Юлька Ухмылка
Модератор своей темы
Постоялец
 Online
Пол: 
Сообщений: 1478
Философская Принцесса
 |
Вот целый текст
ВОЛЯ К ВЛАСТИ
ВОЛЯ К ВЛАСТИ (der Wille zur Macht) - центральное понятие философии жизни Ницше, оказавшее и до сих пор оказывающее значимое влияние на философскую мысль 20 ст. Подверглось беспрецедентной вульгаризации, фальсификации и идеологизации. Ницше принципиально отказался от систематического изложения своей философии. В «Сумерках идолов» он писал: «Я не доверяю всем систематикам и сторонюсь их. Воля к системе есть недостаток честности». Ницше считал, что есть более высокое единство мысли и понимания, чем то, что полагается разумом в тотальности системы: это единство озарения и жеста в «танце мысли», разворачивающемся на сцене афористического письма. Лишь в этом единстве жеста могут быть схвачены и поняты все основные движения мысли философа: «В. к В.», жизнь, становление, переоценка всех ценностей, телесность, «вечное возвращение» того же самого. Последнее сочинение Ницше «Воля к власти» изначально асистемно, поскольку собрано и составлено из афоризмов уже после того, как в 1889 Ницше не смог (или не захотел, как его Заратустра?) спуститься с высот своего духовного восхождения и в кромешном одиночестве своего безумия стал недоступен нашему пониманию. Всякое начинание начинается с критики. Воспитанный на почве западной метафизической, а потому критической по существу традиции, Ницше заявляет свой критицизм как требование «переоценки всех ценностей». Ницше ставит под вопрос не только «ложные» ценности «больного», декаденст-вующего мира, но и само бытийное основание этого мира «последних людей», «ложно» понятое, или, скорее, преднамеренно «перевернутое» из «духа мщения» по отношению к жизни, как ratio, трансцендентное, сверх-естественное. Так. обр. он расчищает место для того, чтобы выдвинуть собственное, действительное основание того, что есть. Таковым для Ницше как раз и выступает «В. к В.» как «живое», т.е. иррациональное, имманентное, естественное начало всего того, что есть в мире. Саму жизнь Ницше постигает в образе «жизненного потока» благодаря понятию становления, которое выступает как основная черта всего сущего. Становление жизни есть непрерывное и постоянное вставание и выстаивание. Чтобы быть, необходимо еще всякий раз стать. Становление требует всегда усилия. Потому все, что хочет жить, должно иметь еще некое стремление, усилие, энергию для того, чтобы подняться, встать и выстоять. Это усилие есть рывок из потенции в актуальность. Это усилие Ницше понимает как неразрывное единство «сохранения и возрастания» жизни. Все, что живет, хочет сохранить себя, но это возможно лишь благодаря неустанному возрастанию. Именно тяга к росту является условием сохранения жизни, т.е. постоянного стояния сущего во времени, но не наоборот. Жизнь в философии Ницше не есть живая предпосылка, (как скажем, для биолога, или дарвиниста), но и не результат; она суть становление. Именно единство «сохранения - возрастания» как усилие становления задает вектор жизненного потока и составляет основную тягу, основную черту жизни. Вот это усилие становления, «жажду жизни» всего того, что тянется жить, Ницше схватывает в понятии «В. к В.». И если Ницше отмечает, что В. к В. - это «самая внутренняя сущность бытия» (»Воля к власти», афоризм 693), то это значит, что он понимает ее не психологически, биологически или только социально-политически, но прежде всего - онтологически. (Ибо со времен Аристотеля сущностью называют собственную суть бытия вещи). Итак, В. к В. - это глубочайшая, основополагающая суть сущего в целом, всего того, что действительно есть, т.е. тянется к жизни. Выдвигая волю как основоположение мира сущего, Ницше, не смотря на весь свой критический пафос, движется в поле метафизической традиции: уже у Иоана Дунса Скота мы встречаем тезис: «Voluntas superior est intellectu» (Воля превыше разума), который восходит к мысли Августина о том, что любовь к Богу важнее, чем познание Бога. В метафизике Нового времени Лейбниц первым почувствовал односторонность картезианского рационализма. В работе «Начала природы и благодати, основанные на разуме» он пишет, что монады, как простые субстанции, т.