Ртуть
Гость
 |
Корнелиус Холторф
РАДИКАЛЬНЫЙ КОНСТРУКТИВИЗМ. ЗНАНИЕ ВНЕ ЭПИСТЕМОЛОГИИ
Радикальный конструктивизм [1] является частью более широкого «конструктивистского» движения в философии и социологии науки [2]. Его основатель и наиболее выдающийся пропагандист – американский психолог Эрнст фон Глазерфельд [3–6]. Среди его последователей и критикующих единомышленников Гебхард Руш [7, 8], Зигфрид Шмидт [9] и Никлас Луман
[10, 11].
Стиль мышления Э. Глазерфельда – междисциплинарный, но, в основном, он базируется на работах французского психолога Жана Пиаже, а также на достижениях кибернетики, таких как изучение самозамкнутых систем3 [12, 13]. Исследование когнитивного развития у детей привело Ж. Пиаже к часто цитируемому выводу: «Разум организует мир, организуя себя» [14. С. 311].
Это означает, что познание – это самоорганизующийся когнитивный процесс в человеческом мозге; оно нацелено не на «правильный» образ «реального» мира4, а на жизнеспособную организацию мира, как он дан в опыте. Аналогично кибернетика рассматривает непрерывно повторяющийся, т.е. циклический процесс наблюдения и обучения, но только с сугубо технической точки зрения. Саморегулирующиеся устройства знают только, что они восприняли посредством обратной связи. Кибернетика «второго порядка» (Хайнц фон Фёрстер), в свою очередь, изучает, как подобные системы наблюдают5, и в этой рефлексивной манере она включает очередного наблюдателя в поле обучения. Радикальный конструктивизм является, если угодно, «знанием второго порядка», принимающим во внимание и собственные процедуры.
Радикальный конструктивизм провозглашает два главных принципа [15. С. 162]:
– знание не получается6 пассивно, а активно создается познающим субъектом;
– функция познания – адаптивная и служит организации опытного мира, а не открытию онтологической реальности.
Стоит отметить, что радикальный конструктивизм отличается от дарвинистской модели эволюционной эпистемологии в том, что он не предполагает, что поразному созданные знания постепенно сближаются7 и, в конце концов, соединятся в единую систему [знаний]8, представляющую «реальный мир» целиком. Сторонники радикального конструктивизма настаивают на том, что все знание скорее конструируется, нежели «открывается», и что невозможно говорить (и совершенно незачем знать), отражает ли оно, и до какой степени, онтологическую реальность. Это не отрицание онтологической реальности как таковой, но отрицание того, что наше (по)знание9 обязательно должно иметь с ней дело. Таким образом, и онтология, и эпистемология становятся «лишними» для ученых и других «производителей» знания. Считается, что конструктивизм рассматривает «знание без метафизики» [4] или «пост-эпистемологию» [16. С. 20]. Никлас Луман в аналогичном контексте рассуждает о деонтологизации реальности [11. С. 37]. Но это не означает полного релятивизма, или что «все сойдет» [10. С. 177].
77
Все, на чем настаивают представители радикального конструктивизма, это то, что о знании нельзя судить по тому, как оно репрезентирует онтологическую или метафизическую реальность.
Существуют, однако, и другие критерии [17].
Радикальный конструктивизм считает, что «прилаживание»10 знания к нашему опыту, или его когнитивная пригодность, есть ключ к оценке конкурирующих [познавательных] утверждений и механизм, посредством которого мы учимся. Таким образом, не знание приспосабливается к реальному миру, а сам мир адаптируется к нашим познавательным потребностям. Человеческое знание о мире соответствует реальности и «навязывается» ею, какой мы (курсив мой. – В.Б.) ее воспринимаем и понимаем11.
Я показал в другой работе [18], что этот процесс восприятия может быть описан как процесс интерпретации в свете специфического понимания или видения: «знать – значит понимать определенным образом» [19. С. 206]. Различные понимания реальности могут одинаково хорошо согласовываться с разными «опытами» и, следовательно, демонстрировать одинаковую пригодность [3. С. 141, 199]. Вместо единственной адаптации к одной реальности, существует бесконечное множество реальных опытов и, следовательно, реальностей. Согласно радикальному конструктивизму, не существует единого мира, предназначенного быть верно понятым наблюдателем; таким образом, традиционный субъект-объектный дуализм преодолевается [7. С. 218].
