспроизводящего дифференциацию внешней «вещной» действительности. Поэтому «переживания», наблюдаемые Гуссерлем в сознании, отличаются от «переживаний» мистиков, они интеллектуальны, в то время как мистический опыт находится за пределами любых интеллектуальных форм.
С этим моментом связано второе различие между логико-смысловой «эзотерикой» Гуссерля и мистическими учениями. Метод Э. Гуссерля — дескриптивный, он весь направлен на описание, словесное воспроизведение обнаруженного внутри «я». Вербализация неотрывна здесь от переживания, возникающего в рефлексии, более того, она тесно связана с конституированием самих смыслов. «Немые смыслы», «молчащие феномены», «безгласные» структуры сознания для Гуссерля невозможны. Опыт сознания рождается через самоописание, самоговорение, а иначе это уже не сознание. Все «скрытые интенциональные акты» могут быть раскрыты. Весь вопрос лишь в том, чтобы найти, обнаружить адекватный язык, точное слово.
Совсем иначе выглядит проблема описания внутреннего опыта в эзотерике. Здесь аксиомой выступает несказанность. Пласт, в которой погружается медитирующий мистик, принципиально безъязык. Для того, что является в мистических откровениях, нет никаких аналогов в предметном мире и его абстрагирующих теориях, поэтому в человеческой речи отсутствуют слова и словосочетания, способные аутентично передать суть переживаемого. Все описания медитативного опыта грешат искажениями, упрощениями и неточностями/о чем прямо говорят сами люди, имеющие подобного рода опыт. Многое просто остается невыразимым. В то же время подчеркивается глубокая ясность сознавания этих смысловых реалий, находящихся за пределами знакомого мира. Создавая свой метод «антиномистического монодуализма», С. Л. Франк как раз и пытался выразить или хотя бы «транспонировать» опыт откровения, передать в доступной форме его ведущие переживания, глубоко противоречивые с точки зрения обыденного человеческого восприятия. Кстати, М. Хайдеггер в некотором роде оказывается гораздо ближе к классическому мистицизму, нежели к Э. Гуссерлю. Его «бытие» — несказанно, оно — свет, в котором обнаруживаются вещи (свет — любимый образ мистиков), и лучше всего его выражает поэзия, весьма далекая от точных рациональных дескрипций.
Третье различие между Гуссерлем и эзотерическими учениями касается темпоральности сознания. Для Гуссерля время — специфический способ бытия сознания, его собственная определенность, вне которой сознание как сознание невозможно. При этом объективное время «мира вещей», измеряемое при помощи часов, календарей и хронометров не принимается во внимание. Мы должны углубиться в способы деятельности самого сознания, полагающего «теперь», отличное от «раньше» и «позже». В противоположность Гуссерлю, мистики, углубляясь в сознание, минуют в нем темпоральный уровень и выходят за пределы временной определенности. Самоотождествление с Духом, Космическим сознанием, возникающее благодаря «трансцендированию вовнутрь» приводит к «мгновению, равному вечности», где уже нет вчера, сегодня и завтра, свойственных обыденному миру. Это некое абсолютное пребывание, полная неизменность, остановка Времени, где все мгновения сосчитаны и замкнуты сами на себя. Звучит парадоксально, и представить себе это очень трудно, но ведь уже отмечалось выше, что для мистического опыта характерна невыразимость.
Наконец, последний момент, резко отличающий Гуссерля от мистиков: его «феноменологическая редукция» происходит полностью спонтанно, неожиданно. Это такая перемена точки зрения, которую невозможно произвести целенаправленно, она или случается, или не случается (кому-то повезет, а кому-то — нет...). В сущности, сознание сопротивляется такому его выворачиванию, когда глаз, привыкший глядеть наружу, должен обратиться на самого себя и исследовать собственный способ видения.
Зная о трудностях переориентации, которые ожидают ищущего, эзотерики разных культур выработали целую серию приемов и способов, помогающих отвратить свой взгляд от повседневного материального мира и избавиться от естественной установки. Эзотерическое «эпохе» становится, таким образом, тем экспромтом, который готовится годами, долгим путем расшатывания прежнего привычного способа видения. Я могу назвать лишь несколько известных мне приемов. Это дзенские «коаны» с их парадоксальностью и неожиданностью, призванные разрушить устоявшиеся представления о непоколебимых правилах материальной действительности. Они приводят в замешательство и ставят в тупик. Приемами, близкими к дзенским, пользовался в своей школе Георгий Гюрджиев. «Коаны» указывают ученику, что внешний мир — еще не все, что он зависим и произведен от чего-то иного, более истинного, чем его неизбежная каждодневная натуральность и прагматичность.
Второй способ — йогический прием «молчания разума», остановка ментальной суеты, направленной па практическое жизнеобеспечение и опирающейся на эмпирические законы. Третий способ, упоминаемый Дж. Кришнамурти и развиваемый Шри Раджнишем,— смех, образующий как бы провал в обыденной ментальности и позволяющий внезапно оказаться в пространстве чистого сознания, не замусоренного предметно-логическим хламом. За каждым из этих способов — долгая традиция, нередко наработанная веками.
Итак, мое размышление подходит к концу, и феноменология Гуссерля предстает передо мной действительно как специфическая разновидность эзотерического учения. Поле ее исследований — «не от мира сего», она требует своеобразно¬го ментального подвижничества, суровой душевно-духовной аскезы, запрещающей касаться всего, что привычно, естественно, к чему присмотрелся глаз и прикипела душа. За стереотипами и истинами этого мира она стремится усмотреть те трудноуловимые духовные формы, которые делают повседневный мир таким, но могут сделать и иным, тайные механизмы, свободно и спонтанно меняющие смысловую картину реальности. Это трудно. Это движение по лезвию бритвы. Грань между собственно феноменологическим анализом и обычной психологической рефлексией очень зыбка, легко проницаема, и провести между ними границу оказывается так же сложно, как в практике «дзен» установить водораздел между реализацией и нереализацией. Только ты подумал: «Вот она, реализация!», — как в то же мгновение оказался за ее пре¬делами.
Именно поэтому феноменология Гуссерля — эзотерична, т. е. доступна немногим. Почти все исследователи Гуссерля пошли по другому пути: вернулись к вопросам повседневной человеческой психологии, характеристик актуального бытия, тех или иных ценностных представлений, фактически циркулирующих в обществе. Так, феноменологическая социология — не что иное, как практическое приложение некоторых идей, характерных для феноменологического метода. Приложение к делам мирским. Это тоже очень нужно, но главный вопрос – вопрос о специфике сознания, как особой смысловой реальности — неизбежно теряется в таком «приложенческом» варианте.
|
