Что такое феноменология?

[Ртуть]

Между одним и другим реальным, между реальным человеком, соответственно,
реальным восприятием, и реальной яблоней существуют реальные отношения.
Но в некоторых случаях переживаемую ситуацию (Erlebnissituation) называют так:
восприятие есть «просто галлюцинация», воспринятое, эта яблоня перед нами, не
существует в «действительной» реальности. Теперь реальное отношение, которое
до этого подразумевалось как действительно существующее, разрушено. Остается
лишь восприятие, и здесь нет ничего действительного, к которому бы оно отно-
силось. (Husserl, 1976, 203–204; Husserl, 2009, 283)
Такое на первый взгляд правдоподобное описание является на самом
деле весьма неопределенным. Прежде всего не ясно, кто и из каких предпосы-
лок, на основе какой позиции выделяет указанные три или даже четыре вида
реальности, умалчивая об их различии. Ясно, что их выделение не соверша-
ется в естественной установке восприятия, как нормального, так и иллюзор-
но-галлюцинаторного5. В естественной установке вообще не возникает вопрос
о реальности предметов внешнего восприятия, пока не нарушается обычная
ритмика опыта, и тем более не возникает вопрос о многообразии реальностей.
При предположении или констатации галлюцинаторной ситуации, причем по-
следнее возможно только post factum, а не в процессе восприятия, как это пред-
ставлено у Гуссерля, возникает вопрос только о реальности объекта, но не ре-
альности отношения к нему или своего акта восприятия, который для «наивно-
го» человека как бы не существует. В то же время выделение трех реальностей
нельзя причислить ни к анализу (что такое реальность и как различаются эти
типы реальности, не рассматривается), ни к феноменологической дескрипции,
и на том же основании. Гуссерль конструирует здесь позицию размышляюще-
го и критически мыслящего человека, скажем, психолога или социолога, и эта
конструкция из трех типов реальности представляет собой фактически рито-
рический прием контраста: теперь редукция должна «подвесить» эти реально-
сти, нейтрализовать их.
При иллюзии или галлюцинации предметная данность остается тожде-
ственной данности при нормальном восприятии — это классический аргумент
в пользу интенциональности сознания, который мы находим в разных моди-
фикациях у Брентано, Гуссерля и Хайдеггера (у последнего — в «Пролегоменах
к истории понятия времени» (Heidegger, 1998, 32)). Тем не менее этот аргумент
уязвим: даже если предмета не существует, то перед нами квазипредметная ре-
альность, которой в данном случае-примере мы придаем значение «яблоня».
5 Кавычки при галлюцинации указывают не на термин, но на фигуральное выражение, и по-
этому различием между иллюзией и галлюцинацией в данном случае можно пренебречь.
В «Логических исследованиях» речь идет об иллюзии, но галлюцинация также упоминается.
В этом плане аргумент от не-существования предмета опровергает только «те-
орию отражения», согласно которой реальные предметы отражаются в созна-
нии, но не служит достаточным основанием для утверждения сознания в ка-
честве особого региона феноменов. Даже если допустить два «региона бытия»
между которыми «зияет пропасть смысла», то эта «пропасть смысла» (невольно
возникает каламбур) есть не что иное, как коммуникативно-социальные отно-
шения, которые не исчезают ни при иллюзиях, ни при галлюцинациях: в музее
восковых фигур мы будем обманываться относительно живых и неживых дам,
в магазине — относительно манекенов и людей, в лесу — волков и пней (здесь
еще возможны географически предопределенные варианты). Все эти примеры
из области оптических иллюзий, но существуют и другие, гораздо более разно-
образные и почти неуловимые иллюзии, где вопрос о «данности» «утраченных
иллюзий» еще нужно сформулировать.