Знание и память тесно взаимосвязаны; оба они не отражают онтологическую реальность, но конструируются, в соответствии с их пригодностью и жизнеспособностью, в сознании познающего/вспоминающего субъекта. Такая жизнеспособность знания и памяти в значительной мере зависит от случайных социальных обстоятельств, которые, хотя и не всецело, но отчасти определяют, что имеет смысл, а что нет для индивидов в данной ситуации [4. С. 20; 20–22]. Но это не противоречит основной догме радикального конструктивизма, о том, что реальность создается при помощи когнитивных операций человеческого интеллекта, старающегося достичь «равновесия в познаваемом субъектом эмпирическом мире» [23. С. 115].
Недавно Гебхард Руш показал [7], что утверждения радикального конструктивизма относительно человеческого познания могут быть проиллюстрированы и обоснованы ссылками на современные свидетельства биологии, биохимии, биофизики, физиологии, психологии, лингвистики и социологии. Но Руш верно указывает [8. С. 71; 24], что это никоим образом не равно «протаскиванию» эмпиризма или реализма через «черный ход»: радикальный конструктивизм (РК) не может быть доказан с помощью научных знаний, которые, согласно той же самой теории, не репрезентируют объективную реальность. Однако по иронии судьбы это значит, что строгие реалисты должны были бы, возможно, поддержать радикальный конструктивизм благодаря эмпирической очевидности [7. С. 212].
Если все знание конструируется в сознании12 и не отражает с необходимостью мир, как радикальный конструктивизм избегает саморазрушения? Радикальный конструктивизм – это тоже «знание второго порядка»,
78
знание о самом себе. Он судит о своей собственной ценности, по тому же критерию, что и любое другое знание: а именно его когнитивной пригодности или по тому, способствует ли он пониманию. Радикальный конструктивизм избегает саморазрушения, поскольку он рефлексивен и полностью применим к себе. Эрнст фон Глазерфельд пишет (курсив автора): «Я бы вступил в противоречие с одним из основных принципов моей теории, если бы утверждал, что конструктивистский подход представил истинное описание объективного положения дел. Как мне кажется, радикальный конструктивизм всего лишь предлагает другой способ мышления, и его ценность будет зависеть от его полезности в нашем эмпирическом мире.
Красота радикального конструктивизма – во всяком случае, как я его знаю – заключается в том, что он позволяет освободить знание от [его] метафизики. Он нравится мне потому, что делает многое для меня понятным. Но радикальный конструктивизм весьма толерантен и скромен по отношению к альтернативным принципам познания. Если Вам он не понятен, это тоже не проблема. Но Вы должны отдавать себе отчет в том, что, если другая теория кажется Вам более согласующейся с вашим жизненным опытом, и Вы, таким образом, принимаете альтернативную теорию о характере человеческого (или научного) знания, это будет, фактически, подтверждением центрального тезиса радикального конструктивизма о том, что человеческое знание оценивается в соответствии с его когнитивной пригодностью в сознании индивидов13. Утверждения радикального конструктивиста могут, поэтому, оказаться действительно неопровержимыми» [4. С. 13].
Знание прошлого
Если знание, включая научное [знание], скорее конструируется, нежели «открывается», представление о «получении знания» об онтологической реальности, прошлой или настоящей, не может быть сохранено. Все знание, независимо от того, где, как и кем оно произведено, должно обсуждаться безотносительно к онтологической реальности (о которой мы ничего не знаем).
Эта позиция бросает археологии и, конечно, истории двойной вызов: во-первых, если для настоящего принимается, что знание и понимание конструируются и (поэтому)14 отличаются, следует признать, что и по отношению к прошлому это так; в этом случае, наша задача как археологов – насколько возможно реконструировать различные знания прошлого. Задача «правильной» когнитивной археологии – не в поиске истоков нашего собственного (лучшего, «продвинутого») знания мира, а в согласовании различных форм знания. Вопрос в том, как этого достичь [25. С. 102].
