Вопросы по экономике

[violet drum]

17.07.2016 - 23:41
ЕЦБ, или Кто хозяин в европейском доме

КАТАСОНОВ Валентин
Британский референдум 23 июня усилил дезинтеграционные тенденции в ЕС и побудил окинуть свежим взглядом всю конструкцию Европейского союза. Среди высших органов власти ЕС (их семь — Европейский совет, Европейский парламент, Совет Европейского союза, Европейская комиссия, Суд Европейского союза, Европейская счётная палата, Европейский центральный банк — ЕЦБ) упоминаемый обычно последним в списке ЕЦБ является отнюдь не последним по значению. Более того, есть основания считать, что по степени влияния на жизнь Европы ЕЦБ — важнейший институт Евросоюза.

ЕЦБ — главный в семёрке институтов Евросоюза

ЕЦБ со штаб-квартирой во Франкфурте-на-Майне — центральный банк зоны евро, в которую входят 19 стран. Главная задача ЕЦБ — поддержание ценовой стабильности в еврозоне (удержание роста индекса потребительских цен в пределах 2% в год). При этом на ЕЦБ возложены такие функции, как эмиссия евро (в наличной и в безналичной форме); выработка и проведение денежно-кредитной политики в пределах зоны евро; управление золотовалютными резервами Европейской системы; установление ключевых процентных ставок.

В нормативных документах ЕС особо подчеркивается, что Европейский центробанк действует независимо от других высших органов Европейского союза. Высшим органом ЕЦБ является совет управляющих, формируемый из руководителей центробанков стран-членов еврозоны. Количество голосов в совете определяется экономическим весом страны. Большинство вопросов, однако, решается не советом управляющих, а правлением из шести человек. Одним из членов правления является президент ЕЦБ (Марио Драги).

После финансового кризиса 2007—2009 гг. было начато строительство единой банковской системы Европейского союза, а на ЕЦБ была возложена обязанность выступать в качестве регулятора европейских «системно значимых» банков (это около 130 банковских гигантов). Фактически ЕЦБ отобрал эту функцию у национальных центробанков. Наконец, в 2012 году был создан Европейский стабилизационный механизм (ESM) — своеобразная общая касса стран ЕС для того, чтобы оказывать чрезвычайную финансовую помощь «тонущим» странам (в первую очередь, Греции). Опять-таки ЕЦБ взял на себя функцию присматривать за этим общеевропейским фондом. Фактически ЕЦБ за несколько лет после финансового кризиса сумел подгрести под себя финансово-банковскую систему не только зоны евро, но и всего Европейского союза. Между прочим, это одна из причин того, по которой Великобритания решилась на референдум по вопросу членства в ЕС: угрозы утраты Лондоном контроля над своей финансово-банковской системой стали слишком очевидными.

В континентальной Европе даже те, кто ратует за сохранение ЕС, нередко требуют поставить ЕЦБ на место. Ссылки на то, что высшим органом управления в ЕЦБ является совет управляющих, составленный из руководителей центробанков стран еврозоны, не убедительны. Во-первых, сами национальные центробанки имеют высокую степень автономии и слабо подконтрольны национальным правительствам и парламентам. Во-вторых, ЕЦБ простирает свое влияние за пределы еврозоны.

ЕЦБ и Голдман Сакс

Нынешний президент ЕЦБ Марио Драги занял свое кресло высшего чиновника этого института 1 ноября 2011 года, сменив на этом посту Жан-Клода Трише. Драги сразу же показал, что ни с кем согласовывать свои действия не намерен. Уже в декабре 2011 года он без консультаций с Еврокомиссией и другими высшими органами ЕС принял решение о выделении трёхлетнего кредита на спасение европейских банков. Общая сумма — без малого 500 млрд. евро, причем проценты символические.

Марио Драги вызывает раздражение даже у многих приверженцев европейской интеграции. Его величают «троянским конем» Goldman Sachs. С 2002 по 2005 год Драги был вице-председателем и исполнительным директором банка Goldman Sachs, одного из четырёх крупнейших банков Америки, связанного со всеми финансовыми махинациями на фондовых рынках последнего столетия.

В Европе вспоминают, как этот банк Уолл-стрит в 2000-е годы предоставлял Греции кредиты, подсаживая эту страну на долговую иглу. Была использована специальная техника кредитования, которая позволяла скрывать растущий долг Греции. Брюссель «проспал» закладку долговой мины под «единую Европу». Тайна греческого долга вышла на поверхность как раз в то время, когда Марио Драги занял кресло президента ЕЦБ. С тех пор Европа пребывает в состоянии перманентного долгового кризиса. А чиновники в Брюсселе и в странах-членах еврозоны и ЕС вынуждены соглашаться с любыми «инициативами» ЕЦБ, шантажирующего Европу угрозой финансового коллапса.

Европейцы критикуют ЕЦБ, в первую очередь, за программу «количественных смягчений» (КС). За этим термином скрывается банальная операция создания денег с помощью печатного станка. Та самая операция, которая порицалась на протяжении предыдущего века во всех учебниках по экономике. Первооткрывателем аферы под названием «количественные смягчения» была Федеральная резервная система США. Афера состояла в обмене новеньких долларов на «мусорные» бумаги, которые Федеральный резерв стал скупать на рынке. Мол, такая мера призвана восстановить американскую экономику после кризиса. Никакого восстановления не произошло, а мировая экономика стала наполняться дешёвыми и даже бесплатными деньгами (процентные ставки на денежных рынках стали падать вплоть до нулевой отметки). Эти шальные деньги пошли не в реальный сектор экономики, а на финансовые рынки, где стали надуваться новые пузыри. Угрозы, возникшие в результате реализации программы КС, заставили власти США остановить опасный эксперимент в 2014 году.

А Европа в том же 2014 году решила начать экспериментировать с «количественными смягчениями». Решение было принято Европейским центральным банком и лично его президентом Марио Драги. Последствия программы «количественных смягчений» для европейской экономики оказались еще более плачевными, чем для американской. Дело в том, что ЕЦБ решил усилить эффект программы за счёт введения отрицательных процентных ставок. Уже в 2014 году ЕЦБ объявил об установлении отрицательного процента по своим депозитным операциям, а в марте 2016 года — о переходе к нулевому проценту по ключевой ставке. В Европе появились коммерческие банки с отрицательными процентами не только по депозитным операциям, но и по активным операциям (ипотечные кредиты в Дании и Бельгии). На европейском рынке долговых государственных бумаг с плавающими отрицательными ставками находятся сегодня облигации суммарной стоимостью в несколько триллионов евро!

Европейские компании и банки восприняли эту ситуацию на рынке как свой звёздный час. Они бросились размещать свои корпоративные облигации под 0,5 или даже под 0,1%. И такой процент делает корпоративные бумаги более привлекательными по сравнению с «отрицательными» государственными облигациями. А куда корпоративные эмитенты направляют мобилизованные средства? Средства идут всё на те же финансовые рынки. Рынки разогреваются, пузыри надуваются.

ЕЦБ в свое оправдание заявляет, что он «спасает» Европу. Спасательная операция сводится к тому, что ЕЦБ скупает долговые бумаги ряда европейских стран (Греции, Испании, Португалии, Италии). Марио Драги подогревает спрос на бумаги государств-банкротов. Бумаги эти имеют, как правило, очень большие сроки погашения (10 и более лет). Сейчас они торгуются по ценам, существенно превышающим номиналы, но даже неспециалисту ясно, что эти завышенные котировки в любой момент могут опуститься намного ниже номинала. Обвал рынка неизбежен, можно только гадать, когда он произойдет.

Некоторые европейские эксперты полагают, что президент ЕЦБ действует в интересах Вашингтона и ФРС США, окончательно подрывая конкурентоспособность европейской экономики и ослабляя евро. Другие высказывают мнение, что Драги выступает конкретно в интересах Goldman Sachs. Этот банк выделяется даже на фоне акул Уолл-стрит. Во-первых, он, как никто другой, привык зарабатывать на кризисах, банкротствах, обвалах. Во-вторых, он привык проникать во власть и получать от нее в критические моменты бюджетную и иную поддержку. Именно это позволило ему выстоять во время кризиса 2007—2009 гг.

Дуэль между ЕЦБ и Deutsche Bank

В начале лета недовольство Европейским центральным банком среди политиков, бизнесменов и части банковского сообщества резко возросло. Этому способствовали действия крупнейшего в континентальной Европе частного финансового института — Deutsche Bank. В конце июня он обнародовал аналитический документ с оценкой последствий политики ЕЦБ. Последствия эти губительны, так как почти бесплатные деньги искусственно продлевают жизнь компаний-банкротов, усугубляют кризис перепроизводства, препятствуют восстановлению рыночного равновесия. Суверенные долги стран-членов еврозоны продолжают расти благодаря скупке облигаций Европейским центральным банком. Документ Deutsche Bank резюмирует: ЕЦБ препятствует проведению структурных реформ в еврозоне и готовит условия для нового, еще более масштабного кризиса. Deutsche Bank призвал ЕЦБ прекратить политику «количественных смягчений» и бесплатных денег.

Прямо или косвенно позицию Deutsche Bank поддержали некоторые другие банки Европы, в первую очередь немецкие. Один из крупнейших банков Германии — Commerzbank — потребовал от ЕЦБ отменить отрицательные процентные ставки по депозитам, предупредив, что в противном случае откажется от депозитных услуг ЕЦБ, а свою денежную ликвидность (сотни миллионов или даже миллиарды евро) будет держать в наличной форме в хранилищах. Критика политики ЕЦБ исходит также от министра финансов Германии Вольфганга Шойбле. В мае Конституционный суд Германии сообщил, что получил жалобу на денежно-кредитную политику Европейского центрального банка. Имена истцов не раскрываются. Предположительно, это группа немецких предпринимателей и экспертов в области экономики и финансов.
Неожиданно на защиту политики ЕЦБ встал глава Банка Франции и член совета управляющих этого банка Франсуа Виллеруа де Гало. Руководители центробанков многих других стран Европы хранят молчание. Это и понятно. Им как профессионалам очевидны долгосрочные разрушительные последствия «смягчающей» политики ЕЦБ, но их страны получают от ЕЦБ «подарки» в виде покупки по выгодным ценам казначейских бумаг. Марио Драги дольше других еврочиновников держал паузу после британского референдума 23 июня. В конце концов, он высказался, назвав итоги голосования «очень печальными». В первые два рабочих дня после референдума (пятница 24 июня и понедельник 27 июня) капитализация мировых фондовых рынков упала на 3 триллиона долларов. Сопоставимый по глубине обвал до этого был зафиксирован лишь в начале мирового финансового кризиса 2007—2009 гг. На финансовой конференции в португальском городе Синтре в конце июня глава ЕЦБ призвал к более тесной координации действий ведущих центральных банков.

Ни у кого нет сомнений в отношении того, что Brexit приведёт к серьезным реформам в ЕС. Наметки таких реформ содержатся в документе под названием «Сильная Европа в небезопасном мире» (Ein starkes Europa in einer unsicheren Welt). Под документом стоят подписи министров иностранных дел Германии и Франции — Франк-Вальтера Штайнмайера и Жан-Марка Эйро. Предлагаемые ими радикальные реформы направлены на дальнейшее лишение стран-членов их суверенных прав. Меморандум предусматривает создание «ядра» ЕС в виде «европейского супергосударства», в котором страны-члены окончательно теряют свой национальный суверенитет. О роли и месте ЕЦБ в новой европейской архитектуре документ ничего не говорит.

[violet drum]

США закупили первую партию российского топлива для АЭС

19.07.2016 - 9:08
США закупили первую партию российского топлива для АЭС | Русская весна
Пока украинцы с большим трудом и аварийными остановками АЭС пытаются перейти на американское топливо Westinghouse, США закупают российское.

Компания ТВЭЛ, принадлежащая Росатому, подписала первый контракт на опытно-промышленную эксплуатацию российского топлива «ТВС-Квадрат».

Об этом официально сообщили представители Росатома, добавив, что оно будет использовано на одной из атомных электростанций США.

ТВЭЛ и американская компания GNF-A договорились о совместной работе по выводу ядерного топлива «ТВС-Квадрат» на американский рынок еще в мае этого года, вскоре после чего было подписано соответствующее соглашение.

О намерениях Росатома поставлять топливо для американских АЭС говорилось еще шесть лет назад. Тогда специалисты отмечали, что желание американских компаний покупать российское ядерное топливо обусловлено более высоким качеством, чем у западных аналогов, и меньшей ценой.

[Этика свободы]

Людвиг фон Мизес и «свободный от ценностных суждений» принцип Laissez Faire [13]

Обратимся теперь к позиции Людвига фон Мизеса по поводу праксиологии в целом, ценностных суждений и оценки общественной политики. Случай Мизеса особенно интересен, так как он был из всех экономистов двадцатого столетия наиболее бескомпромиссным и последовательным сторонником принципа laissez faire и, одновременно, наиболее жестким и бескомпромиссным защитником экономики без ценностных суждений и оппонентом любой объективной этики. Как он пытался совместить эти две позиции? [14]

Мизес предлагал два отдельных и очень различных решения этой проблемы. Первый путь - это вариант принципа единогласия. По существу этот вариант утверждает, что экономист сам по себе не может выносить оценку правительственной политике. Если, однако, предлагаемая политика ведет к следствиям, выявляемым праксиологией, которые сторонники этой политики считают плохими, то экономист, свободный от ценностных суждений, имеет право назвать такую политику «плохой». Так, Мизес пишет:

    «Экономист исследует, может ли мера А привести к результату P, для достижения которого она рекомендована и обнаруживает, что она приводит не к P, а к результату G, который даже защитники меры А считают нежелательным. Если экономист, опираясь на результат своего исследования утверждает, что мера А – плохая, то он не выносит ценностного суждения. Он просто говорит о том, что с точки зрения достижения цели P мера А неприемлема».[15]>

И вновь:

    «Экономика не говорит, что … правительственное вмешательство даже в цену только одного блага … нечестно, плохо или неосуществимо. Она говорит, что такое вмешательство делает ситуацию хуже при оценке с точки зрения самого правительства и тех, кто поддерживает его вмешательство». [16]

Это, конечно, весьма остроумная попытка разрешить использование терминов "хороший" и "плохой" без вынесения ценностного суждения; экономист в таком случае становится чистым праксиологистом, техником, указывающим своим слушателям и читателям, что они сами сочтут политику «плохой», если он раскроет все ее следствия. Но при всем ее остроумии попытка полностью провалилась. Откуда Мизес знает, что считают желательным сторонники конкретного политического решения? Откуда он может узнать об их ценностных шкалах в данный момент и в момент проявления последствий политического решения? Одним из величайших вкладов праксиологических экономистов в науку и состоит в том, что экономисты осознали, что они не знают ничего о ценностных шкалах других индивидов, кроме случаев, когда предпочтения и ценности продемонстрированы в конкретных действиях индивида.