е. первоначальные единства в мире, могут отличаться лишь внутренними качествами и действиями, а именно «...восприятиями, или перцепциями (perceptions) (т.е. представлениями (representations) в простом сложного или внешнего), и стремлениями (appetitions) (т.е. влечениями от одного представления к другому), составляющими принципы изменений». Вот этот «аппетитус» и есть простейший конституирующий момент воли уже для Лейбница, когда он говорит о монадах более высокого порядка: энтелехиях, душах, духах, жизнях. У Ницше более радикальный взгляд на вещи: в его языке и восприятия, и апперцепции выступят как ценности, положенные «В. к В.», а потому единственно «аппетит воли» является основополагающим моментом, составляющим принцип изменений, т.е. становления жизни. У Канта эта интенция выступает как приоритет практического разума над теоретическим. Но уже Шеллинг в работе «Философия исследования о сущности человеческой свободы и связанных с ней предметах» прямо заявляет: «В последней высшей инстанции нет иного бытия, кроме воления (Wollen). Воление есть пра-бытие, и только к волению приложимы все предикаты этого бытия: безоснов-ность, вечность, независимость от времени, самоутверждение». Итог такому мировидению, основанному, к примеру, у Фихте на свободном волеполагании «Я», или у Шеллинга - на «эстетическом созерцании», т.е. опять же творческом, спонтанном, свободном акте Я-художника, подводит Шопенгауэр, озаглавив свой основной труд: «Мир как воля и представление». Ницше называл Шопенгауэра среди немногих своих учителей, но в то же время критиковал последнего за «пессимизм» его «мировой воли». Ницше полагал, что Шопенгауэр, как и многие другие, лишь перенял и усилил предрассудок обыденного мышления, состоящий в том, во-первых, что словом «воля» обозначают нечто простое, самопонятное, некую «непосредственную достоверность» «я хочу» по аналогии с «я мыслю», а во-вторых, в том, что хотящий полагает, будто воли достаточно для действия, по аналогии с причиной и следствием, по грамматической привычке подставляя под акт воли еще и «Я» субъекта действия; т.е. как говорит Ницше, «вопиющее самопротиворечие - causa sui». В работе «По ту сторону добра и зла» (аф. 19) Ницше показывал, что воля, каждое хотение состоит по крайней мере из семи важнейших моментов: 1) «чувство состояния, от которого мы стремимся избавится и... которого мы стремимся достигнуть...»; и сопутствующее «мускульное чувство»; 2) «в каждом волевом акте есть командующая (ведущая) мысль; однако нечего и думать, что можно отделить эту мысль от «хотения» и что «будто тогда останется еще воля!»; 3) воля есть «аффект команды»; 4) в воле есть «собранность в кулак», «тот прямой взгляд, фиксирующий исключительно одно, та безусловная оценка положения «теперь нужно это и ничто другое»; 5) «человек, который хочет, - приказывает чему-то в себе, что повинуется или о чем он думает, что оно повинуется»; 6) «поскольку мы являемся одновременно приказывающими и повинующимися, то... при помощи синтетического понятия Я... хотящий полагает, что воля и действие каким-то образом составляют одно»; 7) «хотящий» приписывает самой воле еще и успех, исполнение хотения и наслаждается при этом приростом того чувства мощи, которое несет с собою всяческий успех. «Свобода воли» - вот слово для этого многообразного состояния удовольствия хотящего... «. Итак, во всяком волении присутствует неразрывное единство «повелевания и повиновения», ибо «ведь наше тело есть только общественный строй многих душ», т.