Карлос Кастанеда. Сила безмолвия. Глава 4. Нисхождение духа.
- Я не являюсь рациональным человеком, продолжал он, глядя мне в глаза, – но только кажусь таким, поскольку в совершенстве умею притворяться. То, что тебе кажется рассудительностью, на самом деле есть отсутствие жалости, потому что именно этим и является безжалостность – отсутствием всякой жалости. Ты же, скрывая отсутствие жалости под маской великодушия, кажешься непринужденным и открытым. Но на самом деле ты настолько же великодушен, как я рассудителен. Мы оба – притворщики. Мы довели до совершенства искусство скрывания того, что мы не чувствуем жалости.
Он сказал, что полное отсутствие жалости у его бенефактора скрывалось за личиной беспечного шутника, неистребимым желанием которого было подшучивать над каждым, с кем он сталкивался.
- Маской моего бенефактора был счастливый невозмутимый человек, которого ничто в этом мире не заботит, – продолжал дон Хуан. – Но на самом деле, подобно всем Нагвалям, он был холоден, как арктический ветер.
Место без жалости
видел, как полисмен изучал мою калифорнийскую лицензию. Теперь я был совершенно уверен в том, что погиб.
Обвинение сумасшедшего старика было слишком серьезным. А тот факт, что я сбежал, только усилит мою вину в глазах полисмена. Кроме того, мне страшно не хотелось вступать в объяснения с полицейским, который наверняка проигнорирует правду, только бы арестовать иностранца.
Я стоял у входа в магазин около часа. Полисмен ушел, но толпа вокруг дона Хуана осталась, а он кричал и возбужденно размахивал руками. Я был слишком далеко, чтобы расслышать слова. Но я мог представить их смысл по его отрывистым, возбужденным выкрикам.
У меня возникла отчаянная необходимость в новом плане. Можно было поселиться в гостинице и пожить там пару дней, прежде чем рискнуть добраться до машины. Я хотел было вернуться в магазин и вызвать такси. Я никогда не пользовался такси в Гуаймасе и даже не знал, существует ли оно здесь вообще. Но мой план тут же рухнул при мысли о том, что полиции уже все известно обо мне, и если они приняли всерьез слова дона Хуана, то обязательно проверят отели. Возможно, полисмен отошел от дона Хуана именно для этого.
Я сообразил, что есть еще одна возможность – добраться до автобусной станции и сесть на автобус, идущий в любой пограничный город. Или сесть хотя бы на какой-нибудь автобус, идущий из Гуаймаса в любом направлении. Однако и от этой идеи пришлось немедленно отказаться. Я был уверен, что дон Хуан сообщил полисмену мое имя, и тот наверняка уже предупредил автобусные компании.
Мой разум захлестнула слепая паника. Я сделал несколько коротких вдохов, чтобы успокоить нервы.
Тут я заметил, что толпа вокруг дона Хуана стала рассасываться. Вернулся полисмен со своим напарником, и оба они не спеша пошли в конец улицы. В этот момент я внезапно ощутил не поддающееся контролю побуждение. Это было так, как если бы мое тело устранило связь с умом. Я направился к своему автомобилю, прихватив с собой все пакеты. Не испытывая ни малейшего страха или заботы, я открыл багажник, положил в него все пакеты, затем отворил дверцу машины. Дон Хуан стоял рядом на тротуаре, уставившись на меня отсутствующим взглядом. Я посмотрел на него с совершенно не свойственной мне холодностью. Никогда в жизни я не испытывал подобного чувства. Это не было ни ненавистью, ни гневом. Он даже не раздражал меня. То, что я чувствовал, вовсе не походило ни на смирение, ни на терпимость. И это определенно не было добротой. Скорее это было холодное безразличие, ужасающее отсутствие жалости. В этот момент меня меньше всего заботило происходившее с доном Хуаном или со мной.
Дон Хуан встряхнулся верхней частью тела, как собака, выходящая из воды. И тут, словно все это было лишь дурным сном, он снова стал тем человеком, которого я знал. Он быстро вывернул свою куртку наружу подкладкой. Это была двухсторонняя куртка, бежевая с одной стороны и черная с другой. Сейчас он был одет в черную куртку. Он достал из машины свою соломенную шляпу и тщательно причесал волосы. Затем вытащил воротник рубашки поверх воротника куртки, вмиг сделавшись моложе на много лет. Не говоря ни слова, он помог мне перенести в машину оставшиеся пакеты. Привлеченные шумом открывающихся и закрывающихся дверок автомобиля, двое полицейских бегом вернулись к нам, свистя в свои свистки. Дон Хуан проворно бросился им навстречу. Он внимательно выслушал их и заверил, что им не о чем беспокоиться. Он объяснил, что, должно быть, они встретились с его отцом, старым немощным индейцем, у которого не все в порядке с головой. Разговаривая с ними, он открывал и закрывал дверцы автомобиля, как бы проверяя замки. Еще он перенес пакеты из багажника на заднее сидение. Его подвижность и юношеская сила совершенно не походили на движения старика, каким он был несколько минут назад. Я знал, что он ведет себя так в расчете на полисмена, который видел его раньше. На месте этого полисмена я бы ни на минуту не усомнился, что передо мной сын старого безумного индейца.
- Это был первый урок безжалостности, – сказал он. Он заметил, что по пути в Гуаймас он предупреждал меня о предстоящем уроке безжалостности.
Перед каждым магом стоит задача, – продолжал он, – достичь места без жалости с минимальной помощью. Нагваль лишь создает нужную ситуацию, ученик же сам приводит свою точку сборки в движение.
Сегодня ты сделал именно это. Я помогал тебе, возможно, немного переигрывая, сдвинув свою собственную точку сборки в такое положение, которое сделало меня немощным стариком, чьи действия невозможно предсказать. Я не просто притворялся старым и немощным, я был старым.
Он еще и еще раз подчеркнул, что самые изощренные знания, которыми владеют маги, являются потенциальным достоянием всех нас как воспринимающих существ, – даже знание о том, что содержание восприятия зависит от положения точки сборки.