Сам Мизес упирает на то, что:

«индивид не должен забывать, что шкалы ценностей или потребностей проявляют себя только в реальных действиях. Эти шкалы не существуют отдельно от фактического поведения индивидов. Единственный источник, из которого мы черпаем знание об этих шкалах - это наблюдение за человеческой деятельностью. Каждое действие всегда находится в полном соответствии со шкалой ценностей или потребностей, потому что эти шкалы - ничто иное, как инструмент интерпретации человеческих действий». [17]

Исходя из собственного анализа Мизеса – откуда экономист может знать истинные мотивы защиты того или иного политического решения или то, как люди отнесутся к его последствиям?

Поэтому Мизес, как экономист может доказать, что контроль за ценами (в его примере) приведет к непредвиденному следствию – дефициту потребительских благ. Но откуда Мизесу знать, что создание дефицита не есть истинная цель сторонников ценового регулирования? Они могут, к примеру, оказаться социалистами и видеть в контроле за ценами шаг к полному коллективизму. Они могут оказаться эгалитаристами, которые желают дефицита для того, чтобы богатые не могли потратить свои деньги и купить больше товаров, чем бедные. Они могут быть нигилистами, для которых дефицит сам по себе является ценностью. Другие могут принадлежать к бесчисленному легиону интеллектуалов, которые вечно жалуются на «излишнее богатство» нашего общества, или на огромные «растраты» энергии; все они могли бы желать дефицита товаров. Третьи могли бы выступать за регулирование цен, даже узнав о его последствиях в виде дефицита, так как они или их политические союзники получат хорошо оплачиваемую работу в бюрократических органах ценового регулирования. Все эти возможности существуют и ни одна из них не совместима с предположением Мизеса как экономиста, свободного от ценностных суждений, что все сторонники ценового регулирования или другой государственной интервенционистской меры, откажутся от ее защиты, когда экономист покажет, что мера плохая. Фактически, коль скоро Мизес допускает, что если хотя бы один из сторонников ценового регулирования станет его поддерживать по любой причине даже ознакомившись с его последствиями, то Мизес как праксиолог и экономист не сможет более называть меру «плохой», «хорошей» или даже «соответствующей» или «несоответствующей» без введения в политические заявления ценностных суждений, которые сам считал недопустимыми в науке о человеческой деятельности. [18] И тогда он станет для всех защитников конкретного политического решения не техническим комментатором, а сам встанет на одну из сторон в конфликте ценностей.

Более того, у защитников «несоответствующих» политических решений есть другая фундаментальная причина оставаться при своем мнении, даже узнав о праксиологической цепи последствий. Праксиология может однозначно показать, что любая правительственная политика приведет к следствиям, которые большинству людей как минимум покажутся отвратительными; однако (и это жизненно важно), наступление большинства этих последствий требует времени; некоторых – очень длительного времени. Ни один экономист не сделал больше чем Людвиг фон Мизес для разъяснения универсальности временных предпочтений в человеческой деятельности - праксиологического закона, гласящего, что любой человек предпочтет получить фиксированное удовлетворение потребностей раньше, а не позже. И, естественно, Мизес, как ученый, свободный от ценностных суждений, никогда не станет критиковать уровень временных предпочтений, говоря, к примеру, что у А, он «слишком высок», а у Б «слишком низок». Но в таком случае, как насчет живущих в обществе людей с высоким уровнем временных предпочтений, которые возразят праксиологу: «быть может, этот высокий налог или субсидия и приведут к проеданию капитала; быть может, контроль цен ведет к дефициту, но мне все равно. Имея высокий уровень временных предпочтений я больше ценю субсидии в краткосрочном периоде, или краткосрочное удовлетворение от покупки товаров по низким ценам, чем возможные будущие лишения от последствий этих мер». И Мизес, как ученый, свободный от ценностных суждений и оппонент любых концепций объективной этики, не сможет сказать, что они неправы. Доказать преимущества долгосрочного планирования над краткосрочным без отрицания ценностей людей с высоким уровнем временных предпочтений невозможно; невозможно и убедительно сделать это без отказа от его собственной концепции субъективной этики.

В этой связи одним из базовых аргументов Мизеса в пользу свободного рынка является то, что он обеспечивает «гармонию правильно понимаемых интересов всех членов общества». Из его обсуждения, очевидно, что он не просто имеет в виду «интересы» после ознакомления с праксиологическими следствиями рыночной деятельности или правительственного вмешательства. Он также и в особенности имеет в виду «долгосрочные» интересы, как Мизес сам утверждает: «Вместо "правильно понимаемых" интересов можем сказать "интересы в долгосрочном периоде"». [19] Но как же быть с людьми, имеющими высокие временные предпочтения, которые предпочитают руководствоваться краткосрочными интересами? Почему долгосрочные интересы считаются «лучшими», почему «правильное понимание» обязательно должно быть долгосрочным? [20] Мы, таким образом, видим, что попытка Мизеса защитить принцип laissez-faire, оставаясь при этом свободным от ценностных суждений, на основании предположения о том, что защитники правительственного вмешательства откажутся от своих позиций, узнав о негативных его последствиях, полностью провалилась.

Существует и другой путь, значительно отличный от первого, которым Мизес пытается примирить свою защиту принципа laissez-faire с абсолютной свободой ученого от ценностных суждений. Этот путь состоит в том, чтобы занять позицию значительно более совместимую с праксиологией: признать, что экономист в качестве экономиста может только прослеживать причинно-следственные связи, и не должен участвовать в ценностных обсуждениях или защищать те или иные политические решения. Идя этим путем, Мизес признает, что ученый-экономист не имеет права защищать свободу рынка, но затем добавляет, что как гражданин он имеет это право. Как гражданин, Мизес теперь предлагает систему ценностей, но этого недостаточно, так как он пойман в дилемму. Как праксиолог он знает, что в качестве ученого-экономиста он не должен выносить ценностных суждений или защищать ту или иную политику; он не может позволить себе вносить и защищать произвольные ценностные суждения. И тогда, как утилитарист (а Мизес, как и большинство экономистов, безусловно, является утилитаристом в этике, хотя при этом является кантианцем в эпистемологии), он вносит только одно узкое ценностное суждение: что он стремится к удовлетворению целей наибольшего числа людей (к счастью, в этой формулировке Мизес не подразумевает, что знает цели каждого).

Как Мизес объясняет, в своем втором варианте:

«Либерализм [т.е. laissez-faire либерализм] – это политическая доктрина. ... Как политическая доктрина (в отличие от экономической науки) он не нейтрален по отношению к ценностям и конечным результатам деятельности. Он предполагает, что все люди или, по крайней мере, большинство людей намереваются достигнуть каких-либо конкретных целей. Он дает им информацию о средствах, подходящих для реализации их планов. Лидеры либерального учения четко понимают тот факт, что их утверждения пригодны только для тех людей, которые привержены своим ценностным принципам. Праксиология и, следовательно, экономика используют термины «счастье» и «избавление от дискомфорта» в чисто формальном смысле, либерализм придает этим терминам конкретные значения. Он предполагает, что люди предпочитают жизнь смерти, здоровье болезни, … процветание бедности. Либерализм учит людей как действовать в соответствии с этими ценностями». [21]

В этом варианте Мизес успешно избежал внутреннего противоречия между действиями свободного от ценностных суждений праксиолога и защитой принципов laissez-faire. Утверждая в этом варианте, что ученый-экономист не может участвовать в политических дискуссиях, он предстает гражданином, желающим выносить ценностные суждения. Но он не желает просто защищать ценностные суждения ad hoc [применительно к конкретному случаю – прим. перев.]. По-видимому, он чувствует, что оценивающий интеллектуал должен представить некую этическую систему для оправдания таких ценностных суждений. Но будучи утилитаристской, система Мизеса нежизнеспособна. Даже в качестве оценивающего либерала, сторонника laissez-faire, он выносит только одно ценностное суждение о том, что он присоединяется к большинству людей, в их желании мира, процветания и изобилия. Будучи противником объективной этики и чувствуя себя неудобно при вынесении ценностных суждений даже в качестве гражданина, он стремится ограничиться минимально возможной степенью таких суждений. Согласно его утилитаристской позиции, его ценностным суждением является желательность удовлетворения субъективных потребностей максимально возможного числа людей.

Здесь можно привести несколько критических замечаний по этой позиции. В первую очередь, хотя праксиология действительно может продемонстрировать, что принцип laissez faire ведет к гармонии, процветанию и изобилию, в то время как правительственное вмешательство ведет к конфликтам и обнищанию, [22] и вполне вероятно, что большинство людей ценят первое выше, чем второе, неверно утверждение о том, что это все их цели и ценности. Столь выдающемуся исследователю порядковых шкал ценности и убывающей предельной полезности следовало бы уделить больше внимания таким конкурирующим целям и ценностям. К примеру, многие люди, руководствуясь завистью или ошибочной теорией справедливости, могут предпочесть большее равенство доходов, чем предлагает свободный рынок. Многие люди, к примеру, вышеупомянутые интеллектуалы могут предпочесть меньшее изобилие, чтобы снизить, предполагаемое «излишнее» богатство. Другие, как мы упоминали ранее, предпочли бы разграбить капитал богатых в краткосрочном периоде, даже осознавая вредные эффекты этих действий в долгосрочном, из-за того, что у них высокий уровень временных предпочтений. Вероятно, очень немногие из этих людей захотят довести правительственное вмешательство до точки тотального обнищания и разрушения – хотя и это может случиться. Но коалиция упомянутых людей легко может выступить за некоторое снижение благосостояния и процветания в пользу своих ценностей. Они легко могут решить, что стоит пожертвовать толикой богатства и производительности в пользу возможности удовлетворения зависти, жажды власти или страсти к подчинению или, к примеру, трепету «национального единения», которыми они могли бы насладиться из-за (предположительно короткого) экономического кризиса.

Что может ответить Мизес большинству публики, которая учитывает все праксиологические последствия, но все равно в той или иной степени остается этатистами потому, что это позволяет им достичь каких-то альтернативных целей? Как утилитарист он не может примириться с этической природой их выбранных целей, так как в качестве утилитариста он ограничил себя только одним ценностным суждением о том, что он поддерживает достижение субъективных целей максимальным числом людей. Единственный ответ, который мог бы в выбранных рамках дать Мизес – это то, что правительственное вмешательство имеет свойство накапливаться, что экономика может двигаться только к свободному рынку или к полному социализму, который, как показывает праксиология, приносит хаос и обнищание, как минимум для индустриального общества. Но и это тоже не полностью удовлетворительный ответ. Хотя многие или даже большинство программ правительственного вмешательства действительно накапливаются, этим свойством обладают не все программы. Более того, накопление негативных факторов происходит достаточно медленно, что позволяет большинству игнорировать их за счет временных предпочтений, даже зная все последствия. И что дальше?

Мизес попытался использовать накопительный аргумент для ответа на возражение о том, что население предпочитает эгалитарные меры, даже зная, что они будут обеспечиваться за счет потери ими части богатства. Комментарий Мизеса состоял в том, что «резервный фонд» в Европе уже почти исчерпан и любые уравнительные меры теперь будут идти непосредственно за счет кошельков масс через увеличение налогообложения. Он предполагал, что когда это станет явным, массы перестанут поддерживать интервенционистские меры. [23] Но, во-первых, этот аргумент не работает для предыдущих эгалитарных мер. Во-вторых, даже если массы были бы убеждены, не существует неопровержимых доказательств; массы в прошлом определенно поддерживали и предположительно будут поддерживать в будущем эгалитарные и другие государственные меры несмотря на то, что им известны последствия в виде снижения их собственных доходов.

Так Дин Раппард заметил в своей хорошо продуманной критике позиции Мизеса:

«К примеру, выберет ли британский избиратель конфискационное налогообложение высоких доходов, в надежде, что ему что-либо от этого перепадет или потому что это снижает раздражающее его социальное неравенство? И в целом разве редко стремление к равенству в современных демократиях перевешивает желание улучшить материальное положение всех»?

На примере собственной страны, Швейцарии, Дин Раппард показал, что городское коммерческое и промышленное большинство населения постоянно и часто общим голосованием одобряет меры по субсидированию меньшинства фермеров в целенаправленных попытках затормозить индустриализацию за счет снижения собственных доходов.

Раппард замечает, что городское большинство делает это не в «абсурдном убеждении, что оно, таким образом, увеличивает свой доход». Напротив,

«довольно целенаправленно и открыто политические партии жертвуют немедленным ростом материального благосостояния своих членов с целью предотвратить или хотя бы замедлить полную индустриализацию страны. Более сельскохозяйственная, хотя и более бедная Швейцария – это на сегодня доминирующее желание швейцарского народа». [24]

Здесь важно то, что Мизес не только как праксиолог, но даже и как либерал-утилитарист не может ни слова возразить против таких государственных мер, так как большинство народа учитывает праксиологические следствия и готово их претерпеть для достижения целей, отличных от благосостояния и процветания.

Более того, существуют виды правительственного вмешательства, которые не имеют малый или не имеют вовсе накопительного эффекта и которые могут даже оказывать очень малое влияние на снижение производительности или благосостояния. Давайте вновь предположим - и это предположение с учетом исторических фактов не будет слишком притянутым за уши – что подавляющее большинство в обществе ненавидит рыжеволосых. Предположим также, что рыжеволосых в обществе очень мало. Большинство решает, что очень желает казни всех рыжих. Вот, пожалуйста. Казнь рыжих имеет высокую ценность для подавляющего большинства в обществе; рыжих немного, поэтому значительного снижения производительности не произойдет. Как Мизес теперь может опровергнуть эту политику, как праксиолог или как либерал-утилитарист? Я утверждаю, что никак.

