"Все вокруг выглядит искусственно, как во сне. Каждый день является повторением прошлого, все начинается со звона в голове. Гнев переполняет меня, я хочу разрушить все на своем пути. Не знаю, скольких я смогу убить, но я сделаю все, чтобы забрать с собой как можно больше", – сказал Бекмансуров".
Бекмансуров - это "пермский стрелок". Молодой человек, бессмысленно убивший 20 студентов Пермского университета. Других мотивовов, кроме заявленного, у него не обнаружено. Скажут, сумасшедший. А я упомяну один разговор, случайно сохранившийся в моей памяти с очень давних дней. Девушка, моя знакомая, сказала, что она не рада, когда сбываются ее планы и мечты. "Мир начинает казаться мне нераельным". А я возразил, что мир только тогда и выглядит для меня реальным. Она очень удивилась, и мы друг друга не поняли.
Уже три случая людей, которые сомневаются в реальности окружающего мира, другие я не описываю или не помню, но помню, что они были. Если это сумасшествие, то достаточно "нормальное", в смысле распространенности. Или как раз не сумасшествие?
Другой вопрос, что такое сомнение не обязательно выражается в желании убивать. Но тут уже индивидуальный случай.
"Жизнь моя остановилась. Я мог дышать, есть, пить, спать и не мог не дышать, не есть, не пить, не спать; но жизни не было, потому что не было таких желаний, удовлетворение которых я находил бы разумным. Если я желал чего, то я вперёд знал, что, удовлетворю или не удовлетворю моё желание, из этого ничего не выйдет.
Если бы пришла волшебница и предложила мне исполнить мои желания, я бы не знал, что сказать. Если есть у меня не желания, но привычки желаний прежних, в пьяные минуты, то я в трезвые минуты знаю, что это – обман, что нечего желать. Даже узнать истину я не мог желать, потому что я догадывался, в чём она состояла. Истина была то, что жизнь есть бессмыслица...
Душевное состояние это выражалось для меня так: жизнь моя есть какая-то кем-то сыгранная надо мной глупая и злая шутка. Несмотря на то что я не признавал никакого «кого-то», который бы меня сотворил, эта форма представления, что кто-то надо мной подшутил зло и глупо, произведя меня на свет, была самая естественная мне форма представления.
Невольно мне представлялось, что там где-то есть кто-то, который теперь потешается, глядя на меня, как я целые 30–40 лет жил, жил учась, развиваясь, возрастая телом и духом, и как я теперь, совсем окрепнув умом, дойдя до той вершины жизни, с которой открывается вся она, – как я дурак дураком стою на этой вершине, ясно понимая, что ничего в жизни и нет, и не было, и не будет. А ему смешно.
Но есть ли или нет этот кто-нибудь, который смеётся надо мной, мне от этого не легче. Я не мог придать никакого разумного смысла ни одному поступку, ни всей моей жизни. Меня только удивляло то, как мог я не понимать этого в самом начале... Как может человек не видеть этого и жить – вот что удивительно! Можно жить только, покуда пьян жизнью; а как протрезвишься, то нельзя не видеть, что всё это – только обман, и глупый обман! Вот именно, – что ничего даже нет смешного и остроумного, а просто – жестоко и глупо.
Лев Толстой, "Исповедь" (1882)