е. как поясняет Ницше, «служебных «no-воль» или «no-душ». Как оркестр (вспомним, хотя бы, Феллини) есть единство дирижера и музыкантов: ведь дирижер без исполнителей немощен и смешон, но и оркестр без его палочки свое-волен и какафони-чен, разрушителен и дис-гармоничен. Воля никоим образом не может быть сведена к простому, спонтанному, «амебному» хотению, к инстинкту желания. Понятно, что за всякой волей, за всяким желанием лежит воление, ибо всякий глагол изначальнее субстантива. Потому, критикуя прежнее нигилистическое мышление, Ницше вскрывает предпосылки субстантивированных форм метафизической мысли, вершиной и «опорной точкой» которой вступает Ego, т.е. «яйность Я», как сказал бы Хайдеггер. Ницше пишет в «Воле к власти» (аф. 675): «Вообще водить - то же самое, что хотеть стать сильнее, хотеть расти - а для всего этого еще и хотеть средств». Итак, единство воли в качестве основной черты всего живого выступает как единство трех модусов: я хочу, я могу, я должен. Это единство задается как раз тем, что Ницше называет властью, поэтому сутью бытия вещей является именно «В. к В.». При этом, власть здесь никоим образом не может быть понята как акциденция воли; напротив, как раз власть является сущностью воли. И если Ницше пишет «В. к В.», то это значит, что власть как целевая причина «оформляет» (в Аристотелевском смысле) волю, «замыкает» ее на саму себя и, тем самым, «делает» субстанциально-сущей. Так. обр., Ницше, полагающий в качестве сущности воли ее устремленность к власти, а В. к В. понимающий как основополагающую тягу жизни всего сущего, похоже возвращается в своей мысли к истоку метафизики и мыслит тоже самое, что еще Аристотель называл энтелехией, которая как некая сила (energia) придает завершенность и, тем самым, определенное совершенство вещи, состоящее в возможности быть собой; ведь еще Лейбниц указывал на перевод Аристотелевской «энтелехии» у Ермолая Варвара как perfectihabea. И когда Хайдеггер называет Ницше «последним метафизиком», то он совершенно прав не только в том смысле, что Ницше зависим и завершает собой давнишнюю традицию западной метафизики как «метафизики воли», но и в том смысле он «последний», что выдает тайну такого истолкования бытия сущего, разрабатывая фактически «метафизику власти». Ибо именно власть, или «В. к В.» выступают как простейшие, первичные единства в мире, как своего рода «монады» жизненного потока, замыкающиеся как тела. Отсюда уже один шаг до понятия «центров власти», а так же процессов рассеивания и концентрации власти, как это представлено в «метафизике власти» Фуко; и еще один шаг до «машин желания» в «Анти-Эдипе» Делеза и Гватта-ри; но эти шаги, пожалуй, все в том же, возделанном Ницше, поле «метафизики власти». Власть, именно она, как некий «зуд», захватывает многих; и как раз по поводу «властвования воли» возникало больше всего шума, обвинений и недоразумений вокруг имени Ницше. Удивительным образом не попадает в цель как то поверхностное, вульгарное, «узколобое» истолкование В. к В., которое понимает ее чуть ли не как «культ силы», распущенность насилия, подставляя Ницше под мифологемы «белокурой бестии» либо массо-идного «жвачного супер-менства», так и то «кликушество сирых и убогих», кто заранее опустив руки, повторяет: «у сильного всегда бессильный виноват». Те и другие забывают, что грубая, внешняя сила всегда растрачивается, «умирает» в том, на что она направлена, если она не возвращается к себе самой, если нет принципа «сохранения и возрастания». Внешняя сила - лишь следствие власти, но не предшествует ей. Таким образом, В. к В. не может быть понята и сведена лишь к внешнему господству. Потому Ницше выдвигает императив: «Прежде,\' чем господствовать над другими, научись властвовать над собой». Это не значит, что невозможно или отсутствует социально-политическое измерение и прочтение В. к В., но это значит, что у Ницше тайна «политической воли» и власти как господства заключена во власти как са-мо-властвовании; потому, кстати, «метафизика В. к В.» предшествует как социальной онтологии, так и всяческой политологии. Ведь Ницше не говорит «Wille