Мизес делает еще одну попытку утвердить свою позицию, но еще менее успешную. Критикуя аргументы сторонников правительственного вмешательства, основанные на равенстве и других моральных соображениях, он отрицает их как «эмоциональные высказывания». После еще одного подтверждения, что «праксиология и экономисты … нейтральны по отношению к любым моральным заповедям» и заявляя, что «тот факт, что подавляющее большинство людей предпочитает большее количество материальных благ меньшему - это историческая данность и ей нет места в экономической теории», он делает вывод, настаивая на том, что «те, кто не согласны с выводами экономической теории должны оспаривать их аргументировано, а не … обращаясь к произвольным, предположительным этическим стандартам». [25]

Но я утверждаю, что это неверно, так как Мизес должен признать, что никто не может принять решение относительно любой политики без вынесения этического или ценностного суждения. Но если это так, и поскольку Мизес считает все ценностные суждения и этические стандарты произвольными, как он может денонсировать эти конкретные этические суждения как «произвольные»? Далее, едва ли корректно для Мизеса отрицать эти суждения как «эмоциональные», так как для него, как для утилитариста, разум не может быть источником этических принципов, и которые, следовательно, устанавливаются только субъективными эмоциями. Бессмысленно Мизесу и требовать от своих критиков «разумной аргументации», так как он сам отрицает, что разумная аргументация может использоваться для создания этических ценностей. Более того, человек, чьи этические принципы приводят его к поддержке свободного рынка, также будет отвергнут Мизесом как равно «произвольный» и «эмоциональный», даже если тот учитывал законы праксиологии перед принятием этического решения. И, как мы видели выше, большинство людей стремится, во всяком случае, в некоторой степени, к целям, более возвышенным, нежели их собственное материальное благосостояние.

Итак, хотя праксиологическая теория чрезвычайно полезна в обеспечении информации и знаний для формирования экономической политики, самой по себе ее не может быть достаточно для вынесения экономистом ценностных суждений или защиты любой общественной политики. Более конкретно, ни праксиологической экономики, ни либерального утилитаризма Мизеса не достаточно для доказательства принципа laissez faire и экономики свободного рынка. Для этого доказательства необходимо выйти за пределы экономики и утилитаризма и установить объективную этику, которая утверждает приоритетную ценность свободы и морально осуждает все формы этатизма, от эгалитаризма, до «казни всех рыжих», а также и жажду власти и удовлетворение зависти. Для полного утверждения свободы, ученый не должен быть методологическим рабом любой цели, которая может понравиться большинству публики.

[Джеффри Такер]

Как поддерживают порядок в приватизированном городе

Все территории общего пользования в Атлантик Стэйшен, в число которых входят улицы, тротуары, парки и аллеи, являются частной собственностью.

Так гласит строка из «Правил внутреннего распорядка» Атлантик Стэйшен, района, расположенного в Атланте, Джорджия: сказочном городе внутри другого города. Однако, именно эта строка и меняет всё. Благодаря ей одна квадратная миля в сердце этого огромного города сделала для создания красивой, процветающей, разнообразной и счастливой жизни больше, чем 50 лет существования «городского возрождения» и других государственных программ.

Это сообщество возникло на территории, где ранее находился старый сталелитейный завод, открывшийся в 1901 и закрывшийся в 1970-ых, оставив после себя разрастающуюся пустошь. Атлантик Стэйшен открылся 10 лет назад как фантастическое предпринимательское начинание — детище The Jacoby Group, во главе которой стоял Джим Джакоби, которое финансировалось, в основном, из частных источников (помощь города состояла в налоговых послаблениях и небольших вложениях в инфраструктуру).

Это не закрытое общество, отгороженное от широкой публики в интересах элиты. За вход не нужно платить. Всё является общедоступным и попадает под действие законов о коммерческой недвижимости. Тем не менее, разница между частной и коммунальной частью города разительна.

Вы сможете её заметить, едва войдя на территорию Атлантик Стейшн. В то время, как множество районов Атланты находятся в бедствующем положении, эта зона в самом сердце города чиста и красочна, а жизнь в ней бьёт ключом.

Не так давно вечером, перед тем, как посетить великолепный кинотеатр в этом месте, я сидел на улице в патио мексиканского ресторана, наблюдая за тем, как взрослые и дети играли и веселились на озеленённой территории, служившей мини-парком, в центре этого городского капиталистического эксперимента. Там были люди всех рас, классов и возрастов. Они слушали живую музыку и подпевали.

В тот момент меня внезапно переполнило чувство утопичности происходящего. Это выглядело как идеализированная сцена, которую можно встретить в рекламе газировки или короткой весёлой поездки на отдых. Это была одна из самых счастливых сцен, которые мне когда-либо приходилось видеть в городе. Тот вечер был самым обычным, а дело происходило в месте, которое всего лишь 20 лет назад было выжженной зоной бедствия с низкой стоимостью аренды, районом, из которого люди предпочитали бежать. Сейчас же миграционные тенденции изменились. Атлантик Стэйшен стал местом, где вы хотели бы жить и работать.

Пока я гулял, полицейская в униформе пожелала мне хорошего вечера. Я с удовольствием ответил и мы приятно побеседовали. Она поинтересовалась, хорошо ли я провожу вечер, посоветовала несколько баров, мы поболтали о погоде и я продолжил свой путь. Да, она была одета в униформу и, вероятно, вооружена, но не представляла для меня угрозы. Она была сообразительной и услужливой, но, в то же время, вела себя официально.

А затем меня озарило: полицию здесь в частном порядке нанимали основные влиятельные игроки, которыми являются торговцы, владельцы квартир и другие поставщики услуг (улицы также частные, но к ним предоставляется публичный доступ). По этой причине сами полицейские вносят значительный вклад в благоденствие общества и уровень комфорта потребителей, которые делают здесь покупки. Они - наёмные работники свободной корпоративной системы. В частности, владельцы Атлантик Стэйшен заключили контракт с компанией Chesley Brown, чтобы достичь высокого уровня услуг.

В сегодняшнем чрезмерно милитаризированном окружении просто забыть: поддержание общественного порядка - это законная, полезная и важная профессия. Её представители находятся среди нас, чтобы следить за соблюдением правил и задерживать вандалов и преступников, которые эти правила нарушают. Их даже можно назвать тонкой голубой линией. (прим. переводчика - термин, использующийся в полицейских кругах. Преобразован из фразы «The Thin Red Line” и означает, что полиция является тонкой и единственной гранью, останавливающей цивилизованное общество перед полным хаосом).

Разницу здесь создаёт только частная природа контракта, по которому они наняты. Как и любой другой наёмный работник в этом сообществе,

они вносят свой вклад в ценность этой территории. Как и любой торговец в этом сообществе, они здесь для того, чтобы услужить клиентам.

Чем большую ценность имеет сообщество, тем больше стоит их работа. У них есть побудительный мотив хорошо исполнять вверенную работу, что означает стимулировать тех, кто соблюдает правила и изгонять тех, кто эти правила нарушает.

А правила в Атлантик Стэйшен более строги, чем я мог подумать. Существует комендантский час для подростков. Нельзя носить непристойную одежду или одежду с символикой банд. Запрещено ношение оружия. Не разрешается использовать нецензурную брань. Исключено курение. Не следует шумно себя вести, кричать или быть грубым. Разрешается бег трусцой, но нельзя сорваться и начать бегать по улицам, как животное.

Если бы подобные правила внедрил городской совет, люди обосновано пожаловались бы на нарушение собственных прав. Так почему же в этом случае права не нарушены? Потому что это частная собственность и именно собственники определяют правила.

Что более важно, целью внедрения этих правил не является контроль над людьми или управление их жизнями; это делается, чтобы в глазах каждого повысить ценность данного сообщества.

В зависимости от обстоятельств, правила можно изменить. Они могу применяться со всей строгостью или без. Всё зависит от интересов Атлантик Стэйшен и да, того, что лучше для бизнеса.

Но знаете, что интересно в этих правилах? Они не расклеены по всей территории. На самом деле, особо ты их не ощущаешь. Ты просто чувствуешь, что они есть и ощущаешь желание хорошо себя вести. Везде ощущается культура взаимопомощи и хорошего поведения. Эффект от правил состоит в том, что они освобождают тебя от надоедливых вещей, а не ограничивают твоё поведение. Правила ощущаются не как навязывание, а, скорее, как нужное положение вещей. За их соблюдением следят, но с нежностью и заботой.

Впервые я наведался в Атлантик Стэйшен 18 месяцев назад. Меня показалось, что в этом месте что-то не так, но тогда я не знал, что оно полностью приватизировано. Я прогуливался по тротуару и зажёг сигарету. Один из этих приятных полицейских подошёл, поздоровался и вежливо попросил её потушить, мотивируя это тем, что данное действие противоречило правилам этого частного сообщества. Я поинтересовался, имеет ли он в виду этот конкретный дом. Он ответил мне отрицательно, указав, что правила установлены для всей коммуны.

Подобное меня не возмутило. Напротив, я с удовольствием подчинился. Я даже поблагодарил его за доброту. Не было ни штрафов, ни криков, ни возмущения. Никто не забирает твои вещи, не угрожает арестом или штрафами. У тебя есть право уйти. Правила становятся частью рынка правил.

Другой интересной особенностью является то, как Атлантик Стэйшен себя подает. Район не рекламируется как капиталистический эксперимент. Все рекламные слоганы используют стандартные левые дежурные словечки об энергоэффективности, незыблемости, разнообразии, возобновляемости того или другого, сертификатах от множества зелёных групп и т.п. Ни одно из них не имеет ни малейшего значения. Всё упирается в частную собственность. Точка. Именно владение ею позволяет реализовать идеалы, какими бы они ни были.

Урок, который я вынес из всего этого состоит в том, что институты имеют значение. В двух местах могут существовать одинаковые принципы, которые в одном случае обеспечиваются государством, а в другом - частными институциями. Правила поведения могут быть идентичными, однако, результат будет в корне различаться.

Там, где монопольный, оплачиваемый налогоплательщиками энфорсмент может быть жестоким, негибким и насильственным, тот же энфорсмент в рамках рыночной экономики дает прекрасные человечные результаты. Право развернуться и уйти полностью меняет ситуацию.

В контексте дискуссии о полицейском насилии, наиболее интересны выводы для устройства охраны порядка. Когда охрана порядка существует как составляющая рыночной экономики, фраза «служить и защищать» приобретает реальное значение. Это все тот же вопрос сравнения частной и государственной собственности.

По всей стране должно появляться множество подобных сообществ.

Правительства всех уровней испытывают недостаток идей и денежных средств. Когда вы в последний раз слышали о действительно дорогой программе обновления города или о масштабном строительстве муниципального жилья в большом населённом пункте?

К счастью, подобные вещи занимают всё меньшую и меньшую часть нашего настоящего и будущего. Пока государство отдаляется от вопросов планирования, частные компании всё больше перенимают инициативу, прикладывая реальные усилия для восстановления сообщества.

Частные корпорации шаг за шагом претворяют в жизнь невыполненные обещания правительства, и происходит это без особой огласки. Я не видел ни единой истории об этом сообществе на первых полосах, хотя тысячи статей должны гласить что-то вроде «Частная коммерция спасает Атланту!».

Частное имущество и свободная коммерция - это два секретных ингредиента, которые делают жизнь прекрасной! Приезжайте с Атлантик Стэйшен и убедитесь сами.

[Ганс-Герман Хоппе]

Теория и история

В самых общих словах я хочу показать, насколько незаменима теория для правильной трактовки истории.
История – последовательность событий, разворачивающихся во времени, - слепа. Она не объясняет причин и последствий. Мы согласимся, что феодальная Европа была бедной, монархическая Европа была богаче, и демократическая Европа пока еще богаче, или что Америка девятнадцатого века с низкими налогами и немногочисленными правилами и нормами была бедной, в то время как современная Америка с высокими налогами и всевозможными положениями богата. Но была ли Европа бедна из-за феодализма и начала богатеть по причине перехода к монархии и демократии? Или Европа богатела вопреки монархии и демократии? Или эти явления не взаимосвязаны?

Точно также и современная Америка: богаче вследствие более высоких налогов и многочисленных норм и правил или несмотря на них? Процветала бы Америка еще больше, если бы нормы, правила и налоги остались на уровне девятнадцатого века? Историки и псевдоисторики не могут ответить на эти вопросы, и какие бы статистические манипуляции с данными они не производили, факт остается фактом. Любую последовательность эмпирических событий можно отнести к любой из соперничающих, взаимно исключающих трактовок.

Для того чтобы принять одну из таких трактовок, нам нужна теория. Под теорией я понимаю некое утверждение, истина которого зависит не от дальнейшей практики, а устанавливается априори. Это не значит что, доказывая теорему, эмпирические знания не принимаются во внимание. Это значит, что даже при наличии эмпирического опыта, теория способна проникать в суть, логически продолжая и развивая отдельные исторические события. Теоретические утверждения оперируют необходимыми фактами и взаимосвязями и косвенно затрагивают ошибочные утверждения. Таким образом, практика может иллюстрировать теорию. Но историческая практика не способна ни доказать теорему, ни опровергнуть ее.

Австрийская школа

Экономическая и политическая теория, особенно австрийского толка, - яркий пример использования таких теорем. К примеру, большее количество блага лучше, чем меньшее количество этого же блага; производство должно предшествовать потреблению; то, что потребили сейчас, не может быть опять потреблено в будущем; цены, установленные ниже равновесной цены спроса и предложения, приведут к постоянному дефициту; отсутствие частной собственности в производстве делает невозможным ценообразование на факторы производства, а без цен на факторы производства невозможно провести калькуляцию себестоимости; увеличение денежной массы в обращении не приведет к увеличению всеобщего богатства, а только перераспределит существующее богатство; монополия (отсутствие свободного выхода на рынок) приводит к повышению цен и снижению качества товара в отличие от конкуренции; вещью или ее частью не может одновременно обладать более чем одна сторона; демократия (принцип подчинения меньшинства большинству) и частная собственность несовместимы

Конечно теория не может заменить историю, но в то же время без четкого понимания теории неизбежны грубые ошибки в толковании исторических фактов.