После примера, который должен был продемонстрировать возможность
воспринимаемого как такового (вряд ли таким же образом можно ввести «об-
суждаемое как таковое» — что означала бы в таком случае иллюзия или гал-
люцинация?), Гуссерль объявляет о переходе к феноменологической установке:
Трансцендентный мир обретает свою «скобку», мы практикуем в отношении его
действительного бытия (Wirklichsein) ἐποχή. Мы спрашиваем теперь, что же мож-
но в сущности обнаружить в комплексе ноэтических переживаний восприятия
и оценки [его] как удовольствия? Вместе со всем физическим и психическим ми-
ром исключается действительное существование (Bestehen) реального отношения
между восприятием и воспринятым; и все же очевидно, что отношение между
восприятием и воспринятым остается, отношение, которое достигает сущност-
ной данности в «чистой имманентности», а именно чисто на основе чисто реду-
цированного переживания восприятия и удовольствия, так, как оно встраивается
в трансцендентальный поток переживаний. (Husserl, 1976, 204; Husserl, 2009, 283)
В этой обширной цитате виден своеобразный стиль письма Гуссерля, бла-
годаря которому достаточно простые, хотя и неочевидные, утверждения превра-
щаются в нечто загадочное и терминологически перенасыщенное. Собственно
говоря, весь фрагмент, за исключением нескольких связующих слов, состоит,
то есть составлен, из терминов: «трансцендентный», «трансцендентальный»,
«ноэтические переживания» (ранее говорилось только о ноэтических момен-
тах, или компонентах), «эпохе», «скобка» в кавычках и «чистая имманентность»
тоже в кавычках, «действительное», «реальное», «существование». Особенно
выделяется «синонимичный» фрагмент: «действительное существование ре-
ального отношения». Однако этот явно перенасыщенный терминологией текст
не говорит ни о чем сверх того, о чем было сказано до возвещения о переходе
к феноменологической установке, а именно о возможности выделить воспри-
нимаемое, вспоминаемое, обсуждаемое и т. д. в качестве таковых.
Не является ли то, что Гуссерль называет феноменологической редукцией,
лишь средством описания критической рефлексии здравого смысла, а не осо-
бой философской позицией? Вполне возможно, что такой вопрос задавал себе
А. Щюц, сделавший именно естественную установку предметом исследования.
В феноменологической установке Гуссерль хочет дистанцироваться от
галлюцинаций и иллюзий, «исключая» их «в той роли, которую они играли
в естественной установке». Теперь, без всяких иллюзий, мы просто постулиру-
ем тождество данного при нормальном и аномальном восприятии, и тем самым
постулируем безразличие к существованию предмета при его описании.
Гуссерль предлагает фиксировать с помощью кавычек отдельные данно-
сти в воспринимаемом как таковом: «материальная вещь», «растение», «дере-
во», «цветущее» и т. д. Тем самым «цветущая яблоня в саду» рассыпается на
слабо связанные друг с другом составные элементы. От воспринимаемого как
такового, представленного в вышеперечисленном, отличается вещь в природе,
то есть дерево в природе, утверждает Гуссерль. Но «дерево в природе» — это
абстракция (абстрактный смысл), ибо никто и никогда не воспринимал дерево
как вещь «в природе», но как дерево в лесу, в саду, в горах, на берегу реки или
моря, в городе и т. д. Дерево в городе — это тоже в природе? Если взять эти
слова в кавычки — «дерево в природе», то не будет ли это дерево частью вос-
принимаемого как такового? Вряд ли «на кавычках» (в конце концов и кавычки
можно поставить в кавычки) можно перенести дерево из сада «просто в приро-
ду». Следуя Платону и как бы предвосхищая булгаковское «рукописи не горят»,
Гуссерль пишет:
Просто дерево (der Baum schlechthin), вещь природы, — совсем не это восприни-
маемое дерево как таковое, которое, как смысл восприятия, принадлежит воспри-
ятию, причем неразрывно. Просто дерево может сгореть, разложиться на свои
химические элементы и т. д. Однако смысл — смысл этого восприятия, то, что
с необходимостью принадлежит его сущности, не может сгореть, в нем нет ни
химических элементов, ни сил, ни реальных свойств. (Husserl, 1976, 205; Husserl,
2009, 285)
