Постнагуализм

https://www.youtube.com/v/sGxakQ2e19c

Автор ролика - Симпли.

http://quantmag.ppole.ru/forum/index.php?topic=274.msg34025#msg34025

Восхождение к интеллекту

Опыт эволюционно-иерархической классификации

Александр БОЛДАЧЕВ

В предлагаемом тексте рассматривается вариант эволюционно-иерархической классификации автономных автоматических устройств, к которым, прежде всего, можно отнести живые организмы – от простейших до человека. Однако чтобы абстрагироваться от множества функций биологического организма и акцентировать внимание лишь на общих принципах его взаимодействия со средой, а также, чтобы не ограничивать классификацию только живыми системами в статье используется термин «устройство» вместо «организм».

В основу рассуждений положена в значительной степени упрощенная схема поведения живого организма: он представляется как устройство, взаимодействие которого со средой, задается заложенным в него набором алгоритмов. Под алгоритмом понимается существующая (сохраненная, зафиксированная) схема поведения устройства, которая может быть им однозначно и многократно реализована в виде конкретных действий. Причины «запуска» (применения) того или иного алгоритма – внешние ли воздействия или внутреннее целеполагание – не рассматриваются. Но даже при таком, казалось бы, обедненном подходе, удалось построить в достаточной степени эвристически продуктивную классификацию.

Следует также обратить внимание, что предлагаемый текст следует рассматривать как философский, и ни в коем случае не относить его к специальным дисциплинам (кибернетике, теории автоматов, нейрофизиологии и др.). Он не более чем последовательность логических построений с использованием нескольких категорий.

За отправную точку восхождения по иерархической лестнице принято элементарное устройство, однозначно, не вариативно взаимодействующее со средой – элементарное устройство.


Элементарное устройство

Алгоритм функционирования (поведения) элементарных устройств закладывается, фиксируется при их проектировании (рождении) и не изменяется в ходе функционирования. Адаптация элементарных устройств к окружающей среде осуществляется только единовременной модификацией полного набора алгоритмов при их создании (рождении) и отбором наиболее «адекватных» устройств с закреплением (передачей по наследству) удачных решений. Следовательно, для приспособления к изменениям среды элементарных устройств необходимо их постоянное воспроизводство с вариацией набора алгоритмов.

Резонно предположить, что некогда эффективные (то есть ранее прошедшие отбор), но со временем замененные новыми, алгоритмы не «стираются», а сохраняются. Такое накопление «готовых» алгоритмов, в дальнейшем позволяет популяции в более короткие сроки и более эффективно приспосабливаться к изменяющимся условиям – не «дожидаясь» случайных удачных модификаций, а используя заведомо работоспособные алгоритмы и их комбинации.

Важным следствием накопления алгоритмов, и первым шагом в преодолении однозначности функционирования элементарных устройств, является последовательное применение ими нескольких различных алгоритмов в однотипных условиях. Даже случайное чередование устройством двух или более алгоритмов для решения какой-либо задачи значительно повышает вероятность достижения положительного результата. Однако понятно, что элементарные устройства не обладают механизмом выделения наиболее эффективного алгоритма в ходе функционирования (жизни) – закрепление удачных сочетаний алгоритмов реализуется лишь отбором их полного комплекса.


Адаптирующиеся устройства

Если для элементарных устройств эффективность применения алгоритмов оценивается лишь в результате выживания одних и вымирания других, и приспособление достигается только через многие поколения, то для более сложных устройств, накопивших избыточный набор алгоритмов, появилась реальная возможность (и необходимость) оценивать результаты действия алгоритмов в ходе самого функционирования. Механизм этой оценки реализовался в виде комплекса дополнительных алгоритмов, который можно назвать эмоциональными. Алгоритмы эмоций, в отличие от алгоритмов действий, непосредственно не связаны с обеспечением конкретных функций устройства. Основная их задача – инициировать некоторые изменения в устройстве, которые позволяли бы оценивать успешность алгоритмов действий непосредственно в ходе их выполнения (или сразу после), то есть вызывать отрицательные или положительные «эмоции».

Накопление избыточного числа алгоритмов действий, а также появление оценивающих их результативность алгоритмов эмоций, создало основу для формирования устройств нового типа, которые можно назвать адаптирующимся. Основным отличием адаптирующегося устройства от элементарного является его способность закреплять применение наиболее результативных алгоритмов при изменении условий среды. Следовательно, приспособление устройств реализуется уже не через поколения, а непосредственно в процессе их функционирования (жизни).

Приспособление адаптивного устройства происходит также случайным образом – методом проб и ошибок, но выбор производится не из вариантов полных наборов алгоритмов, а между несколькими алгоритмами.