Например, выдающийся историк Кэрролл Куигли утверждает, что изобретение частичных резервов в банковском деле стало основной причиной беспрецедентного роста благосостояния, связанного с промышленной революцией, а многочисленные историки объясняют экономическое положение стран с советской моделью социализма отсутствием демократии.

С теоретической точки зрения подобные трактовки надо категорически отвергнуть. Увеличение денежной массы в обращении не приводит к большему процветанию, а только к перераспределению богатства. Стремительный рост благосостояния во время промышленной революции произошел несмотря на систему банковских частичных резервов. Точно как экономическое состояние соцстран не может быть причиной отсутствия демократии. Причина тому отсутствие частной собственности среди факторов производства. «Общепринятая история» пестрит подобного рода ошибочными толкованиями. Теория дает возможность исключать некоторые исторические факты как ошибочные, несовместимые с природой вещей. По тому же принципу, она позволяет нам моделировать исторические вероятности, даже если они не имели место быть.

Ревизионистская история

Наглядно опираясь на экономические азы и политическую теорию, я воссоздаю в своей книге ревизионистскую реконструкцию современной Западной истории, начиная с возвышения государств с абсолютной монархией, заканчивая феодальными образованиями, не оформившимися в государства, анализирую преобразование, начатое французской революцией и практически законченное Первой мировой войной, рассматриваю западную цивилизацию от монархического до демократического строя, а также возвышение США до ранга «глобальной империи». Неоконсерватистские писатели, такие как Френсис Фукуяма, считают это возвышение прогрессом цивилизации, провозглашают «конец истории», завершающийся триумфом западной, т.е. американской, демократии и ее глобализацией (подгонкой мира под свою демократию).

Миф первый

Моя теоретическая трактовка совершенно иная. Она потребует развенчания трех исторических мифов. Первый и самый фундаментальный миф – это убеждение, что возникновение государств из первоначального хаотичного устройства повлекло экономический прогресс и развитие цивилизации. В действительности, теория подтверждает, что любой прогресс должен был возникнуть вопреки, а не вследствие, становления государства.

Под понятием государство условно понимают орган, который обладает принудительной территориальной монополией на конечное принятие решений (отправление правосудия) и налогообложение. Исходя из этого определения, любое государство, несмотря на его частную конституцию, экономически и этически несовершенно. С точки зрения потребителя, любой монополист – «зло». Под монополией таким образом понимается отсутствие свободного допуска к производству определенных товаров: только субъект А может производить товар Х.

Монополия приносит «зло» потребителям, поскольку, защищая свои производственные ниши от потенциальных новых производителей, она устанавливает более высокую цену на свой продукт, снижая качество, в отличие от свободного рынка. Монополист, обладающий правом принятия конечного решения, еще больше несет «зла». В то время как другие монополисты будут производить блага низкого качества, монополист-судья, кроме того еще будет производить антиблага, принимая решения в свою пользу, поскольку он – последняя инстанция в разрешении любого конфликта, в том числе и тех, в которых задействован сам. Следовательно, вместо того, чтобы предупреждать и разрешать конфликты, монополист-судья будет их провоцировать, для того, чтобы уладить их с выгодой для себя.

Никто не только не примет таких монополистских решений, но и никогда не согласится с тем условием, что он единолично устанавливает цену на подобного рода «услуги». Можно ожидать, что такой монополист будет использовать еще больше ресурсов (налоговые поступления), чтобы производить все меньше благ и создавать все больше антиблаг. Не в целях самозащиты, а для давления и эксплуатации. В результате выходит не мирное сотрудничество и социальный порядок, а конфликт, провокация, агрессия, давление и обеднение, одним словом, де-цивилизация (деградация). Прежде всего, это наглядно демонстрирует история государств. Такова передовая история бесчисленных миллионов невинных государственных жертв.

Миф второй

Второй миф об историческом преобразовании абсолютных монархий в демократические государства. Не только неоконсерваторы принимают это преобразование за прогресс, практически все согласны с тем, что демократия – это движение вперед по отношению к монархии, именно она следствие экономического и морального развития. Такая трактовка становится занимательной в свете того факта, что демократия послужила первоисточником для всех форм социализма: европейского демократического социализма, американского либерализма и неоконсерватизма, также как и для интернационального (советского) социализма, итальянского фашизма, и национального (нацистского) социализма. Важным моментом является то, что эта трактовка противоречит теории; тогда как и монархия и демократия имеют недостатки как государственный строй, демократия хуже монархии.

В теории для преобразования монархии в демократию требуется не больше не меньше, чем замещение потомственного «владельца» монополии – принца или короля – на временных, сменных руководителей монополии – президентов, премьер-министров, членов парламента. И короли, и президенты создают антиблага: являясь владельцем монополии: король может продать или завещать ее, но он будет задумываться о том, как его действия отразятся на величине капитала. Будучи владельцем основного капитала на «своей» территории, король в какой-то степени ориентирован на будущее. Для того чтобы сохранить и приумножить стоимость своей собственности, он будет извлекать выгоду умеренно и с расчетом. Временный сменный демократический правитель, напротив, не владеет страной, но до тех пор пока он во главе, ему позволяется пользоваться всеми благами с выгодой для себя. Он имеет право на временное пользование, а не на основной капитал. Что не отменяет эксплуатацию. Напротив, она становится недальновидной (ориентированной на сегодняшний день), плохо просчитанной, расчеты выполняются, не принимая во внимание величину основного капитала.

Существование свободного входа не является преимуществом для демократического строя (тогда как в монархии вход ограничен по усмотрению короля). Только конкуренция в производстве благ несет пользу. Что касается конкуренции в производстве антиблаг, здесь пользы нет, в действительности это абсолютное зло. Короли, вступая в должность по праву рождения, могут оказаться безобидными дилетантами либо достойными мужами (а в случае сумасшествия, они будут быстро изолированы или если надо, убиты ближайшими родственниками, заботящимися о владениях династии). Это отличается от выбора глав правительства посредством народного голосования, где, в сущности, невозможна победа интеллигентного или достойного кандидата. Президенты и премьер-министры занимают свои должности, преуспев в качестве демагогов, не знающих морали. Отсюда вывод: демократия, в сущности, подтверждает, что только опасные люди занимают руководящие должности в правительстве.

В частности, демократия видится как увеличение социальной нормы временного предпочтения (ориентация на сегодняшний день) или «инфантилизация» общества. Это выражается в постоянно повышающихся налогах, в увеличении массы бумажных денег и их инфляции, в непрекращающемся потоке законопроектов, и в непрерывно растущем «общественном» долге. Таким образом, демократия ведет к снижению накоплений, росту юридической неопределенности, моральному релятивизму, беззаконию и разгулу преступности. Более того, демократия – это инструмент для конфискации богатства и доходов и их перераспределения. Она допускает законно обоснованное «изъятие» собственности (у имущих лиц) и ее «передачу» другим лицам (неимущим). А поскольку то, что перераспределяется, по-видимому, ценно – то, чего у имущих очень много, а у неимущих слишком мало, - каждое такое перераспределение снижает стимул иметь или производить что-либо ценное. Другими словами, возрастет процент неправильных людей, у которых не такие обычаи и привычки, которые не так одеваются и ведут себя, и жизнь в обществе становится не столь приятной.

И последний, но не маловажный момент: можно считать, что демократия радикально изменила правила ведения войны. Поскольку и короли и президенты могут перекинуть издержки своей агрессии на других (посредством налогов), и те и другие будут более чем умеренно агрессивны и воинственны. Тем не менее, мотив для вступления в войну короля типично собственнический, это вопрос наследственного имущества. Цель его войны осязаема и материальна: завладеть контролем над некой территорией и ее жителями. Для достижения данной задачи в его интересах уметь различать воюющую сторону (его врагов и цели поражения) от стороны, не участвующей в боевых действиях и ее собственность, которая выходит из войны целой и невредимой. Демократия переродила войны местного значения королей в войны тотальные. Мотив для начала войны стал идеологическим – демократия, свобода, цивилизация, гуманизм. Цели войны неосязаемы и эфемерны: потерпевшая поражение сторона меняет свои идеологические взгляды после «безоговорочной» капитуляции (последняя может включать такие средства, как массовое убийство гражданских, поскольку нельзя быть полностью уверенным, действительно ли они поменяли свои убеждения). В условиях демократии границы между воюющей и невоюющей сторонами размываются и, в конце концов, исчезают, массовая война – вербовка, повсеместные военные сборища, - также как «сопутствующий побочный урон» становятся частью стратегии.

Миф третий

И наконец, третий развенчанный миф – это убеждение, что кроме западных благоденствующих демократий, на манер США, альтернативы не существует. И опять теория показывает нам обратное. Во-первых, это убеждение ошибочно, потому что у современного процветающего государства нет «стабильной» экономической системы. Оно вот-вот разрушится под своим собственным лишним весом, наподобие того, как десяток лет назад развалился советский социализм. Тем не менее, важно то, что экономически стабильная альтернатива демократии существует. Я называю эту альтернативу термином «естественный порядок».

При естественном порядке любой из ограниченных ресурсов, включая все землю, находится в частном владении, каждое предприятие основано на добровольно выгодных началах покупателями или частными спонсорами, свободен доступ к производству товаров на всех уровнях, включая защиту собственности, разрешение и урегулирование конфликтов. Большая часть моей книги посвящена объяснению механизмов, логике естественного порядка и необходимым требованиям для перехода от демократии к естественному порядку.

В то время как государства разоружают своих граждан, чтобы уж грабить их наверняка (таким образом, ставя их под удар криминальных и террористических налетов), естественный порядок характеризуется вооруженным гражданским населением. Этому обстоятельству будут способствовать страховые компании, которые играют видную роль в обеспечении безопасности и защиты в естественном порядке. Страховщики будут поощрять владение оружием, предлагая более низкий страховой взнос вооруженным (и обученным обращению с оружием) клиентам. По своей природе страховщики – агентства по защите. Надлежат страхованию только убытки, связанные с «несчастным случаем» (к таковым не относится ущерб, нанесенный самому себе либо лично спровоцированный). Агрессорам и провокаторам будет отказано в страховой защите, поэтому они становятся уязвимыми. Поскольку страховые компании страхуют своих клиентов от насилия, они должны быть постоянно заинтересованы в предотвращении криминальной агрессии, возвращении неправомерно присвоенной собственности и в задержании подозреваемых лиц.

Кроме того, отношения между страховщиком и клиентом регламентируются контрактом. Правила игры оговариваются обеими сторонами и фиксируются на бумаге. Страховщик не может «вносить поправки» или менять в одностороннем порядке условия контракта. В частности, если страховщик хочет привлечь клиентуру на добровольных взаимовыгодных условиях, он должен предусмотреть в своих контрактах все возможные случаи конфликтов не только между своими клиентам и, но в особенности с клиентами других агентств. Предусмотреть последнее можно только при условии, что страховщик на договорной основе передаст обязанности независимой третьей стороне по осуществлению арбитражных функций. Однако, деятельность только третейских судов не поможет. Конфликтующие страховщики должны согласовать друг с другом выбор третейского судьи или агентства, а последнее, чтобы отвечать требованиям страховщиков, обязано произвести продукт (судебный процесс и решение суда), который должен представлять собой общее единодушное согласие между страховщиками и их клиентами. Таким образом, естественный порядок, в отличие от государственного, отличается стабильными и ожидаемыми законами и высокой гармонией в суде.

Более того, страховые компании способствуют развитию еще одной «функции по защите». Государство не только разоружило своих граждан, отобрав у них оружие, демократическое государство, в частности, сделало это, лишив их права на маргинализацию, навязывая взамен интеграцию посредством разнообразных антидискриминационных защитных действий (в пользу определенных социальных групп) и межкультурных установок. При естественном порядке право на маргинализацию заложено в саму идею частной собственности, оно возвращается к владельцам частной собственности.

Соответственно, чтобы снизить себестоимость обеспечения безопасности и улучшить ее качество, естественный порядок отличается повышенной дискриминацией, сегрегацией, пространственным разъединением, уникультурализмом (культурной однородностью), исключительным правом и маргинализмом. Кроме того, в то время пока государство подрывает посредничество социальных институтов (частного хозяйства, церкви, договорных обязательств, сообществ и содружеств) и связанных с ними определенной прослойки власти, чтобы увеличить собственное влияние и изолировать индивидуалистов, естественный порядок совершенно не выступает за равноправие: являясь «элитарным», «иерархическим», «собственническим», «патриархальным» и «авторитарным», его стабильность зиждется на существовании осознающей себя и добровольно общепризнанной аристократии.

Стратегия

В заключение, я обращаюсь к вопросам стратегии. Каким образом естественный порядок появляется из демократии? Я разъясняю роль идей, интеллектуалов, элиты и общественного мнения в легализации и делегализации государственной власти. В частности, я затрагиваю роль выхода из состава государства, а также роль быстрого роста независимых политических объединений как важный шаг на пути к естественному порядку. Я объясняю как надо приватизировать «национализированную» и «общественную» собственность.

Книга выросла из докладов, в которых я участвовал на различных конференциях Института Людвига фон Мизеса и юридических консалтинговых фирм по инвестиционной деятельности в 1990-е гг. Эти конференции, организованные Лью Рокуэллом, Бертом Блюмертом и до своей смерти в 1995 г. Мюррейем Ротбардом, имели своей целью продвижение идей либертариантства путем придания абстрактным либертарианским идеям исторической, социологической и культурологической весомости, что в последствие стало известно как палео-либерталиантство (в разрез контрлевому культурному либертариантству, «новому» консерватизму холодной и «горячей» войны и «нео»-консерватизму). Доклад Ротбарда-Рокуэлла был первой и самой быстрой реакцией и отражением этого интеллектуального движения. Другими были «Издержки войны», «Переосмысление президентства» и «Неугомонный Ротбард». «Демократия – низвергнутый бог» - это моя попытка дать определение и конкретизировать движение палео-либертариантства.

[Доброум]

ГОСДОЛГ США - 5 заблуждений

https://www.youtube.com/watch?annotation_id=annotation_246021937&feature=iv&src_vid=sPCLXa2zdoc&v=VyKxwtFRl2I

[violet drum]

19.07.2016 - 18:08
Лютая зрада: Все прутся в Крым, — Александр Зубченко


Главное, весь Киев увешан плакатами о прелестном отдыхе в Грузии, на фешенебельных пляжах Румынии и Албании.