В романе Булгакова известный афоризм известного персонажа не явля-
ется метафорой, он отнесен к «реально» предъявляемой рукописи; вырванное
из контекста романа это словосочетание вряд ли становится метафорой (по
крайней мере лингвисты сомневаются в его метафоричности), но так или ина-

[Ртуть]

оно отнесено к тексту и его смыслу. Гуссерль, однако, относит здесь смысл не
к тексту, но к восприятию, вопреки собственной позиции, отчетливо выражен-
ной в Шестом логическом исследовании, что источник значения (или смысла)
не восприятие, но суждение. Если булгаковский афоризм органичен в тексте
романа, то в основополагающем философском труде фраза «смысл не горит»
напоминает «сон бледных зеленых идей». «Сон разума» (и т. д.) — метафора на
все времена; «зеленые идеи» тоже могут быть метафорой, хотя гораздо менее
удачной: «смысл не горит» — это нечто среднее между метафорой и бессмысли-
цей — между «зелеными идеями» и «деревянным железом». Гуссерль хочет ска-
зать, что смысл не дан органам чувств — смысл нельзя увидеть, услышать и т. д.,
так же как нельзя ощутить «чистое сознание» и не только чистое: сознание,
по Гуссерлю, неприродная сущность. Собственно говоря, Гуссерль утверждает,
что имена гореть не могут, в отличие от предметов, которые эти имена обо-
значают. «Цветущая яблоня в саду, которой мы любуемся» — это имя, которое
мы даем воспринимаемому предмету. Разумеется, имена гореть не могут (хотя
утверждать это бессмысленно и даже рискованно), но имена остаются именами
и тогда, когда мы не осознаем этого и не берем их в кавычки. Если мы напи-
шем без кавычек: цветущая яблоня и т. д. сгорела, то это будет, строго говоря,
неверно; если мы напишем, что вот это дерево в саду, которое мы обозначили
как «цветущая яблоня и т. д.», там-то и там-то горит, то это будет выражени-
ем естественной установки в гуссерлевском смысле, то есть обычной позиции
не-философствующего индивида о положении дел. Остается еще язык химии,
чтобы описать процесс горения, но это уже научный язык, отличающийся от
естественного языка. В этом плане гуссерлевское объединение обыденной и на-
учной установок под именем «наивной» весьма сомнительно уже из-за разли-
чия языков.
Очевидно, что не существует ни «просто бумаги», ни «просто дерева»,
и каждое дерево — в лесу, в горах, в городе и т. д. — обладает названием и опре-
деленностью: формой, структурой древесины и т. д. Так что утверждение, что
дерево в природе может сгореть, является выражением наивной позиции на
естественном языке, а высказывание, что смысл восприятия дерева гореть не
может, относится уже к иной позиции и к иному языку — условно назовем эту
позицию и язык феноменологическими. Как возможно сопоставление этих по-
зиций в одном и том же рассуждении? Что служит основанием для сравнения
возможности горения дерева и невозможности горения смысла? Очевидно, что
посредником между этими позициями является слово «смысл», ибо «просто
дерево», или «дерево в природе», — это имя, а выражение «дерево в природе
может сгореть» вполне осмысленно. Таким образом, высказывание о разных,
не соприкасающихся сферах на разных языках опосредствуется неявно словом
«смысл», причем феноменологическая позиция как бы узурпирует «смысл», со-
храняя его в не подверженном пламени и другим разрушительным силам виде.
«Смысл» становится своего рода заклинанием, о чем свидетельствует характер-
ное место из первого тома «Логических исследований»:
Я понимаю под чисто логическими законами все идеальные законы, которые ко-
ренятся исключительно в смысле (в «сущности», «содержании») понятий истины,
положения, предмета, свойства, отношения, связи, закона, факта и т. д. Выражаясь
в более общей форме, они коренятся в смысле тех понятий, которые являются
вечным достоянием всякой науки. […] Например, утверждение, содержание ко-
торого противоречит основным принципам, вытекающим из смысла истины как
таковой, «упраздняет само себя». (Husserl, 1975, 129; Husserl, 2011a, 116)
Не упраздняет ли здесь само себя слово «смысл» как квазитермин, как
ничем не обоснованное добавление к «понятию» истины и всем прочим «по-
нятиям»?