zur Herrschaft», но именно «Wille zur Macht». В немецком языке власть как господство, правление, царство обозначается словом «Herrschaft». «Macht» также имеет значение власти, в том числе и в политическом смысле, но исконное значение этого слова - прежде всего сила, мощь могущество. «Macht» производно от глагола «machen» - делать, производить, изготавливать, поступать. «Macht» - это сила про-из-водящего, это могущество делающего, это мощь поступка, это власть дела. «Macht» - это способность нечто сделать, произвести, поступить; как потенция, она предшествует акту. Говоря о «Wille zur Macht» Ницше дает нам понять, что в единстве трех модусов воли: хочу, могу и должен, основополагающим является как раз «я могу». Могущество власти, сила воли заключается не в хаосе произвола, но растет из потаенной возможности «могу». Потому-то воля не может быть сведена просто к «слепому желанию» или только к «тупому должест-вованию». Ибо ведь мы можем не хотеть, укрощать желания (принцип аскезы, нирваны); мы можем также не подчиниться повелению, отказаться от всякого «должен», безвольно не исполнить долг (принцип анархии, «праздник непослушания»). Но мы не можем хотеть не мочь; мы не можем и не должны желать немощи, бессилия, слабости. Иначе, мы не исполним долг жизни, мы предадим собственную «волю к жизни» и не отдадим долга. В этом смысле власть как простейший конституирующий момент жизненного потока, выступает для Ницше синонимом жизни; поэтому он зачастую вместо «В. к В.» пишет «воля к жизни». Смысл слова «власть» у Ницше проясляется из синонимического ряда, написанного через запятую: «Сама жизнь ценится мною, как инстинкт роста, устойчивости, накопления сил, власти: где недостает воли к власти, там упадок. Я утверждаю, что всем высшим ценностям человечества недостает этой воли, что под самыми святыми именами господствуют ценности упадка, нигилистические ценности». Лишь онтологическое прочтение принципов автаркии и автономии воли позволяет понять, почему для Ницше В. к В. выступает также и принципом полага-ния ценностей. Сама истина (как и ложь, и все другие «выешие идеалы») оказывается у Ницше такой ценностью, т.е. условием возрастания или ослабления В. к В., положенным вовне. В «Сумерках идолов» он запускает такую стрелу-изречение (аф. 18) в «плоть» рационализма: «Кто не умеет влагать в вещи своей воли, тот, по крайней мере, все же влагает в них смысл: т.е. он полагает, что в них уже есть воля (Принцип «веры»)». Такой «принцип веры» есть предпосылка не только «религиозного сознания», но и всего новоевропейского естественно-научного познания, основанного на картезианском рационализме. И Ницше ехидно замечает в работе «По ту сторону добра и зла»: «Быть может, в пяти-шести головах и брезжит нынче мысль, что физика тоже есть лишь толкование и упорядочение мира (по нашей мерке! - с позволения сказать), а не объяснение мира...». Обратим внимание: не «Книга природы», не Текст, но ис-толкование. Результат познания будет всегда зависеть от того, из чего исходит ис-толкование, т.е. от предпосылок. В случае с «позитивно» настроенной наукой это - «Ego cogito» Декарта. Возражая Декарту, Ницше пишет: «... мысль приходит, когда «она» хочет, а не когда «я» хочу; так что будет искажением сущности дела говорить: субъект «я» есть условие предиката «мыслю». Мыслится (Es denkt): но что это «ся» есть как раз старое знаменитое Я, это, выражаясь мягко, только предположение...». Отнюдь не мышление, тем более понятое как ratio, определяет, т.