Везде развешаны растяжки: «Посещая оккупированный Крым вы способствуете оккупанту!».

Так нет, все прутся в Крым

Блин, лютая зрада. Не сразу разобрался, что к чему.

Ну, флаг Украины под копытами коня Петра Первого — это понятно. «Сепары», подонки и явные «ватники». Малюют, вредят.

А тут читаю спокойно новость агентства «Интерфакс-Украина», и что-то меня начинает беспокоить. Маленький такой червячок свежайшей зрады гложет.

«Государственная фискальная служба Украины просит граждан, желающих въехать в Крым, избегать контрольного пункта „Чонгар“ из-за очередей».

На первый взгляд, ничего особенного. Забота о людях. Зачем им стоять в жару в очередях? Чисто европейский подход.

Но потом буквально накрыло: очереди же состоят из предателей Украины!

Ломанулись, гады, на отдых в Крым.

Вместе с авто, детьми, деньгами.

Вы можете себе такое скотство представить?

Везде развешаны плакаты, борды, растяжки: «Посещая оккупированный Крым вы способствуете оккупанту!».

Не зря же мужественные крымские татары полгода блокировали полуостров, изгоняя электричество. Зубами рвали высоковольтные провода, мерзли, одна зубная щетка на пятерых, запасных лезвий к станкам нет, презервативы рваные. Кошмарные страдания, одним словом.

С каждым годом появляются все новые и новые подробности страшной оккупации полуострова. Мужественные украинские десантники достойно давали отпор «зеленым человечкам», гоняли рыжих котов. Если бы не тайный ядерный удар, нанесенный Путиным по Казантипу, мы бы точно победили.

А Джамала? Она же, блин, так классно пела про депортацию, что у всего цивилизованного мира волосы в ушах шевелились.

И все это происходило и происходит буквально на наших глазах. Как не включу «плюсы», так там рассказывают ужасы, которые творятся в Алуште, Симферополе, Ялте. Все в грязи, крыс дохлых собирают и жарят, кругом оккупанты, йогурты у детей отбирают и даже кошачий корм там по карточкам членов ДОСААФ.

Казалось бы, в таких условиях ни один украинец ногой не вступит не то что на оккупированную территорию Крыма, а даже на пункт пропуска «Чонгар». Это же равносильно военному предательству.

Я лично был полностью уверен, что все эти рассказы о толпах тернопольских и ивано-франковских туристов, рассекающих по ЮБК, — бред кремлевской пропаганды. Но вот читаю сообщение ГФС Украины. Украины, мать вашу!

«Лучше езжайте на пункты „Каланчак“ и „Чаплинка“, которые работают в обычном режиме» и «Херсонские таможенники создали все условия для проведения своевременного оформления автотранспорта, который движется с материковой части Украины в АР Крым».

Поток движется, а они, падло, еще и все условия создали. Не хватает только плаката «Велком ту Раша Кримеа».

Вы как хотите, дорогие побратимы, но просто так оставлять эту зраду нельзя.

Объясню по пунктам.

Во-первых, количество потенциальных предателей так велико, что ГФС вынуждена разрабатывать новую логистику для пунктов пропуска. Речь идет о десятках тысяч предателей, на машинах которых кровь воинов АТО, «киборгов» и, не исключено, самого Семена Семенченко.

Во-вторых, пропагандистская машина Юры Стеця не справилась с возложенными на нее задачами. Где лучи правды, выжигающие калеными волнами любую мысль об отдыхе на оккупированной Россией территории Украины? Где траурные мероприятия по тем, кто планирует свой отдых в Крыму? Млять, просто слов не хватает.

Главное, весь Киев увешан плакатами о прелестном отдыхе в Грузии, на фешенебельных пляжах Румынии и Албании. В последнем случае можно буквально на месте окупить тур, продав левую или правую почку на выбор.

Так нет, все прутся в Крым.

Как устроены мозги у этих нелюдей? Неужели они не понимают, что каждая сотка баксов, обменянная на их рубли, резко, буквально в разы снижает эффективность санкций, наложенных нашими славными партнерами на Мордор?

Как они вообще могут лежать голыми рядом с агрессорами на пляже, когда спикеры АТО каждое утро зачитывают тревожные сводки?

Вы подумали о лидере нашей державы, мерзавцы и уроды? Вот как он будет оправдываться перед своими европейскими партнерами, которые в ответ на просьбу дать мелочишку, чтобы перебиться до очередного транша, спросят: а почему у тебя миллионы людей у агрессора отдыхают?

Просто шок и трепет.

Не понимаю, что у этих людей в голове. Просто взять и поехать в Крым — да это же просто конец света. За что все воевали три года? Чтобы в Киеве появлялись туристические фирмы, оформляющие туры в «Алушту, Россия»?

Главное, и квоту на украинскую музыку ввели, и все российские телевизионные каналы поотключали, русскоязычных все троллят. Нет, все равно едут.

«Украинская правда» рекламирует «Алхимические туры в Закарпаття». Все желающие могут принять целебные ванны из овечьего дерьма, полюбоваться на тяжело срущего быка и послушать, как звучит трембита. Нет, едут в Крым.

В Измаиле город в рекламных целях весело прос…ся из-за какой-то кишечной палочки. Не помогло. Прут и прут на оккупированный полуостров.

А потом ведь начнут распространять кремлевскую заразу на материке: ах, там все не так, все дешево, никто не пристает, отдохнули прекрасно. Уроды, мл…ть.

Только заградотряды, поскольку зрада на отдыхе приобрела глобальные масштабы. Их даже довыборы в Верховную Раду не интересуют! Свиньи!

 

Источник: http://rusnext.ru/recent_opinions/1468939881

[эконом]

Вонючие пидорасы из сру-весна это не вопрос по экономике

[violet drum]

Вонючие пидорасы из сру-весна это не вопрос по экономике

 (с) вонючий пидорас

[разделение труда]

Она ловила рыбу, а он ее жарил

[violet drum]

19.07.2016 - 12:43
Зачем МВФ подталкивает Украину к очередному дефолту


Пока МВФ посылает сигналы о необходимости соблюдать все требования фонда, Киев придерживается старой тактики: упорно игнорирует реальность  и продолжает просить денег.

Киев получает из штаб-квартиры МВФ в Вашингтоне сигналы о том, что будущее программы финансовой поддержки находится под угрозой.

Украина интерпретирует их по-своему. Минфин страны считает, что прогресс достигнут, и просит от фонда все больше денег — 4,3 миллиарда долларов в 2016 году…

В августе… или чуть позже

«Ключевое, что сказала [глава фонда Кристин Лагард], — это сигнал от МВФ, что много было сделано, есть серьезный прогресс», — заявил в воскресенье, 17 июля, министр финансов Украины Александр Данилюк.

Чиновник отметил, что у Киева все еще есть шанс получить очередной транш финансовой помощи в августе. Надежда министра основана на его же собственном прогнозе, согласно которому совет директоров МВФ соберется уже в июле и согласует продление программы поддержки.

«Если же заседание совета директоров будет в конце августа… получение денег оттянется — после совета директоров плюс пять дней», — добавил он.

«Предоставление транша может быть отложено, если условия МВФ не будут выполнены. В этом случае директора фонда рассмотрят вопрос после 23 августа, когда вернутся с каникул», — комментирует аналитик группы компаний «Финам» Богдан Зварич.

Кристин Лагард действительно посылала сигналы в Киев. 15 июля она сообщила, что Украина все еще не выполнила всех условий для получения транша. «Их (проблемы — прим. „Ленты.ру“) необходимо решать. Мы не можем иметь наполовину выполненную программу и надеяться, что она будет работать как надо», — сказала директор-распорядитель МВФ. При этом она не назвала конкретные трудности, из-за которых Украина пока остается без денег.

За день до этого официальный представитель МВФ Джерри Райс в очередной раз поднял вопрос о долговом споре между Россией и Украиной. От Киева не были получены документы, свидетельствующие об урегулировании данной проблемы, подчеркнул Райс и добавил, что совет фонда учтет фактор непогашенного кредита при рассмотрении вопроса о дальнейшей поддержке Украины.

«Реформы на Украине идут в плановом режиме. С мая 2016 года тарифы на газ для украинцев уже были удвоены. С 1 июля стоимость горячей воды и отопления также поднялась почти в два раза. Коммунальные услуги дорожают в соответствии с требованиями МВФ», — напоминает аналитик IFC Markets Дмитрий Лукашов. Он полагает, что транш все же будет предоставлен, так как без внешних вливаний экономика страны «уже существовать не может».

Сколько хочет Киев

Общий объем программы финансовой поддержки Украины, одобренной МВФ в 2015 году, — 17,5 миллиарда долларов (для сравнения: весь объем золотовалютных резервов государства на данный момент равен 14 миллиардам долларов, а объем ВВП в 2015 году составлял более 90 миллиардов долларов).

В том же году Киев получил существенную часть средств — 6,7 миллиарда долларов двумя траншами. Ожидалось, что в 2015-м Украине достанется еще два перевода — по 1,7 миллиарда каждый, но программа была заморожена из-за неудовлетворительных, по мнению МВФ, результатов реформ.

Почти год страна живет без серьезной финансовой поддержки извне, о чем не устает напоминать президент Петр Порошенко. Глава государства констатировал наступление макроэкономической стабильности. «Этим (доказательством стабилизации — прим. ред.) является и постоянное, постепенное увеличение золотовалютных резервов, причем без участия наших партнеров из Международного валютного фонда, международных финансовых организаций», — подчеркивал он в июне.

Порошенко также надеялся на то, что МВФ даст Украине 7 миллиардов долларов в 2016 году. Министр финансов Данилюк нацелился на 4,3 миллиарда долларов. Премьер-министр Владимир Гройсман более скромен — ему бы хватило и 1,7 миллиарда.

Окончательное решение за МВФ. В фонде допускали, что очередной транш может быть сокращен почти в два раза — до миллиарда долларов.

Дорога к дефолту

Киев вряд ли получит даже миллиард долларов, если откажется учитывать мнение МВФ, в том числе и по вопросу долгового спора с Москвой.

Аналитик «Алор Брокер» Алексей Антонов полагает, что шансы Украины на получение нового транша остаются достаточно высокими. Тем не менее есть два ключевых условия, которые страна должна соблюсти. Во-первых, необходимо проводить структурные реформы — это главное требование МВФ. Во-вторых, нужно погасить суверенный долг перед Россией.

«Несмотря на все доводы Киева о незаконности возникновения долга в три миллиарда долларов, для МВФ его природа как суверенного, а не коммерческого не является спорной. Не подвергается сомнению и его соответствие международным нормам», — отметил Антонов.

Речь идет о кредите, оформленном в декабре 2013 года, при президенте Викторе Януковиче. Россия согласилась предоставить Украине 15 миллиардов долларов. Деньги выделялись через выкуп украинских еврооблигаций. Москва успела приобрести бумаги на три миллиарда долларов (их взяли из Фонда национального благосостояния).

В 2014 году на Украине сменилась власть, и Россия перестала кредитовать соседнюю страну. Первое время Киев исправно платил и погашал проценты: в июне 2014 года перечислил 3,3 миллиона долларов, в декабре — 75,5 миллиона, в июне 2015-го — 75 миллионов. Затем деньги кончились.

Алексей Антонов напоминает, что долговой спор между государствами рассматривается в Высоком суде Лондона: «В случае признания правоты российской стороны (что, скорее всего, и произойдет) Украину ждет дефолт по суверенному долгу. Это автоматически накладывает запрет на обслуживание других долгов — в том числе и перед МВФ».

По мнению эксперта, на данный момент дефолт для Украины — наиболее верный выход из череды проблем. После дефолта можно будет говорить о начале экономического восстановления. «В противном случае долги Киева будут постоянно расти. Сам по себе новый транш не исправит ситуации в стране, страдающей из-за сокращения экспортных потоков по западному и восточному направлениям», — поясняет аналитик.

Но пока Киев упорно игнорирует сам факт уже допущенного дефолта. Выплатить три миллиарда долларов плюс проценты страна должна была 21 декабря 2015 года, но похоже, что Украина вовсе не собирается гасить долг: еще в мае Порошенко ввел «вечный» мораторий на выплату данного займа.

Пока МВФ посылает недвусмысленные сигналы о необходимости соблюдать все требования фонда, Киев придерживается старой тактики: упорно игнорирует реальность (например, фактический дефолт прикрывается словом «мораторий», но дефолтом от этого он быть не перестает) и продолжает просить денег.



Источник: http://rusnext.ru/recent_opinions/1468918527

[Ганс-Герман Хоппе]

Марксистский и австрийский классовый анализ

В этом труде я хочу сделать следующее: во-первых, представить тезисы, составляющие жесткое ядро марксистской теории истории. Я заявляю, что все они, в сущности, правильны. Затем я покажу, как эти правильные тезисы выводятся из ложной начальной посылки. Наконец, я продемонстрирую, как австрийская школа в традиции Мизеса-Ротбарда может дать корректное, но совсем другое объяснение их применимости.

Позвольте мне начать с жесткого ядра системы марксистских верований.

1. “История человечества есть история классовой борьбы”. Это история борьбы между относительно небольшим правящим классом и многочисленным классом угнетенных. Основная форма угнетения экономическая: правящий класс экспроприирует часть продукта, произведенного угнетенными, или, как говорят марксисты, “присваивает излишек общественного продукта”, и использует его для своих собственных потребительских целей.

2. Правящий класс объединен общим интересом – сохранить свое эксплуататорское положение и максимизировать свой эксплуататорски присвоенный избыточный продукт. Поэтому любое уменьшение его власти и дохода должно быть завоевано в борьбе, исход которой, в конечном счете, зависит от классового сознания угнетенных, то есть от того, понимают ли они, и в какой степени понимают свое положение, и от того, есть ли у них сознательное единство с другими членами класса в общем противостоянии угнетению.

3. Классовое господство проявляется главным образом в специальных установлениях.