[Ртуть]

4. ТЕНИ, НЕЙТРАЛИЗАЦИЯ И НОЭМОПОДОБИЕ
Не горят, однако, не только рукописи как тексты и восприятия как тако-
вые, но и тени, которые сопутствуют при свете пылающего солнца материаль-
ным предметам, способным к горению, если это, конечно, не лист лежащей на
столе бумаги, готовой превратиться в рукопись, и который тени практически
не отбрасывает. Не уподобляется ли у Гуссерля «смысл» — тени, которую отбра-
сывают «просто предметы», и в данном примере — «просто дерево» дает «тень»
под именем «цветущая яблоня и удовольствие от ее созерцания»?
Однако не смысл у Гуссерля — метафора тени, но тень — метафора смыс-
ла, который не только не горит, но в добавок может быть нейтрализован. «Тень»
появляется в «Идеях I» при разъяснении модификации сознания, обозначенной
как «нейтральность». Сначала «тень» — это образ («тень» в кавычках), а затем
функция этого слова становится неопределенной — оно выступает то ли опять
в качестве образа, то ли термина. (В этом одна из особенностей стиля Гуссерля:
сначала какое-то слово употребляется в кавычках как образ, а затем без кавы-
чек — как термин.) «Нейтральность-модификацию» (Neutralitätsmodifikation),
или нейтрализацию, Гуссерль выделяет из серии таких модификаций, как вера,
утверждение и отрицание и др., и вводит ее через противопоставление с верой
и отрицанием:
Речь идет теперь о модификации, которая некоторым образом полностью упразд-
няет, полностью лишает силы каждую доксическую модальность, к которой она
отнесена, но совершенно в другом смысле, чем негация […] Она ничего не пере-
черкивает, ничего не «совершает» (leistet), она есть возникающее в сознании по-
добие любых действий (bewußtseinsmäßige Gegenstück alles Leistens). (Husserl, 1976,
247–248)6
Гуссерль разделяет (но не различает, и в этом существенное различие) акты
сознания на два типа, причем несколько раз возвращается к этому разделению:
Каждому cogito принадлежит точно соответствующее подобие такого типа, что
его ноэма имеет в параллельном cogito свое точно соответствующее ноэмоподобие
(Gegennoema). Отношение параллельных «актов» состоит в том, что один из них
есть «действительный акт», это cogito — «действительное», «действительно пола-
гающее» cogito, тогда как другой акт — это «тень» первого акта, это несобственное,
не «действительно» полагающее cogito. (Husserl, 1976, 259; Husserl, 2009, 352–353)
Далее следует «разъяснение» этого разделения на когито и когитоподо-
бие, которое сводится к использованию термина «ноэма»: у нейтрального со-
знания «нет “действительной” ноэмы, но только ее подобие (Gegenbild)».
При этом «действительная» ноэма в кавычках не есть нечто действитель-
ное, как и ее тень без кавычек. Первая называется так, поскольку она принадле-
жит действительному акту, который, в свою очередь, называется действитель-
ным потому, что направлен на действительные вещи. Такую направленность
Гуссерль называет доксическим полаганием, и поскольку для Гуссерля нет ни-
чего терминологически святого, он сближает доксическое и онтологическое:
В онтологии же мы осуществляем актуальные полагания, направленные не на
корреляты и предметы в кавычках, а на сами предметы. Короче говоря, речь идет
6 Gegenstück здесь — это «подобие», а не «противоположность». С этой ошибкой переводчи-
ка связаны и другие: Gegennoema — это не «противоноэма», а «ноэмоподобие» (Husserl, 2009,
352). Это касается и ряда других терминов в § 113–114 «Идей I», где речь идет не о противоположностях, но о подобиях, или, скажем так, о «бессильных» аналогах, — результатах нейтра-
лизации. В русском переводе сознание времени как воспринимающее сознание противопо-
ложно воображению, хотя Гуссерль прямо пишет, что воображение — это подобие, тень вос-
приятия; «сущности» в переводе противоположна некая «противосущность», хотя речь идет
о подобии сущности как тени (Gegenwesen als „Schatten“) и т. д. В целом, можно согласиться
с Н. В. Мотрошиловой, что перевод А. В. Михайлова — лишь «первый вариант перевода» (Motroshilova,
2003, 101), который переводчик не успел доработать. Однако вряд ли можно отне-
сти к переводчику очевидную терминологическую путаницу в двух изданиях 1999 и 2009 гг.,
где вместо «трансцендентального» стоит «трансцендентное» (Husserl, 2009, 225), вместо «но-
эматически» — «ноэтически» (Husserl, 2009, 319), вместо «позиционального переживания» —
«потенциальное» (при лишней на следующей строке частице «не») (Husserl, 2009, 356).

