Подарок Коту

[как обычно]

И преданы клеймящему злословью
Они ушли из тьмы священных рощь
Туда , где их сердец исчезла мощь !
Где их сердца живут одной любовью!

[карт]

Немного развернуть ситуацию и в ней уже есть что-то великое  Это как бы подтверждает что красота в смотрящем Мне ещё далеко до такого уровня Но завтра уже буду

[как обычно]

Об Адонисе с лунной красотой,
О Гиацинте тонком, о Нарциссе,
И о Данае, туче золотой,
Еще грустят Аттические выси.

Грустят валы ямбических морей,
И журавлей кочующие стаи,
И пальма, о которой Одиссей
Рассказывал смущенной Навзикае.

Печальный мир не очаруют вновь
Ни кудри душные, ни взор призывный,
Ни лепестки горячих губ, ни кровь,
Стучавшая торжественно и дивно.

Правдива смерть, а жизнь бормочет ложь.
И ты, о нежная, чье имя — пенье,
Чье тело — музыка, и ты идешь
На беспощадное исчезновенье.

Но, мне, увы, неведомы слова —
Землетрясенья, громы, водопады,
Чтоб и по смерти ты была жива,
Как юноши и девушки Эллады.

[как обычно]

Вы сегодня так красивы,
Что Вы видели во сне?
        — Берег, ивы
        При луне. -

А еще? К ночному склону
Не приходят, не любя.
        — Дездемону
        И себя. -

Вы глядите так несмело:
Кто там был за купой ив?
        — Был Отелло,
        Он красив. -

Был ли он вас двух достоин?
Был ли он, как лунный свет?
        — Да, он воин
        И поэт. -

О какой же пел он ныне
Неоткрытой красоте?
        О пустыне
        И мечте. -


И Вы слушали влюбленно,
Нежной грусти не тая?
        — Дездемона,
        Но не я.

[как обычно]

Но в мире есть иные области,
Луной мучительной томимы.
Для высшей силы, высшей доблести
Они навек недостижимы.

Там волны с блесками и всплесками
Непрекращаемого танца,
И там летит скачками резкими
Корабль Летучего Голландца.

Ни риф, ни мель ему не встретятся,
Но, знак печали и несчастий,
Огни святого Эльма светятся,
Усеяв борт его и снасти.

Сам капитан, скользя над бездною,
За шляпу держится рукою,
Окровавленной, но железною.
В штурвал вцепляется — другою.

Как смерть, бледны его товарищи,
У всех одна и та же дума.
Так смотрят трупы на пожарище,
Невыразимо и угрюмо.

И если в час прозрачный, утренний
Пловцы в морях его встречали,
Их вечно мучил голос внутренний
Слепым предвестием печали.

Ватаге буйной и воинственной
Так много сложено историй,
Но всех страшней и всех таинственней
Для смелых пенителей моря —

О том, что где-то есть окраина —
Туда, за тропик Козерога!—
Где капитана с ликом Каина
Легла ужасная дорога.

[как обычно]

Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцаньи
Ее расширенных зрачков.

Ее душа открыта жадно
Лишь медной музыке стиха,
Пред жизнью дольней и отрадной
Высокомерна и глуха.

Неслышный и неторопливый,
Так странно плавен шаг ее,
Назвать нельзя ее красивой,
Но в ней все счастие мое.

Когда я жажду своеволий
И смел и горд — я к ней иду
Учиться мудрой сладкой боли
В ее истоме и бреду.

Она светла в часы томлений
И держит молнии в руке,
И четки сны ее, как тени
На райском огненном песке.

[как обычно]

И вот вся жизнь! Круженье, пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающее отраженье
Потерянного навсегда.

Бушует пламя, трубят трубы,
И кони рыжие летят,
Потом волнующие губы
О счастье, кажется, твердят.

И вот опять восторг и горе,
Опять, как прежде, как всегда,
Седою гривой машет море,
Встают пустыни, города.

Когда же, наконец, восставши
От сна, я буду снова я, —
Простой индиец, задремавший
В священный вечер у ручья?

[как обычно]

Но что нам делать с розовой зарей
Над холодеющими небесами,
Где тишина и неземной покой,
Что делать нам с бессмертными стихами?

Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать.
Мгновение бежит неудержимо,
И мы ломаем руки, но опять
Осуждены идти всё мимо, мимо.