4. (arrangements) относительно перераспределения прав собственности или, в терминологии марксизма, специфических “производственных отношений”. Чтобы защитить эти установления или производственные отношения, правящий класс образует и возглавляет государство, то есть аппарат насилия и принуждения. Государство укрепляет и помогает воспроизводить заданную классовую структуру благодаря контролю над системой “классового правосудия”, а также содействует созданию и поддержке идеологической надстройки, предназначенной придать легитимность классовому господству. Внутренний процесс соперничества в правящем классе порождает тенденцию к нарастающей концентрации и централизации. Многополярная система эксплуатации постепенно замещается олигархической или монополистической. Все меньшее и меньшее количество остающихся центров эксплуатации интегрируется в иерархический орден. А внешне, например, в международной системе, этот внутренний процесс концентрации будет (чем дальше он зайдет, тем интенсивнее) приводить к империалистическим межгосударственным войнам и территориальному расширению эксплуататорского господства.

5. Наконец, по мере централизации и расширения эксплуататорского господства, постепенно достигающего конечного предела в виде мирового господства, классовое господство будет постепенно становиться несовместимым с дальнейшим развитием и совершенствованием “производительных сил”. Экономическая стагнация и кризисы становятся все более и более характерными и создают “объективные условия” для становления революционного классового сознания угнетенных. Созревает ситуация для установления бесклассового общества, “отмирания государства”, “замены власти человека над человеком на управление вещами” и, в результате, неслыханного экономического процветания.

Все эти тезисы, как я покажу, совершенно верны. К сожалению, однако, именно марксизм, который подписывается под всеми ими, сделал больше, чем любая другая идеология, чтобы дискредитировать их применимость, производя их от явно абсурдной теории эксплуатации.

В чем состояла эта марксистская теория эксплуатации? Согласно Марксу, такие докапиталистические социальные системы, как рабство и феодализм, характеризовались эксплуатацией. В конце концов, раб – не свободный работник, и о нем нельзя сказать, что он выигрывает, будучи порабощенным. Конечно, его порабощенность сокращает его полезность, увеличивая богатство рабовладельца. Интересы раба и рабовладельца воистину противоположны. То же самое можно сказать об интересах лорда-феодала, который извлекает земельную ренту из крестьянина, работающего на землях поместья. Выигрыш лорда – это потеря крестьянина. Также не полежит обсуждению, что рабство, как и феодализм, тормозило развитие производительных сил. Ни раб, ни крепостной не будет столь производителен, сколь он был бы при отсутствии рабства и крепостничества.

Но подлинно новая марксистская идея в том, что ничего существенного не меняется, если рассмотреть эксплуатацию при капитализме, то есть ничего не меняется, если раб становится свободным работником, или если крестьянин решает обрабатывать чужую землю и платит за это. Разумеется, Маркс в знаменитой двадцать четвертой главе “Капитала” под названием “Так называемое первоначальное накопление” дает исторический обзор становления капитализма, приводящий к мысли, что значительная или даже основная часть начальной капиталистической собственности есть результат грабежа, огораживаний и завоеваний. Аналогично, в главе 25, о “Современной теории колониализма”, уделяется особое внимание роли силы и насилия в распространении капитализма в странах Третьего Мира, как сказали бы мы сегодня. По общему мнению, все это в целом верно, и невозможно оспаривать, что такой капитализм должен быть назван эксплуататорским. Но следует осознавать, что здесь Маркс делает подтасовку. Вовлекая читателя в историческое расследование и возбуждая его негодование против жестокостей, лежащих в основании многих капиталистических состояний, он в действительности подменяет тезис, обходя тот факт, что его утверждение на самом деле совсем не об этом. А о том, что даже при “чистом” капитализме, то есть системе, при которой изначальное распределение капитала определяется исключительно освоением, работой и сбережениями, капиталист, нанимающий рабочих, чтобы загрузить свой капитал, все равно будет осуществлять эксплуатацию. Более того, Маркс считал доказательство этого тезиса своим наиболее важным вкладом в экономический анализ.

Его доказательство эксплуататорского характера чистого капитализма состоит в наблюдении, что цены факторов, в частности, жалование, выплачиваемое работнику капиталистом, ниже, чем цены конечных продуктов. Работник, например, получает жалование, равноценное потребительским товарам, которые могут быть произведены за три дня, но на самом деле он работает за эту зарплату пять дней и производит количество товаров, превышающее то, что он получает в виде оклада. Выпуск двух дополнительных дней, по марксистской терминологии, прибавочная стоимость, присваивается капиталистом. Следовательно, по Марксу, существует эксплуатация.

Чем плох этот анализ? Ответ становится очевидным, стоит только спросить, почему работник может согласиться с такой сделкой! Он соглашается, потому что его зарплата представляет товары в настоящем, тогда как его рабочая сила представляет только товары в будущем, и он ценит сегодняшние товары выше. В конце концов, он мог бы также решить не продавать свою рабочую силу капиталисту и самолично пожинать “полную стоимость” своего продукта. Но это, конечно, значило бы, что он будет вынужден дольше ждать, пока ему станут доступны какие-либо потребительские товары. Продавая свою рабочую силу, он демонстрирует, что предпочитает меньшее количество потребительских благ сегодня по сравнению с большим на какую-либо дату в будущем. С другой стороны, почему капиталист хочет заключить такую сделку с работником? Почему он хочет предоставить рабочему товары (деньги) в настоящем за услуги, которые принесут плоды только позже? Конечно, он не будет платить, скажем, 100 долларов сейчас, если это принесет такую же сумму через год. В таком случае, почему бы просто не придержать ее на один год и не получить дополнительную выгоду от фактического контроля над ней в течение всего срока? Наоборот, чтобы сегодня отдать 100 долларов в виде жалованья, выплаченного работнику, он должен рассчитывать на получение в будущем суммы, превышающей 100 долларов. Он должен ожидать, что сможет получить прибыль, или, точнее, процентный доход. И он ограничен временными предпочтениями, то есть фактом, что любой деятель однозначно предпочитает более ранние товары более поздним, in yet another way. Тогда, если можно получить большую сумму в будущем, пожертвовав меньшей в настоящем, почему капиталист не склоняется к тому, чтобы сберегать больше, чем он сберегает фактически? Почему он не нанимает больше работников, если каждый из них обещает дополнительный процентный доход? Ответ опять будет очевиден: потому что капиталист тоже является потребителем, и не может не быть им. Сумма его сбережений и инвестиций ограничена, как и у работника, необходимостью приобретать в настоящем товары “в количестве, достаточном, чтобы обеспечить удовлетворение всех желаний, удовлетворение которых в течение срока ожидания считается более важным, чем преимущества, которые принесло бы еще большее продление производственного периода”.

В чем Маркс со своей теорией эксплуатации не прав, так это в том, что он не понимает явления временного предпочтения как универсальной категории человеческой деятельности. То, что работник не получает своей “полной стоимости”, не имеет никакого отношения к эксплуатации, но лишь отражает тот факт, что для человека невозможно обменивать будущие блага на настоящие без скидки. В отличие от положения раба и рабовладельца, где последний выигрывает от потерь первого, отношения между свободным работником и капиталистом взаимовыгодны. Рабочий входит в соглашение, потому что при его временных предпочтениях, он предпочитает меньшее количество товаров в настоящем большему в будущем; а капиталист соглашается, потому что при его временных предпочтениях, он имеет обратный порядок предпочтений и располагает большее количество благ в будущем выше, чем меньшее - в настоящем. Их интересы не антагонистичны, но гармоничны. Если бы капиталист не ожидал процентного дохода, рабочему было бы хуже, потому что ему пришлось бы ждать дольше, чем он хочет ждать; а если бы рабочий не предпочитал товары в настоящем, капиталисту было бы хуже, потому что ему пришлось бы смириться с меньшим оборотом и менее эффективным способом производства. И капиталистическую систему нельзя рассматривать как препятствие к дальнейшему развитию производительных сил, как утверждает Маркс. Если работнику не разрешено продавать свою рабочую силу, а капиталисту – покупать ее, выпуск будет не выше, а ниже, потому что производство будет происходить при относительно сокращенных уровнях накопления капитала.

При системе обобществленнного производства, совершенно вопреки заявлениям Маркса, развитие производительных сил не достигает новых высот, но, наоборот, драматично понижается. Поэтому очевидно, накопление капитала должно осуществляться индивидами в определенных точках времени и пространства путем освоения (homesteading), производства и/или сбережения. В каждом случае, оно осуществляется с расчетом, что оно приведет к увеличению выпуска товаров в будущем. Ценность, которую деятель придает капиталу, отражает ценность, которую оно придает всем ожидаемым будущим доходам, происходящим от его применения, дисконтированную по его ставке временных предпочтений. Если, как это бывает, когда факторы производства находятся в коллективном владении, деятелю не обеспечен эксклюзивный контроль над своим накопленным капиталом и, следовательно, над будущим доходом, а установлен частичный контроль со стороны “не освоителей”, “не производителей” и “не сберегателей”, ценность ожидаемого дохода и, соответственно, капитальных благ, сокращается. Его действительная ставка временного предпочтения возрастает. Будет меньше освоения ресурсов, редкость которых осознается, и меньше сбережений, направляемых на ремонт существующих или создание новых капитальных благ. Производственный период, “окольность” структуры производства сократятся, и последует относительное обеднение.

Если марксова теория капиталистической эксплуатации и его идеи о том, как положить ей конец и установить всеобщее процветание, ложны и едва ли не смехотворны, ясно, что любая теория истории, которая может быть выведена из нее, должна быть также ложной. Или, если она может быть правильной, она должна быть неправильно выведена. Хотя я проделал объемную работу по объяснению всех трещин в марксистских аргументах, которые изложены в теории капиталистической эксплуатации и завершаются теорией истории, которую я описал выше, я сделаю паузу. Сейчас я сделаю набросок кратчайшего правильного пути – австрийской, мизесовско-ротбардовской теории эксплуатации; дам объясняющий очерк, как эта теория может иметь смысл вне классовой теории истории; и по пути высвечу некоторые ключевые различия между этой классовой теорией и марксистской, а также выявлю некоторое интеллектуальное родство между австрийством и марксизмом, происходящее от их общего заключения о том, что все же существуют такие вещи, как эксплуатация и правящий класс.

Исходный пункт австрийской теории эксплуатации, как положено, четок и прост. На самом деле, он уже был установлен в анализе марксистской теории: эксплуатация характеризовала отношения раба с рабовладельцем и крепостного с феодальным лордом. Но было выяснено, что при чистом капитализме никакая эксплуатация невозможна. В чем принципиальная разница между этими двумя случаями? Ответ таков: в признании или непризнании принципа освоения. Крестьянин при феодализме угнетен, потому что он не имеет исключительного контроля над землей, которую он освоил, а раб, – потому что у него нет исключительного контроля над своим собственным освоенным телом. Если, с другой стороны, у каждого есть исключительный контроль над своим собственным телом (иметь его – значит быть свободным работником), и каждый действует в соответствии с принципом освоения, никакой эксплуатации быть не может. Логически абсурдно утверждать, что человек, осваивающий блага, не освоенные ранее кем-то другим, или употребляющий их для производства будущих благ, или сберегающий уже освоенные или произведенные блага, чтобы увеличить будущее предложение товаров, может эксплуатировать кого-либо. В ходе этого процесса ничего ни у кого не отнимают, и действительно создаются дополнительные товары. И будет столь же абсурдным утверждать, что соглашение между разными освоителями, сберегателями и производителями, касающееся их неэксплуататорски приобретенных товаров и услуг, could possibly contain any foul play. Наоборот, эксплуатация имеет место только тогда, когда происходит какое-либо отклонение от принципа освоения. Эксплуатация происходит только тогда, когда человек успешно претендует на частичный или полный контроль над редкими ресурсами, которые он не освоил, сберег или произвел, и которые он не получил по договору от прежнего производителя-владельца. Эксплуатация – это экспроприация освоителей, производителей и сберегателей пришедшими позже не освоителями, не производителями, не сберегателями и не покупателями. Это экспроприация людей, чья собственность основана на труде и договоре, людьми, чьи претензии производны от тонкого воздуха (thin air), и которые не уважают чужой труд и договоры.

Нет нужды говорить, что эксплуатация, определенная таким образом, - это составная часть человеческой истории. Приобретать и наращивать богатство можно либо путем освоения, производства, сбережения и договоров, либо путем экспроприации освоителей, производителей, сберегателей и участников договоров. Оба способа естественны для человечества. Помимо освоения, производства и заключения договоров, всегда происходили не производительные и не договорные присвоения имущества. И в ходе экономического развития, как производители и участники договоров могут образовывать фирмы, предприятия и корпорации, так и угнетатели могут создавать крупномасштабные эксплуататорские предприятия, правительства и государства. Правящий класс (который, в свою очередь, может быть внутренне расслоенным) изначально состоит из сотрудников такой эксплуататорской фирмы. И когда правящий класс утверждается на определенной территории и приступает к экспроприации экономических ресурсов у класса угнетенных производителей, центром истории действительно становится борьба между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Тогда правильно изложенная история является, в сущности, историей побед и поражений правителей - в их попытках максимизировать эксплуататорски присвоенный доход, и управляемых - в их попытках сопротивляться и преодолевать эту тенденцию. С такой оценкой истории согласны и австрийцы, и марксисты, и поэтому существует заметное интеллектуальное сходство между австрийскими и марксистскими историческими исследованиями. И те, и другие экономически и морально равно противостоят историографии, которая признает только действие и взаимодействие; и те, и другие противостоят историографии, которая, несмотря на принятую нейтрально-ценностную позицию, считает, что необоснованно введенные ценностные суждения должны обеспечивать путь исторического повествования. Конечно, история должна излагаться в понятиях свободы и эксплуатации, паразитизма и экономического обнищания, частной собственности и ее разрушения – иначе она излагается ложно.

Если производительные предприятия приходят и уходят благодаря добровольной поддержке или ее отсутствию, то правящий класс никогда не приходит к власти, потому что на него есть спрос, и не отрекается от нее, когда такое отречение явно востребовано. Никто не может сказать, как бы он ни напрягал воображение, что освоители, производители, сберегатели и участники контрактов сами требовали, чтобы их экспроприировали. Они должны быть принуждены принять это, чем окончательно доказывается, что эксплуататорская фирма вообще не пользуется спросом. Никто не скажет, что правящий класс можно уничтожить путем отказа от сделок с ним, тем же способом, каким можно уничтожить производительное предприятие. Потому что правящий класс получает свой доход за счет не производительных и не договорных операций, и, таким образом, неуязвим для бойкотов. Конечно, единственное, что делает взлет эксплуататорской фирмы возможным и что может, в свою очередь, уничтожить ее, - это особенное состояние общественного мнения или, в марксистской терминологии, особенное состояние классового сознания.