[Ртуть]

о том различии, которое подчеркивалось выше: действительно полагать вещи
не означает полагать мыслимое в вещи, положенное в вещи как таковое. Точно
так же: действительно полагать сущность не означает полагать подразумеваемое
в сущности (Wesenvermeintes) как таковое и т. д. Это кардинальные различия, ко-
торые являются лишь обобщениями того простого различия, что полагать зна-
чения и полагать предметы — это не одно и то же: ноэма же вообще есть не что
иное, как обобщение идеи значения относительно всего поля актов. (Husserl, 1952,
88–89)7
Итак, у нас два акта — один рабочий, другой — его копия, у каждого
из них по две данности, у рабочего акта — это предмет и его ноэма, у копии
(как актоподобия) — нейтрализованный предмет, предмет как копия, и ноэмо-
подобие — копия «действительной» ноэмы. Если абстрагироваться от ноэмы
как обобщения «смысла» («идеи значения») и вернуться к термину «смысл»,
то эта конструкция, сочетающая действительность и ее тени, примет следу-
ющий вид: действительный акт «онтологически», в гуссерлевском смысле, то
есть наивно, направлен на предмет; «в сознании» образуется при этом точная
копия предмета в определенном ракурсе — его определенный смысл, то есть
определенное значение; при нейтрализующей модификации «бессильный» акт
направлен теперь на «как бы предмет», на этот определенный предмет, но вос-
принятый как таковой, при этом «в» сознании возникает «как бы смысл» —
копия первого смысла, так сказать, «смыслоподобие», или тень смысла. Ноэма
и ноэмоподобие обобщают ситуацию: ноэма не какой-то определенный смысл
предмета, но мысль о предмете во всех его измерениях и временах (вспомина-
емый, воображаемый и т. д.), это «тень», которую отбрасывают все измерения
и ракурсы предмета. Ноэмоподобие при этом — копия смысла, тень тени, а не
просто тень, как полагал Гуссерль, поскольку «сама» «действительная ноэма» —
это уже тень, повторяющая контуры предмета «в сознании», или, если употре-
бить излюбленное слово Гуссерля — bewußtseinsmäßig, нечто, на что мы якобы
можем перевести внимание с предмета, ведь «полагать значения и полагать
7 Отметим при этом, что «нейтральное» слово «идея» позволяет Гуссерлю избежать явного
плеоназма, или тавтологии: «расширить значение значения», ибо у значения нет другой
«идеи», чем значение. Употребляя «значение» и «смысл» как синонимы вслед за Гуссерлем,
поскольку речь идет о феноменологии, я отдаю себе отчет, что в реальной языковой прак-
тике, по крайней мере в русском языке, в некоторых словосочетаниях их взаимная замена
вряд ли возможна, например: мы говорим «числовое значение», но «физический смысл»,
«значение слова», но «смысл утверждения». Гуссерль, однако, предпочитает «давление на
язык», каковое он явным образом предпринял в «Логических исследованиях» относительно
«выражения», исключив из выражений выражение лица и жесты (Husserl, 1984, 37; Husserl,
2011b, 35).