е. полагает границы жизни; напротив, по Ницше, само cogito как представление положено волей к жизни. В. к В. фундаментальнее, чем воля к истине. Сам разум, по Ницше, есть лишь «модус», одна из форм проявления В. к В. Но когда истины разума как «высшие ценности, идеалы, нормы» служат не возрастанию В. к В., но «отравлению» и упадку жизни, тогда они должны быть сметены; и не потому что они ложны, а потому что они - ценности, положенные слабеющей, немощной, мстительной волей. Отсюда становится ясно, почему Ницше, как никто другой, столь яростно обрушивается на картезианский рационализм. В противовес основоположению системы Декарта: «Ego cogito, ergo sum», - он мог бы сказать: «Ego volo, ergo sum», но этот тезис уже до него был выдвинут Мен де Бираном. Поскольку у Ницше воля изначальнее разума, то его мысль движется так: «Ego volo, ergo cogito, ergo sum», только для него Ego - уже не трансцендентальная субъективность Декарта, по волящий субъект, т.е. трансцендентальная телесность. Недостаточно сказать, что Ницше реабилитирует тело. Он просто смотрит глубже, как бы «сквозь» разум: за бесплотным трансцендентальным Ego он видит «страдающее тело»; за осмотрительным рассудком он видит трусливую, немощную волю; за решимостью разума он видит «танец» утверждения жизни. Поскольку сущностью воли к жизни является власть, основополагающий тезис Ницше мог бы звучать так: «Ego impero, ergo sum». Иными словами, «диктатуре разума» Ницше противополагает «империю воли»; вернее, тотальность разума, как она представлена у Декарта или у Гегеля, он вписывает в границы «империи воли». Отсюда понятно, почему Хайдеггер в «Европейском нигилизме» парадоксальным образом сближает позиции Декарта и Ницше в рамках одной метафизической установки. Весь радикализм Ницше выливается в то, что вместо одной человеческой определенности - «я мыслю», он полагает другую определенность - «я волю», в качестве основания бытия сущего, т.е. как subjectum. Проблемы как для Декарта, так и для Ницше начинаются там, где встает вопрос о границах как разума, так и воли. Но если Декарт начинает, то Ницше завершает. Он ведь еще до Хайдеггера заговорил о «преодолении метафизики». Ницше выходит на границы «империи воли», когда касается тайны метафизики, вводя символ круга. В работе «Так говорил Заратустра» карлик, воплощающий «дух тяжести» прежней метафизической мысли, говорит: «Все прямое лжет... Всякая истина крива, само время есть круг». Тайна В. к В. таится в проблеме «круга воли» и Ницше почувствовал проблему границы, а тем самым и преодоления метафизики, когда от «В. к В.» с необходимостью подошел к своей идее «вечного возвращения того же самого». Вот как Ницше «философствует молотом» в конце работы «Сумерки идолов»: «Подтверждение жизни даже в самых непостижимых и суровых ее проблемах; воля к жизни, ликующая в жертве своими высшими типами собственной неисчерпаемости, - вот что назвал я дионисическим... Не для того, чтобы освободиться от ужаса и сострадания..., а для того, чтобы, наперекор ужасу и состраданию, быть самому вечной радостью становления, - той радостью, которая заключает в себе также и радость уничтожения... тут я снова возвращаюсь на ту почву, из которой растет мое хотение, моя мощь, - я, последний ученик философа Диониса, - я, учитель вечного возвращения...». Но и сегодня, спустя сто лет после сумасшествия Ницше и почти век со дня его кончины, когда безумие рационализированного и технократического мира давно захлестнуло безумство мысли «последнего ученика Диониса»; когда извращения жизни стали чуть-ли не «перверсивной нормой» не только массовой культуры, но также искусства и мысли; когда в потоке деконструктивизма и симулякров сама жизнь становится симуляцией; когда появилось слишком много «сверх-чело-вечков», которые «облизнулись» по поводу В. к В. (как раз в том смысле, о котором предупреждал Достоевский: «Если Бога нет, то все дозволено»); сегодня мы вновь возвращаемся к Ницше, который вседозволенности, распущенности, «плебейству» разума противопоставил решимость, мужественность, «аристократизм» мысли. И ныне мы должны, хотим и можем спрашивать: Что есть сущее по способу «В. к В.»; что значит, что оно есть; и каковы границы такого понимания бытия сущего? Ведь Ницше учил нас: «Хочешь ты сопутствовать? или предшествовать? или идти сам по себе?... Надо знать, чего хочешь и хочешь ли. Четвертый вопрос совести».
|