Эксплуататор создает жертв, а жертвы – это потенциальные враги. Вероятно, это сопротивление может долгое время подавляться силой, как, например, в случае группы людей, угнетающих другую группу примерно такого же размера. Однако чтобы распространить эксплуатацию на население, во много раз превышающее ее собственный размер, потребуется больше, чем сила. Чтобы это случилось, фирма должна также иметь общественную поддержку. Большинство населения должно воспринимать эксплуататорские действия как законные. Согласие может варьироваться от активного энтузиазма до пассивной покорности судьбе. Но оно должно быть согласием, в том смысле, что большинство должно отбросить идею активного или пассивного сопротивления любым попыткам не производительного и не договорного присвоения собственности. Классовое сознание должно быть слабым, неразвитым и смутным. Возможность процветать для эксплуататорской фирмы будет существовать, пока длится такое состояние дел, даже если на ее существование нет никакого действительного спроса. Только тогда и только в той мере, в какой эксплуатируемые и экспроприируемые выработают ясное понимание своего положения и объединятся с другими членами их класса в идеологическое движение, выражающее идею бесклассового общества, где всякая эксплуатация уничтожена, власть правящего класса может быть разрушена. Только тогда и только в той мере, в какой большинство угнетенного общества сознательно соберется в такое движение и согласованно назовет грубым насилием любое не производственное и не договорное присвоение имущества, покажет общее презрение ко всем, кто занимается такими делами, и решительно откажет им во всяком содействии (не говоря уже об активных попытках остановить их), его власть может быть стерта в порошок (be brought to crumble).

[Ганс-Герман Хоппе]

Последовательное уничтожение феодального и абсолютистского господства и взлет все более свободных обществ в Западной Европе и Соединенных Штатах, сопровождаемый неслыханным экономическим ростом и увеличением населения, явились следствием растущего классового сознания среди угнетенных, которые были идейно спаяны благодаря доктринам естественных прав и либерализма. В этом австрийцы и марксисты согласны. Они расходятся, однако, в том, был ли разворот этого процесса либерализации и неуклонный рост уровня эксплуатации в этих обществах, заметный начиная с последней трети 19 века и особенно явно с первой мировой войны, следствием утраты классового сознания. Фактически, с австрийской точки зрения, за марксизмом должна быть признана значительная часть вины за эти события, так как он переключал внимание с правильной модели “освоитель-производитель-сберегатель-контрагент против не-освоителя-производителя-сберегателя-контрагента” на ложную модель “наемный работник против капиталиста”, запутывая, таким образом, вещи.

Господство правящего класса над угнетенным, во много раз его превосходящим, путем принуждения и манипуляции общественным мнением, то есть низкий уровень классового сознания среди эксплуатируемых, находит основное институциональное выражение в создании системы государственного права, наложенного на частное право. Правящий класс обособляет себя и защищает свои позиции в качестве правящего класса путем принятия конституции для операций своей фирмы. С одной стороны, формализуя внутренние отношения внутри государственного аппарата, так же как и его отношения с эксплуатируемым населением, конституция создает определенный уровень правовой стабильности. Более знакомые и популярные понятия частного права встраиваются в конституционное и государственное право, и общество становится более дружественно настроенным по отношению к существованию государства. С другой стороны, любая конституция и государственное право также формализует неприкосновенный статус правящего класса в том, что касается принципа освоения. Они формализуют право представителей государства заниматься не производительным и не договорным присвоением имущества и окончательное подчинение частного права государственному. “Классовое правосудие”, то есть один набор законов для управляющих и другой – для управляемых, в итоге приводит к тому, что государственное право доминирует над частным и просачивается в него. Классовое правосудие устанавливается не оттого, что закон признает права собственности, как утверждают марксисты. Конечно, классовое правосудие происходит именно тогда, когда существует юридическое различие между классом лиц, защищенных и действующих в соответствии с государственным правом, и другим классом, защищенным и действующим в соответствии с неким подчиненным частным правом. Тогда, уточняя, основное утверждение марксистской теории государства отчасти ложно. Государство является эксплуататорским не потому, что оно защищает права собственности капиталистов, а потому что оно само является исключением из правила, разрешающего присваивать собственность только производственным и договорным способом.

Несмотря на это фундаментальное заблуждение, однако, марксизм, поскольку он справедливо считает государство эксплуататорским (в отличие, например, от школы общественного выбора, которая видит в нем обычную фирму среди других), кое в чем добивается глубокого понимания логики действий государства. Например, он распознает стратегическую функцию государственной перераспределительной политики. Как эксплуататорская фирма, государство должно быть постоянно заинтересовано в низком уровне классового сознания среди управляемых. Перераспределение собственности и дохода – это государственная мера, при помощи которой оно может создать разобщенность в обществе и разрушить складывание объединяющего классового сознания среди эксплуатируемых. Более того, перераспределение самой государственной власти путем демократизации государственного устройства и открытие для каждого возможности занять любую государственную должность и предоставление каждому права участвовать в выборе государственного персонала и политики в действительности является средством уменьшить сопротивление против эксплуатации как таковой. Во-вторых, само государство, как видят марксисты, является грандиозным центром пропаганды и мистификации: эксплуатация – это на самом деле свобода; налоги – это на самом деле добровольные приношения; не договорные отношения – на самом деле “концептуально” договорные; никто никем не правит, но мы все управляем сами собой; без государства не будет ни законности, ни безопасности; бедные погибнут, и так далее. И все это – часть идеологической надстройки, сооруженной, чтобы оправдать лежащий в основе базис экономической эксплуатации. И, наконец, марксисты также правы в том, что отмечают тесный союз между государством и бизнесом, особенно банковской элитой, хотя их объяснение этого факта несовершенно. Причина не в том, что буржуазная верхушка видит в государстве и поддерживает его в качестве гаранта прав частной собственности и договорных отношений. Наоборот, верхушка правильно воспринимает государство как полную противоположность (the very antithesis) частной собственности, и по этой причине глубоко в нем заинтересовано. Чем успешнее бизнес, тем больше потенциальная опасность государственной эксплуатации, но тем больше потенциальный выигрыш, который может быть достигнут, если он попадет под особую защиту правительства и будет исключен из полноценной капиталистической конкуренции. Вот почему деловая верхушка заинтересована в государстве и в том, чтобы проникнуть в него. Правящая элита, в свою очередь, заинтересована в тесном сотрудничестве с деловой верхушкой из-за финансового могущества последней. В частности, банковская элита интересна, потому что, являясь эксплуататорской фирмой, государство, естественно, хочет обладать полными возможностями для фальшивомонетничества. Вмешиваясь в фальшивомонетнические махинации самой банковской элиты и позволяя ей подделывать деньги, в дополнение к своим собственным фальшивым банкнотам, при режиме частичного резервирования, государство может достичь этой цели и установить систему государственной монополии на деньги и объединенное в картель банковское дело, контролируемое центральным банком. И благодаря этому прямому жульническому соединению с банковской системой и, расширительно, с крупнейшими клиентами банков, правящий класс фактически распространяет влияние далеко за пределы государственного аппарата, к самым нервным центрам гражданского общества; это не слишком отличается, по крайней мере, на практике, от картины сотрудничества между банкирами, деловой элитой и государством, которую любят рисовать марксисты.

Соперничество внутри правящего класса и между различными правящими классами вызывает тенденцию к нарастающей концентрации. Марксизм в этом прав. Однако его ошибочная теория эксплуатации снова приводит его к тому, чтобы поместить причины этой тенденции не там. Марксизм считает, что эта тенденция неотъемлемо присуща капиталистической конкуренции. Тем не менее, с тех пор, как люди знакомы с чистым капитализмом, ясно, что конкуренция – это не разновидность игры с нулевой суммой. Освоитель, производитель, сберегатель и контрагент не выигрывают за счет чьих-то потерь. Их выигрыш либо оставляет физические владения окружающих совершенно незатронутыми, либо действительно приводит к взаимной выгоде (в случае любого договорного обмена). Капитализм, таким образом, может отвечать за увеличение абсолютного богатства. Но при таком режиме нельзя говорить о существовании систематической тенденции к относительной концентрации. Напротив, игра с нулевой суммой характерна не только для отношений между правителем и подчиненным, но и для отношений между соперничающими правителями. Эксплуатация, определенная как не производительное и не договорное присвоение имущества, возможна только до тех пор, пока существует что-нибудь, что может быть присвоено. Однако если бы в деле эксплуатации существовала свободная конкуренция, очевидно, не осталось бы ничего, что можно экспроприировать. Таким образом, эксплуатация требует монополии на определенной территории и населении; а конкуренция между эксплуататорами по самой своей природе разрушительна (eliminative) и должна вызвать тенденцию к относительной концентрации эксплуататорских фирм, также как и тенденцию к концентрации внутри каждой из эксплуататорских фирм. Развитие государств, а не капиталистических фирм дает самую главную иллюстрацию этой тенденции: сегодня существует значительно меньше государств с эксплуататорским контролем над много большими территориями, чем в прошлые века. И внутри каждого государственного аппарата действительно существовала постоянная тенденция к нарастанию полномочий центрального правительства за счет его региональных и местных подразделений. Тем не менее, вне государственного аппарата тенденция к относительной концентрации тоже стала заметной, по той же причине – не из-за характерной черты, присущей капитализму, как должно быть теперь ясно, но потому что правящий класс распространил свое влияние на гражданское общество благодаря созданию государственно-банковско-предпринимательского альянса и, в частности, системы центральных банков. Поэтому, если имеет место концентрация и централизация государственной власти, вполне естественно, что она сопровождается параллельным процессом централизации и объединения в картели банков и промышленности. По мере возрастания государственной власти, возрастают и возможности деловой и банковской верхушки уничтожить или поставить в невыгодные условия экономических конкурентов не производительными и не договорными способами. Концентрация бизнеса – это отражение “огосударствления” экономической жизни.

Главный способ распространения государственной власти и уничтожения соперничающих центров эксплуатации – это война и военное господство. Конкуренция между государствами вызывает тенденцию к войнам и империализму. В качестве центров эксплуатации, они имеют интересы, антагонистичные по природе. Более того, внутри каждого из них, благодаря инструменту налогообложения и абсолютным полномочиям для фальшивомонетничества, правящий класс имеет возможность заставить других оплачивать свои войны. Естественно, если кто-то не должен оплачивать свои рискованные предприятия самостоятельно, а может заставить других делать это, он будет более рисковым и воинственным (trigger-happy), чем был бы в другом случае. Марксизм, в отличие от так называемых буржуазных общественных наук, правильно понимает факты: в истории действительно существует тенденция к империализму; а основные империалистические державы действительно являются наиболее развитыми капиталистическими странами. Однако объяснение снова ошибочно. Это государство, как учреждение, исключенное из капиталистических правил присвоения собственности, является по природе агрессивным. И историческое явление тесной корреляции между капитализмом и империализмом только внешне противоречит этому. Оно достаточно легко объясняется тем фактом, что для побед в межгосударственных войнах государство должно контролировать достаточные (в относительном измерении) экономические ресурсы. При прочих равных условиях, победит государство с более обильными ресурсами. Как эксплуататорская фирма, государство по природе разрушительно для богатства и накопления капитала. Богатство производится исключительно гражданским обществом, и чем слабее эксплуататорская власть государства, тем больше богатства и капитала накапливает общество. Таким образом, как бы парадоксально на первый взгляд это ни звучало, чем слабее или либеральнее государство внутренне, тем более развит капитализм; облагая развитую капиталистическую экономику, государство обогащается; и затем богатое государство ведет все более и более успешные захватнические войны. Именно это соотношение объясняет, почему изначально государства Западной Европы, особенно Великобритания, были ведущими империалистическими державами, и почему в двадцатом веке эта роль была принята Соединенными Штатами.

И существует столь же прямое, но опять совершенно немарксистское объяснение часто наблюдаемого марксистами факта, что банкирская и предпринимательская верхушка обычно находится среди самых рьяных поклонников военной силы и имперского экспансионизма. Эта поддержка происходит не потому, что расширение капиталистических рынков требует эксплуатации, а потому что расширение защищенного государством и привилегированного бизнеса требует, чтобы эта защита расширилась также на зарубежные страны, и чтобы зарубежные конкуренты, так же, как и внутренние, или даже сильнее, были подавлены не договорным и не производственным присвоением собственности. Точнее, верхушка поддерживает империализм, если эта поддержка обещает принести военное господство своего союзнического государства над другим. А потом стало возможным перейти от положения военного господства к системе, которую можно назвать денежным империализмом. Доминирующее государство будет использовать свою превосходящую мощь, чтобы установить политику международно координируемой инфляции. Его собственный центральный банк задает темп процесса фальшивомонетничества, а центральным банкам подчиненных государств приказано использовать его валюту в качестве резервов и обесценивать свои деньги относительно нее. Таким образом, вместе с доминирующим государством и первыми получателями фальшивых резервных денег, связанная с ними деловая и банковская верхушка может заниматься почти бесплатной экспроприацией иностранных владельцев собственности и производителей дохода. На угнетенный класс на подчиненных территориях накладывается двойной слой эксплуатации иностранного государства и иностранной элиты поверх национального государства и элиты, вызывая затяжной период экономической зависимости и относительной экономической стагнации в сравнении с господствующей нацией. Это, весьма антикапиталистическое, положение характеризует статус США и американского доллара и позволяет подниматься справедливым обвинениям, касающимся американской экономической эксплуатации и долларового империализма.

Наконец, нарастающая концентрация и централизация эксплуататорских сил ведет к экономической стагнации и, таким образом, создает объективные условия для окончательной гибели этих сил и установления бесклассового общества, способного произвести неслыханное экономическое процветание.