Как мальчик, игры позабыв свои,
Следит порой за девичьим купаньем
И, ничего не зная о любви,
Всё ж мучится таинственным желаньем,

Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилья
Тварь скользкая, почуяв на плечах
Еще не появившиеся крылья,

Так век за веком — скоро ли, Господь? —
Под скальпелем природы и искусства,
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.

[как обычно]

Карт , ты вдохновилась ?

[как обычно]

     Это тебя точно вдохновит

     За Паганини длиннопалым
     Бегут цыганскою гурьбой —
     Кто с чохом чех, кто с польским балом,
     А кто с венгерской чемчурой.

     Девчонка, выскочка, гордячка,
     Чей звук широк, как Енисей,—
     Утешь меня игрой своей:
     На голове твоей, полячка,
     Марины Мнишек холм кудрей,
     Смычок твой мнителен, скрипачка.

     Утешь меня Шопеном чалым,
     Серьезным Брамсом, нет, постой:
     Парижем мощно-одичалым,
     Мучным и потным карнавалом
     Иль брагой Вены молодой —

     Вертлявой, в дирижерских фрачках,
     В дунайских фейерверках, скачках
     И вальс из гроба в колыбель
     Переливающей, как хмель.

     Играй же на разрыв аорты
     С кошачьей головой во рту,
     Три чорта было — ты четвертый,
     Последний чудный чорт в цвету.

[как обычно]

    Возможна ли женщине мертвой хвала?
     Она в отчужденьи и в силе,
     Ее чужелюбая власть привела
     К насильственной жаркой могиле.

     И твердые ласточки круглых бровей
     Из гроба ко мне прилетели
     Сказать, что они отлежались в своей
     Холодной стокгольмской постели.

     И прадеда скрипкой гордился твой род,
     От шейки ее хорошея,
     И ты раскрывала свой аленький рот,
     Смеясь, итальянясь, русея...

     Я тяжкую память твою берегу —
     Дичок, медвежонок, Миньона,—
     Но мельниц колеса зимуют в снегу,
     И стынет рожок почтальона.

[как обычно]

      Где связанный и пригвожденный стон?
     Где Прометей — скалы подспорье и пособье?
     А коршун где — и желтоглазый гон
     Его когтей, летящих исподлобья?

     Тому не быть: трагедий не вернуть,
     Но эти наступающие губы —
     Но эти губы вводят прямо в суть
     Эсхила-грузчика, Софокла-лесоруба.

     Он эхо и привет, он веха, нет — лемех.
     Воздушно-каменный театр времен растущих
     Встал на ноги, и все хотят увидеть всех —
     Рожденных, гибельных и смерти не имущих.

[как обычно]

     Не у меня, не у тебя — у них
     Вся сила окончаний родовых:
     Их воздухом поющ тростник и скважист,
     И с благодарностью улитки губ людских
     Потянут на себя их дышащую тяжесть.

     Нет имени у них. Войди в их хрящ —
     И будешь ты наследником их княжеств.

     И для людей, для их сердец живых,
     Блуждая в их извилинах, развивах,
     Изобразишь и наслажденья их,
     И то, что мучит их,— в приливах и отливах.

[как обычно]

    Я нынче в паутине световой —
     Черноволосой, светло-русой,—
     Народу нужен свет и воздух голубой,
     И нужен хлеб и снег Эльбруса.

     И не с кем посоветоваться мне,
     А сам найду его едва ли:
     Таких прозрачных, плачущих камней
     Нет ни в Крыму, ни на Урале.

     Народу нужен стих таинственно-родной,
     Чтоб от него он вечно просыпался
     И льнянокудрою, каштановой волной —
     Его звучаньем — умывался.

[карт]

От Мирры

разум

бред но какой феерический бред
так безупречно заверчен и вязок
что без вопросов находит ответ
в листьях своих прорицательских сказок
разум выносит на поиск души
шустро расставшейся с рухнувшим телом
эй дурачок не боись не спеши
всё триединство находится целым
пусть она мчится в безвестную даль
счастьем искря и сверкая от боли
следуй за ней не паля наблюдай
выучи впрок адреса и пароли
вспомнишь когда-нибудь если нужда
дура душа словно рана сквозная
молча смотри изучай рассуждай
умный не помнит а глупый не знает

тело очнулось обратный отсчёт
разум непросто вернуть из разведки
сделанный в срок беспристрастный отчёт
регенерирует нервные клетки

жди его рапорта время течёт