предметы» — это не одно и то же». Этот разрыв, или разделение, требует пере-
ключения, и переключение представляет собой стержень гуссерлевского метода
в «Идеях I», метод осуществления редукции «одним прыжком», заменивший зи-
гзагообразный метод рефлексии и опыта в «Логических исследованиях». Ясно,
однако, что направлять внимание на значения без предметов или на предметы
без значений невозможно, и исток этой фундаментальной ошибки Гуссерля ле-
жит в его описании отношения между передним и задним планом восприятия,
причем это описание входит как часть в экспозицию «нейтрализации»: «Каждая
отдельно (speziell) схваченная [в восприятии] вещь имеет свое перцептивно со-
вместно являющееся вещное (dinglich) окружение, которому недостает особых
положений о его существовании (Daseinsthesen). Также и оно есть «действи-
тельно-существующее» («wirklichseiende») окружение, оно осознается таким
образом, что — в смысле сущностной возможности — актуально полагающие
бытие акты могут быть направлены на него. Оно есть до некоторой степени
единство потенциальных полаганий (Husserl, 1976, 257; Husserl, 2009, 350). Как
ни покажется странным, но именно эти слова Гуссерля приоткрывают «тайну»
нейтрализации, а также редукции: Гуссерль смешивает два различия — между
актуальным и потенциальным и между прямым и косвенным. Следуя Гуссерлю,
рассмотрим это различие различий на примере восприятия: косвенное зрение
не является потенциальным, оно также актуально, мы действительно видим
предметы, находящиеся на периферии нашего поля зрения, мы действительно
видим стену, на фоне которой стоит стол или шкаф. Передний план и фон вос-
принимаемого — это не две его отдельные стороны, одну из которых мы видим
«актуально», а другую «потенциально». Метаразличие переднего и заднего пла-
нов конституирует любое различие, и если «смысл» соотносить с «простран-
ством», то смысл структурируется в пространстве между различенными. При
различии переднего плана и фона потенциальным может быть только внима-
ние, которое мы можем перенаправить на фон, и тогда воспринимаемый перво-
начально предмет становится одним из элементов нового фона. Как ни странно
опять-таки, Гуссерль смешивает различие между возможными направлениями
внимания (одно может быть актуальным, а другое потенциальным) и различи-
ем между восприятием вещи и восприятием фона, каковые оба актуальны. Эта
модель разрыва и противопоставления служит ему и при введении «нейтраль-
ности»: акты сознания, как мы видели, разделяются на два типа — актуальные
и нейтральные, то есть нейтрализующие. При этом «бессильные» (гуссерлев-
ская характеристика), «нейтральные» акты оказываются гораздо сильнее акту-
альных, рабочих актов (впрочем, ничего удивительного в этом нет, если «вый-
ти за пределы сознания»), ибо, по Гуссерлю, нейтрализоваться могут не только
актуальные акты, но и потенциальные. Как можно нейтрализовать то, чего нет,
то есть нечто лишь потенциальное, остается при этом вопросом. Гуссерль не
останавливается на этих двух разделениях, разделяя в том же параграфе созна-
ние на позициональное и нейтральное при сохранении и даже усилении «тени»:
«Сознание в целом устроено так, что оно [всегда] двойного типа: прототип (Urbild)
и тень, позициональное сознание и нейтральное. Первое характеризуется
тем, что его доксическая потенциальность ведет к действительно полагающим
доксическим актам, другое же тем, что из него исходят только тени-образы
таких актов, только нейтрализующие модификации таковых (Husserl, 1976, 261;
Husserl, 2009, 355). Используя метафору тени для описания «нейтрализации»,
Гуссерль тем не менее указывает, что «отныне выражения “позициональный”
и “нейтральный” должны служить нам терминологически» (Husserl, 1976, 261;
Husserl, 2009, 356). Почему же тогда «актуальный», или «действительный»,
и «потенциальный» не отмечаются в качестве терминов? Как мы видели, слово
«действительный» Гуссерлем иногда берется в кавычки, будет ли действитель-
ный-в-кавычках термином, или (как обоснованное предположение) большин-
ство терминов у Гуссерля — это термины в кавычках, то есть нечто среднее
между термином и образом, как, например, пресловутое «заключение в скоб-
ки» или «подвешивание тезиса».