Вопреки заявлениям марксистов, это общество не будет следствием каких-либо исторических законов. Фактически, нет таких вещей, как непреклонные исторические законы, в существование которых верят марксисты. Не будет оно и следствием тенденции к понижению нормы прибыли, связанной с ростом органического строения капитала (то есть ростом пропорции постоянного капитала к переменному), как думал Маркс. Поскольку трудовая теория ценности безнадежно ложна, таков же и закон тенденции нормы прибыли к понижению, который на ней основан. Источник ценности, процента и прибыли – это не только затраты труда, но гораздо большее – действие, то есть применение редких способов достижения цели агентами, которые ограничены временными предпочтениями и неопределенностью (несовершенным знанием). Нет причины предполагать, поэтому, что изменения в органическом строении капитала могут иметь систематическую взаимосвязь с изменениями процента и прибыли.

Тем не менее, вероятность кризисов, которые стимулируют развитие более высокого уровня классового сознания (то есть, субъективные условия для свержения правящего класса), возрастает по причине – используя один из любимых терминов Маркса – “диалектики” эксплуатации, о которой я уже упоминал ранее: эксплуатация разрушительна для накопления богатства. Следовательно, в соперничестве между эксплуататорскими фирмами, то есть, государствами, более эксплуататорские вытесняются менее эксплуататорскими или более либеральными, поскольку последние располагают более обильными ресурсами. Распространение империализма первоначально дает обществам, попадающим под его контроль, относительно освобождающий эффект. Относительно более капиталистическая социальная модель импортируется в относительно менее капиталистические (более эксплуататорские) общества. Стимулируется развитие производительных сил; расширяется экономическая интеграция, углубляется разделение труда и устанавливается подлинный мировой рынок. Как следствие этого, начинает расти население, и ожидания экономического роста взлетают до беспрецедентных высот. Однако когда имеет место эксплуататорское доминирование, а межгосударственная конкуренция сокращается или даже уничтожается в ходе развития империалистического экспансионизма, исчезают внешние ограничения на возможности по внутренней эксплуатации и экспроприации в доминирующем государстве. Чем ближе правящий класс подходит к своей конечной цели, мировому господству, тем сильнее начинают возрастать внутренняя эксплуатация, налогообложение и регулирование. Наступает экономическая стагнация, и по всему миру высокие ожидания не оправдываются. А это – высокие ожидания и ускоренно ухудшающаяся экономическая действительность – классическая ситуация для становления революционного потенциала. Возникающая отчаянная потребность в идеологических решениях для наступающих кризисов, наряду со все более широким осознанием факта, что государственное управление, налогообложение и регулирование далеки от того, чтобы предложить такое решение, действительно создает главную проблему, которая должна быть преодолена. Если в этой ситуации экономической стагнации, кризисов и идейного разочарования положительное решение будет предложено в виде систематической и полной либертарианской философии, соединенной с ее экономическим дополнением, австрийской экономической теорией, и если эта идеология будет распространяться движением активистов, тогда перспективы преобразования революционного потенциала в действие станут ошеломляюще позитивными и многообещающими. Антигосударственное давление будет расти и вызовет неумолимую тенденцию к разрушению власти правящего класса и государства как инструмента эксплуатации.

Если это случится, это не будет, однако, означать, вопреки марксистской модели, общественной собственности на средства производства. Фактически, общественная собственность не только экономически неэффективна, но и несовместима, как уже было показано, с идеей об “отмирании государства”. Ибо если средства производства находятся в коллективной собственности, и если сделать реалистичное допущение, что не у всех совпадает мнение о том, как их использовать (что могло бы случиться разве что чудом), тогда эти общественные средства производства требуют продолжительных государственных действий, то есть учреждения, которое будет насильно подчинять одних людей воле других. Напротив, отмирание государства, а с этим конец эксплуатации и начало свободы и неслыханного экономического процветания означают установление общества с чистой частной собственностью, регулируемого исключительно частным правом.

[violet drum]

Россия продолжает наращивать золотой запас
Опубликовано: 20.07.2016, 18:56       
http://ktovkurse.com/rossiya/rossiya-prodolzhaet-narashhivat-zolotoj-zapas

По данным Банка России, золотой запас страны по состоянию на 1 июля 2016 года достиг 1499,19 тонны (48,2 млн унций). Таким образом, в прошлом месяце запасы монетарного золота выросли на 18,7 тонны, или на 1,26%.

При этом золото в стоимостном выражении выросло за июнь с $57,930 млрд до $63,497 млрд – на 9,6%. Во многом благодаря росту цен на этот драгметалл, его доля в международных резервах РФ подскочила с 14,94% до 16,17%.

Июньский прирост физического объема золота стал максимальным с января, когда было приобретено 21,8 тонны. В феврале-мае 2016 года среднемесячный прирост был более скромным.

В последние годы физический объем золотого запаса России неуклонно растет:

1 января 2007   402 тонны
1 января 2008   450 тонн
1 января 2009   519 тонн
1 января 2010   637,6 тонны
1 января 2011   789,9 тонны
1 января 2012   883,2 тонны
1 января 2013   958 тонн
1 января 2014   1036 тонн
1 января 2015   1207 тонн
1 января 2016   1415,21 тонны
 

[violet drum]

22.07.2016 - 6:31
Европа на распутье

КАТАСОНОВ Валентин
Европейский союз переживает не самые простые времена. Сначала Греция оказалась на грани финансового коллапса (проблемы с Грецией не решены, а лишь отсрочены). Затем был миграционный кризис, который разделил Европу по вопросу о беженцах, границах, визовому режиму и т. п. Наконец последовал референдум 23 июня в Великобритании, на котором британцы проголосовали за выход из ЕС.
Устройство бюджета Европейского союза

Как всякая международная организация, Европейский союз имеет свой бюджет. Посмотрим на расходную часть бюджета ЕС. Около 5% идет на обеспечение многочисленной армии бюрократов (аппарат ЕС). Остальные 95% предназначены для финансирования мероприятий и проектов в рамках разных общеевропейских «политик». Всего насчитывается пять «политик», затрагивающих такие сферы, как сельское хозяйство; развитие транспортных сетей; помощь депрессивным регионам; поддержка исследований; поддержка развивающихся стран. Не менее ¾ всех расходов приходится на два направления: поддержка сельскохозяйственного производителя и помощь депрессивным регионам.

Что касается доходной части европейского бюджета, то большая часть её формируется за счет взносов стран-членов ЕС (примерно ¾). Величина взноса исчисляется в виде доли от валового национального дохода (ВНД) по единой ставке (0,7554%). Другим значимым источником пополнения бюджета ЕС являются импортные пошлины на товары, ввозимые в ЕС. Пошлины собирает государство, в которое прибывает импортируемый товар. Государствам разрешено забрать себе часть импортной пошлины, чтобы покрыть расходы на администрацию (до 25%). Ещё один источник бюджета — часть собираемого в странах-членах ЕС налога на добавленную стоимость (НДС) по единой ставке 0,3%.

Несмотря на внушительные цифры бюджета ЕС (доходная часть — в среднем 140 млрд. евро в год), относительные его масштабы очень скромные. Получается где-то около 1% валового внутреннего продукта (ВВП) всех стран, входящих в Союз. В большинстве стран ЕС их национальные бюджеты измеряются суммами в 30–40% ВВП. Если оперировать таким сравнением, то получается, что бюджетно-финансовая интеграция Европы находится в зачаточном состоянии.

Столкновение интересов

Противоречия по поводу формирования бюджета ЕС достаточно серьёзны. Возникла устойчивая группа стран-доноров, т. е. тех стран, у которых взносы в европейский бюджет превышают получаемые из бюджета суммы. Вот эта группа стран (в скобках приведено сальдо — превышение взносов над полученными суммами в 2012 году в млрд. евро): Германия — 11,95; Франция — 8,30; Великобритания — 7,37; Италия — 5,06; Нидерланды — 2,36; Швеция — 1,93. Если по абсолютному показателю крупнейшим чистым донором европейского бюджета выступает Германия, то по относительному показателю бюджетного сальдо (по отношению к валовому национальному доходу, %) на первом месте находилась Швеция с показателем 0,46. За ней следовали: Дания — 0,45; Германия — 0,44; Франция — 0,40; Бельгия — 0,39; Нидерланды — 0,39.

А вот список главных европейских иждивенцев (бюджетное сальдо в млрд. евро, со знаком минус): Польша — 12,00; Португалия — 5,03; Греция — 4,54; Испания — 4,00; Венгрия — 3,28; Чехия — 3,05. По относительному показателю отрицательного бюджетного сальдо (по отношению к валовому национальному доходу, %) страны-иждивенцы располагались следующим образом: Эстония — 4,84; Литва — 4,82; Латвия — 4,29; Венгрия — 3,59; Болгария — 3,43; Польша — 3,40.

Таким образом, в рамках Европейского союза существуют две группы стран, интересы которых с точки зрения формирования бюджета ЕС противоположны. С одной стороны, это группа доноров, включающая Германию, а также Францию, Великобританию, Италию, Нидерланды, Бельгию, Данию, Швецию. С другой стороны, это группа чистых получателей, или иждивенцев: Польша, прибалтийские страны, Венгрия, Болгария, Чехия, Португалия, Греция, Испания.

В начале текущего десятилетия в ЕС началась разработка очередного европейского бюджета на семилетний период 2014—2020 гг. Первоначально общая сумма расходов на весь период была установлена с учётом фактических показателей предыдущего периода на уровне почти в 1 триллион евро. Однако против такого бюджета выступили ведущие доноры. Они потребовали уменьшить бюджет по крайней мере на 100 млрд. евро. Сокращение произошло, но из-за яростного сопротивления стран-иждивенцев по сравнению с первоначальной цифрой составило лишь 3,5%.

Еще большая неразбериха возникает в процессе исполнения бюджета. Прежде всего, страны-члены ЕС неохотно выполняют свои обязательства по взносам в бюджет. Брюсселю приходится выбивать деньги силой. Деньги порой используются не по целевому назначению или просто пропадают. Европейская счётная палата, в частности, выявила в 2015 году хищений бюджетных средств на сумму более 1 миллиарда евро.

Общеевропейский минфин?

Европейские чиновники говорят, что создание общеевропейского министерства финансов позволило бы навести порядок в деле разработки и исполнения бюджета ЕС. Однако одно тянет за собой другое. Если будет учреждено общеевропейское финансовое ведомство, потребуется отойти от нынешней практики взносов в бюджет ЕС стран-членов и заменить взносы системой европейских налогов.

Год назад идея общеевропейского минфина начала обретать реальные очертания. В июне 2015 г. был опубликован доклад, содержащий планы дальнейшей валютной и экономической интеграции Европейского союза. Доклад составлен председателем Европейской комиссии Жан-Клодом Юнкером совместно с председателем Еврогруппы Йеруном Дейсселблумом, председателем Европейского центрального банка Марио Драги, председателем Европарламента Мартином Шульцем и председателем Европейского совета Дональдом Туском. Документ получил неофициальное название «Доклад пяти председателей», и в нем содержится ряд предложений по развитию экономического и валютного союза в Европе на десятилетие, до 2025 года.

Гвоздём доклада стало предложение о создании в рамках еврозоны общеевропейского министерства финансов. На первом этапе предполагается создание Европейского финансового совета и стратегического инвестиционного фонда с расширенными полномочиями. На фундаменте этих двух институтов и должно возникнуть единое министерство финансов.

Несмотря на осложнение ситуации в Европе, связанное с миграционным кризисом, сторонники европейского минфина не только не отказались от своей идеи, но, наоборот, начали в форсированном порядке ее продвигать её форсированными темпами. Министр финансов Германии Вольфганг Шойбле предложил ввести европейский налог для решения проблем беженцев. В феврале 2016 г. его поддержали главы центральных банков Германии и Франции Йенс Вайдман и Виллеруа де Гало.

На проходившем в июне в Дрездене заседании Бильдербергского клуба, по некоторым данным, рассматривался проект построения наднациональной налоговой системы по трём основным направлениям: 1) налог на нефть на устье скважины; 2) дополнительная плата за международные финансовые операции; 3) экологический налог на воздушный и морской транспорт. По замыслу мировой финансовой олигархии алгоритм европейской финансовой интеграции должен быть таким: сначала создание системы наднациональных налогов, затем — учреждение наднационального минфина.

Впрочем, противников проекта общеевропейского министерства финансов сегодня как минимум столько же, сколько и сторонников. В частности, не прошло незамеченным выступление профессора Отмара Иссинга, весьма авторитетного европейского финансиста. Он занимал посты председателя Бундесбанка, главного экономиста ЕЦБ, известен как главный архитектор валютного союза ЕС времён его становления. Так вот Иссинг предупредил, что планы ЕС по созданию единого минфина, контролирующего сбор налогов и распределение государственных расходов во всех странах Евросоюза, противоречит базовым принципам современной европейской демократии и лишь усилит центробежные тенденции в ЕС. Иссинг представил свои выводы в сентябре 2015 года на основе анализа «Доклада пяти председателей». Сегодня оснований для таких выводов еще больше. Так, англичане, голосовавшие за выход Великобритании из ЕС, как раз утверждают, что даже нынешний европейский бюджет является «орудием грабежа» их страны, а создание европейского минфина намного увеличат масштабы грабежа Великобритании.

После британского референдума 23 июня Европа оказалась на распутье. Это то, что называют точкой бифуркации. Часть европейцев склоняется к тому, чтобы в области евроинтеграции начать «откручивать назад», ограничившись «общим рынком», отменив единую валюту и вернувшись к ещё не забытым маркам, франкам, гульденам и т. п. И одновременно усиливается давление тех, кто хотели бы довести евроинтеграцию до стадии полного упразднения суверенитета государств-членов ЕС. В июне Германия и Франция представили проект, предлагающий по сути создание европейского супергосударства… Официальное название представленного документа — «A Strong Europe in the World of Uncertainties» (Сильная Европа в мире неопределённостей). Проект предусматривает полный отказ государств-учредителей от права контролировать внешние границы, иметь свои вооружённые силы, национальную валюту и собственную налоговую систему. План этот вынашивался давно, и вполне вероятно, что именно он стал основной причиной, подтолкнувшей Лондон к проведению референдума о членстве в ЕС. Так что логика Отмара Иссинга срабатывает.



Источник: http://rusnext.ru/recent_opinions/1469158283