Во-вторых, что еще важнее, наше собственное знание и понимание прошлого также конструируется и отражает, прежде всего, нынешние условия, в которых мы его (знание. – В.Б.) конструируем [7. Гл. 4.2; 25. С. 97]. Фактически, целостное представление о прошлом является когнитивной и социальной конструкцией, которая не существует нигде (и никак. – В.Б.), кроме как в соотношении с опытом людей, живущих сегодня [7. С. 416–419]. Обращая на это внимание, я не говорю о явных пристрастиях или, попросту, разных перспективах, у различных наблюдателей; я утверждаю, что знание (о прошлом) и реальность (прошлого) – это две совершенно различные вещи. Данное положение радикального конструктивизма отрицает не существование прошлого или древних памятников, таких как мегалиты, но возможность для нас с уверенностью знать прошлое «как оно было на самом деле» [26]. По крайней мере, мы никогда не сможем этого сказать, поскольку не можем преодолеть условия разума (и общества), детерминирующих наше (по)знание.
С радикально-конструктивистской точки зрения и онтология и эпистемология излишни: неважно, существовало ли прошлое или нет, т.к. это не влияет на наше знание о нем; несущественно и то, как мы можем знать прошлое, поскольку знание о прошлом очевидно существует среди людей. Радикально-конструктивистская археология полагает, что доистория и доисторические объекты, как бы люди ни видели их и как бы они их ни понимали, являются конструкциями соответствующих современников. Из этого следует, что сегодняшняя академическая археология есть только один из многих возможных путей, чтобы прийти к согласию с прошлым и понять смысл его материальных следов [27]. Никакие знания о прошлом, включая те, которые получены академической археологией, не имеют эпистемологического превосходства над другими. Доистория – это конструкция, неважно, кто ее создал, и все конструкции доистории и ее памятников должны обсуждаться на равных [7. С. 475; 18; 28]. Этот второй вызов археологии со стороны радикального конструктивизма определенно превосходит первый, поскольку никакая попытка реконструировать прошлые построения не может избежать ловушки быть конструкцией настоящего.
Для радикально-конструктивистской археологии я вижу три основных пути будущих исследований. Все три задачи подразумевают, что археологи не заняты открытием первоначальных смыслов доисторических процессов или археологических памятников в прошлом. Вместо этого они сфокусированы на том, что эти процессы или памятники могут значить для людей при различном восприятии15 и под влиянием разных условий [29. С. 197–202]. Одна задача заключается в том, чтобы сохранить наше понимание минувшего и добавить более жизнеспособные и полезные конструкции прошлого и его памятников к уже имеющимся [30], или расширить когнитивные возможности существующих конструкций [7]. Это значит использовать наилучшим образом ситуацию, в которой мы находимся, и преуспеть в согласовании нескольких превосходных конструкций. Это то, чего наиболее ортодоксальные исследования (академические и неакадемические) теперь, кажется, достигают. Две другие задачи сфокусированы на процессе конструирования прошлого, а не на прошлом как таковом. Изучение того, как прошлое конструируется, никоим образом не меняет статус полученного знания, которое все же является знанием конструкции, но оно может создать жизнеспособное знание о нашем сегодняшнем обществе [31. С. 11–21]. Следовательно, вторая задача (для археологии. – В.Б.), – стать саморефлексивной и изучать конструкции, созданные археологами, или как прошлое существует среди ученых. Это значит сосредоточиться на истории и социологии дисциплины, на дискурс-анализе, способах письма и деконструкции современных подходов, стараясь, таким образом, понять, что мы делаем (например, [32]). Третья возможная задача – изучение различных восприятий вне академической археологии, в которых доистория и ее памятники создаются или создавались в обществе. Это имеет не только все большее социальное, политическое и этическое значение, но также может помочь нам найти плодотворную роль для археологов в будущем обществе [27, 31].
Я рассматриваю эту работу как конструкцию, которая пытается понять прошлое в настоящем, хотя она одновременно сосредоточена на доисторических, исторических и остальных современных смыслах древних памятников. Это конструкция конструкций. |
