Юрий Кировчанин
ИСТОРИК ОКУДЖАВА
Историк Дюков ВК "Время от времени (где-то раз в три-четыре года) я читаю знаменитую рецензию Бушина на роман Окуджавы "Путешествие дилетантов" - и неудержимо хохочу".
Прочитал, есть на Флибусте в сборнике "Гении и прохиндеи"
В.С.Бушин «Кушайте, друзья мои. Всё ваше». Впервые опубликована в журнале «Москва» в 1979 году (№ 7).
Цитаты:
"...Страницы романа Б. Окуджавы пестрят именами философов, писателей, богословов, мифологических персонажей, политических деятелей, историков, героев произведений искусства и т. д. Тут Аполлон и Диана, Марс и Минотавр, Эней и Эрифиля, Лавиния и миссис Грехэм, Антисфен и Филострат, Аппиан и Лукиан, Блаженный Августин и граф Бобринский, Гейнсборо и Бенкендорф, Вермеер и Дубельт, Рокотов и Нессельроде, Петр Великий и Николай Первый, "берлинский Панин" и "известный Головин", царь Михаил Федорович и великая княгиня Елена Павловна, Левицкий и Алексей Орлов, императрица Александра Федоровна и Некрасов, Пушкин, Тургенев, Герцен, Краевский, Натуар, одинокие перипатетики и полчища нумидийцев, "таинственная кармелитка королевских кровей" и "юная креолка с движениями, исполненными чарующей грации"...
И всем этим текст насыщен не ради показа интеллектуального универсализма, а для того главным образом, чтобы заставить тебя, читатель, шевелить мозгами - думать, решать, отгадывать, т. е. фигурально выражаясь, заниматься умственной гимнастикой. Вот, например, главный герой романа предается размышлениям о римском историке Аппиане. Прекрасно! Но только Аппиан жил не в первом веке, как думает герой, а во втором. Почему он так думает? Пораскинь-ка, читатель, умом! Нет ли тут какого-то тончайшего намека, нюанса, подтекста?
Вот главный герой убеждает себя: "Молчи, Мятлев, притворяйся счастливым и храбрым... пей спирт на панихидах!"... На панихидах? Ведь это, чай, не поминки. Самые из перехрабрых храбрые от веку на панихидах не пивали. Вот и еще работа для нашего серого вещества: какую цель преследовал автор, вводя столь необычный мотив? И зачем он в том же духе продолжает рассказывая, как некий "батюшка Никитский" над покойником читал акафист"? Ведь, во-первых, акафист не читают, а поют; во-вторых, акафист это не заупокойная служба по усопшему, это торжественно-хвалебная служба в честь Христа, Богоматери, святых угодников; в-третьих, над покойниками не акафисты поют, а псалтырь читают. Немыслимо представить, чтобы исторический романист, знаток русской старины путал поминки с панихидой, а псалтырь с акафистом. Тут, конечно, опять какая-то замысловатая игра ума..
Вот некий барон и камергер явился в гости к князю Вначале они пьют чай, а потом, напузырившись, принимаются за водку, причем пьют ее тоже, как чай - "отхлебывая". Князь к тому же отхлебывает из "посудины". Поскольку даже ямщики в трактирах всей России и извозчики в чайной на Зацепе никогда так не пивали, то вот вопрос, читатель: какие жизненные наблюдения или литературные источники могли послужить автору основанием для данной сцены из быта русских аристократов?
...критик Зет, известный всем желчевик и грубиян, говорил мне:
— Какие там иностранные языки! Окуджава даже слово «madame» не может написать без грамматической ошибки, пишет — и сколько раз! — «madam». В выражении «vis-a-vis» делает три ошибки: «viz-a-vie». И так всюду. Его французский — это всем известная старинная смесь французского с нижегородским, его немецкий похож на переделкинский, его латинский смахивает на кутаисский…
— Ну, знаете, генацвале,- перебил я его,- на всех не угодишь! А вот мне нравится, что наш писатель-современник уже не робеет ни перед суровой латынью, ни перед другими языками мира, как живыми, так и мертвыми. Нет, что там ни говори, а это повышает тонус, бодрит.
...Однако оставим вопросы истории, литературы, старинного быта и нравов. Обратимся к вещам уж вовсе простым, элементарным, сугубо житейским. Даже и тут не перестанем мы изумляться изобретательности нашего романиста в фабрикации загадок. Пишет: два приятеля расположились "в покойных креслах", обитых "голландским ситцем", сидели "подобно кочевникам", пили водку, и "крепенькие молодые огурчики свежего посола" хрустели у них на зубах. О, это так по-русски - водка и огурчики! Такие детальки любовно разбросаны автором по всему роману. Но, черт возьми, как это - в креслах сидеть подобно кочевникам? И откуда взялись молодые огурчики свежего посола, если на дворе - октябрь?
А когда мы читаем, что уже в начале, в середине мая между Петербургом и Тверью на покосах стоят "стога с (!) сеном", в лесах - поспела земляника, а в садах в середине нюня цветут одновременно сирень, нарциссы и ромашки, "дочери степей", - то разве это не дает еще одну бодрящую встрепку нашим обленившимся умам, привыкшим глотать разжеванное? Ведь здесь-то - думать да думать, что за каждой деталью сокрыто.