Гуссерль включает потенциальное в позициональное: «Позициональность
означает не наличие или осуществление определенной позиции, она выражает
лишь определенную потенциальность в отношении осуществления действи-
тельно полагающих доксических актов» (Husserl, 1976, 261–262; Husserl, 2009,
356). Позициональность без актуальной позиции может быть названа потен-
циальной позициональностью, и в этом нет ничего необычного, если под этим
понимать готовность занять определенную позицию. Но если предполагается,
что эта потенциальность также может быть подвергнута нейтрализации, тогда
нейтрализации должна быть подвергнута именно готовность, и мы получим
тень готовности, или, на другом языке, «чистую мысль» о готовности. Ни то
ни другое не принадлежит сфере опыта и не согласуется с каким-либо действи-
тельно (без кавычек) воспроизводимым опытом.
Если Брентано отрицал самонаблюдение в качестве метода психологиче-
ского познания, то Гуссерль вообще отказывается изучения сознания с точки
зрения психологии, как бы ее ни понимать: чтобы изучать сознание не эмпири-
чески, но в «сущностной всеобщности», следует редуцировать эмпирические
данности к чистым, или на другом языке, нейтрализовать акты сознания и их
содержание, представив содержание как ноэму и совокупность ноэм как обоб-
щение смысла. Нейтрализация сознания и замена действительных, «активных»
актов сознания8 (кавычки указывают здесь на нерелевантность слова «акт»
в качестве характеристики сознания) «бессильными», «пассивными» актами,
переход от предметного к теневому, от «рабочих актов» и результатов рабо-
ты к «почти-не-существованию» служит у Гуссерля предпосылкой для превра-
щения каждого модуса сознания в особый предмет исследования в попытке
определить его «сущностную всеобщность». (Это составляет значительную
часть многочисленных исследовательских рукописей Гуссерля.) Второй пред-
посылкой является здесь отождествление сознания и синтетических действий,
синтеза. Третьей предпосылкой, связанной со второй, является интуитивизм,
выраженный в «принципе всех принципов».
Соединение всех этих предпосылок не позволяет отнести Гуссерля к тран-
сцендентализму и вообще к какому-то «изму». Гуссерль не хочет двигаться, как
Кант, в пустых формах чувственности и рассудка среди слепых ощущений, со-
единяя все это в «темном “схематизме”». В то же время Гуссерль отказывается
от эмпирического исследования сознания и даже от названия «дескриптивная
психология». В «чистой феноменологии» речь идет об исследовании определен-
ных модусов сознания, но в нейтрализованном виде. Вопрос в том, является ли
при этом «чистая феноменология» вообще феноменологией, не превращается
ли она в «нейтрализованную феноменологию»?
Единственный пример применения «нейтрализации» в «Идеях I» — это
описание восприятия гравюры Дюрера. В принципе, о гравюре как произве-
дении искусства здесь не сказано ни слова, и в качестве примера можно было
вместо гравюры взять любой, даже детский рисунок. Но личности, которые
присутствуют в примерах Гуссерля, должны быть обязательно великими — На-
полеон, кайзер, Бисмарк, Юпитер, Дюрер. По Гуссерлю, во-первых, у нас есть
нормальное восприятие, коррелятом которого является гравюра как вещь —
одна из вещей в папке с гравюрами. Во-вторых, у нас есть «перцептивное созна-
ние» (слово «восприятие» заменяется перцептивным сознанием, и кажется, что
это нечто иное, чем восприятие) бесцветных фигурок, образованных черными
линиями: «рыцарь на коне», «смерть», «дьявол». Гуссерль забывает о фигурах
собаки и ящерицы, а также не разъясняет, почему можно обозначить эти фи-
гурки именно таким образом — откуда «перцептивно» видящий знает, что эта
8 У Гуссерля неоднозначное отношение к термину «акт»: под актом не нужно понимать како-
го-то действия.