Сюда примыкает и сообщение о том, что в сентябре весь Арбат утопает в запахе "вишневых пенок" - варят вишневое варенье. В сентябре! Подумай, читатель, что имел в виду автор, говоря о вишне. Не клюкву ли?
...Автор много раз вспоминает о тяжелом ранении, полученном Мятлевым на Кавказе, но первый раз мы читаем, что это была рана в живот, второй - в бедро, третий - в бок... И каков же результат всего этого разнобоя? А никакой. Образы созданы столь мощной художнической дланью, что им не страшны подобные пустяки. Как слонам дробинки. Можно заметить, что даже Лев Толстой при всем его величии не обладал такой художнической свободой, такой творческой безоглядностью. Он не мог себе позволить, например, чтобы в первом томе "Войны и мира" говорилось, что Волконский был ранен на Праценских высотах в голову, а во втором-допустим, в грудь, а в третьем-в ногу... Не мог. И в этом его сословие-классовая ограниченность, от которой свободен наш романист.
Кстати говоря, не мы первыми сопоставляем Б.Окуджаву с титанами прошлого и делаем вывод не в пользу последних. До нас это мужественно предпринял критик "Литературный газеты" Я. Гордин. В его статье "Любовь и драма Мячлева" роман "Путешествие дилетантов" сопоставляется с такими орлиными взлетами русской классической прозы, как "Повести Белкина" Пушкина, "Герой нашего времени" Лермонтова, "Хаджи Мурат" и кавказские рассказы "Набег", "Рубка леса" Толстого.
...романист пишет, что его герой "человек незаурядный", особенный; сестра героя корит его "страстью к скандалам", даже называет "злодеем, бросающим вызов"; о нем все время в романе ведутся разговоры как о человеке опасном и злоумышленном.
Такой взгляд подкрепляет и знакомый нам критик Я. Гордин. Он говорит: "Мятлев - это Пьер Безухов другой эпохи... Мятлев- декабрист, опоздавший родиться". Можно было ожидать, что дальше критик скажет: "Мятлев - это Павка Корчагин, родившийся слишком рано!" Но не сказал почему-то. Странно. А ведь ничего не мешало, и все шло к тому.
К невежественному верхоглядству Б. Окуджавы мы уже привыкли, но трудно привыкнуть к тому, что его верхоглядство в вопросах истории всегда, во всем, в применении к самым разных эпохам неизменно носит уже знакомый нам крайне односторонний характер. ... В каком освещении предстают англо-франко-итальянцы и их действия? Да все в том же, уже известном нам - это же представители передового Запада; цивилизованного "мирового сообщества": если о русских ни слова сочувствия или похвалы, а одни упреки да ухмылки, то о союзниках - ни слова осуждения или укора, а одни восторги. Они воюют смело, умно, они удачливы, "проворны" и т. д. (Особенно романист выделяет проворство англичан и зулусов. ... в Крыму тогда никто, кроме Окуджавы, не видел ни одного зулуса. Там их просто не было. Видно, Окуджава спутал их в зуавами, тех насчитывалось до трех полков. Ну, требовать от человека, не отличающего панихиду от поминок, темя от затылка, горло от шеи, чтобы он разбирался, где зулус, а где зуав, было бы жестоко и бессмысленно).
...это не невежество, а целенаправленная работа по созданию образа русского монстра
Такую работу мы видим даже и там, где речь идет о гонке вооружений. Обличительные сентенции вначале адресуются как бы ко всему "роду человеческому", всему "племени людей", но вот один-два словесных поворота, и "человечество" уже забыто, оно ни при чем, объект обличения опять лишь один - все та же Россия, все те же русские После напоминания о великих научно-технических достижениях века, о том, что "мысль человечества устремляется в небеса", герой-повествователь уже от лица русских произносит следующий монолог "Мы не ленимся ковать стальное смертоносное оружие и мы с восторгом изучаем искусство владения им, и поощряем себя в этом, с восхитительной наглостью утверждая, что это якобы в целях самозащиты. Когда же нам удается использовать его, мы используем его с легкостью и торжествуем, видя себя еще на шаг продвинувшимися к заветной цели Но этого нам кажется мало, и рядом со стальным оружием мы носим при себе набор прекрасных и испытанных средств: ложь, клевету, угодничество, которые пострашнее кинжала. И так всегда"
Здесь уместно напомнить, что Россия времен Николая Первого была по сравнению с Западом отсталой и в общетехническом, и в военно-техническом отношении страной; это со всей трагической очевидностью и обнаружилось в кровавых событиях Крымской войны Поэтому обвинять ее в том, что она кует "смертоносное оружие", совершенствует его и изучает "искусство владения им", иначе говоря, если не возглавляет мировую гонку вооружений, то .уж во всяком случае участвует в ней одной из первых, - по меньшей мере великая натяжка"
https://vk.com/wall332657786_23771