Если переход от элементарного устройства к адаптирующемуся был вызван внутренней дифференциацией устройства, связанной с накоплением избыточного числа алгоритмов, то следующий иерархический скачек вызван уже внешней нетождественностью адаптирующегося устройства самому себе. Изменение адаптирующегося устройства в течение его функционирования (жизни) вызывает необходимость при оценке результатов применения алгоритмов включать самого себя в качестве одного из элементов среды, что дает импульс к формированию устройства следующего типа – сознательного устройства.


Сознательные устройства

Принципиальным отличием сознательного устройства от адаптирующегося является его способность к априорному (до выполнения действий) выбору одного из имеющихся алгоритмов поведения. Это стало возможным благодаря регулярным повторениям адаптирующимися устройствами процесса выбора лучшего из возможных вариантов действий. В результате механизм этого выбора закрепился в виде дополнительного алгоритма – алгоритма сознания, как бы надстроенного над алгоритмами поведения. В отличие от алгоритмов эмоций, которые оценивают результат действий, механизм сознания включается до выполнения алгоритмов внешних действий.

Сознательная оценка наиболее подходящего алгоритма поведения до выполнения самого действия позволяет значительно быстрее, в реальном масштабе времени, а не методом проб и ошибок, реагировать на изменения среды. Но наличие алгоритма сознания не устраняет вероятностный момент в функционировании устройства – просто перебор из внешней сферы перешел во внутреннюю.

Как уже отмечалось, формирование сознания, является непосредственным следствием различенности адаптирующегося устройства во времени, не тождественности его самому себе в различные моменты функционирования. Можно сказать, что алгоритм сознания восстанавливает временнУю целостность устройства – при частой смене алгоритмов поведения именно сознание фиксирует его идентичность.

При обсуждении проблемы адаптации принято вводить понятие «модель среды». В общем случае модель рассматривается как некоторый заместитель (внутренний заменитель) окружающего мира, позволяющий устройству адекватно реагировать на внешние воздействия. Однако при таком подходе можно констатировать, что модель среды устройств уровней, предшествующих сознательному, совпадает, абсолютно тождественна набору их алгоритмов. Буквально – внешний мир для элементарных и адаптирующихся устройств состоит лишь из того, на что они могут реагировать и на что они могут воздействовать, то есть из элементов алгоритмов их функционирования (банально – модель мира сливного бачка состоит лишь из уровня воды и события нажатия на ручку слива). Только после различения устройством себя от себя, выделения себя в качестве элемента среды и, вследствие формирования алгоритма сознания, происходит отделение модели среды от комплекса алгоритмов действий. Но, по сути, эта новая модель, включающая в себя само устройство в качестве элемента среды, является ничем иным, чем просто набором алгоритмов, составляющих механизм сознания.

Именно это, уже не внешнее, а внутренне и не разнесенное во времени, а единомоментное отличение устройства самого от себя, различение в себе двух типов алгоритмов – двух моделей среды создает новые возможность адаптации устройств к изменениям внешней среды.

С одной стороны, (1) наличие механизма сознания не только позволяет производить априорную оценку эффективности алгоритмов имеющегося набора, но создает реальную возможность генерации принципиально новых, не заложенных при его создании (рождении) алгоритмов поведения. Новые алгоритмы строятся как комбинации имеющихся и фиксируются при признании их сознанием полезными.

С другой стороны, (2) отделение модели внешнего мира, формируемой в сознании, от активно-реактивной модели (модели действий и реакций), приводит к возможности и необходимости оценки сознательным устройством самого себя уже не только в качестве (а) элемента внешней среды, а также и как (б) элемента сознательной модели оной. Такое внутреннее разделение устройством себя на (а) реальное и (б) идеальное приводит и к отличению себя и от однотипных устройств (сородичей), что, безусловно, открывает еще один канал пополнения состава алгоритмов непосредственно в ходе функционирования (жизни) устройств – подражание, перенимание алгоритмов.

Итак, совершенствование сознательного устройства с закономерностью приводит к формированию новых механизмов генерации и передачи алгоритмов, что с жесткой необходимостью требует появления нового механизма их сохранения, а, следовательно, становления принципиально нового уровня организации устройств и их комплексов.


Разумные устройства

Для фиксации непрерывно растущего потока новых алгоритмов, генерируемых в ходе функционирования сознательных устройств, прежний, наследственный способ закрепления алгоритмов (как алгоритмов действий, так и алгоритмов сознания, то есть алгоритмов априорной оценки алгоритмов действий) стал принципиально неприменим. Закономерным следующим шагом в развитии способов оперирования алгоритмами явилось формирование механизмов (1) сохранения алгоритмов вне исполняющих устройств и (2) внешнего «встраивания» этих алгоритмов в новые устройства. Тип устройств, обладающих такими способностями возможно называть разумными, а форму накопления (сохранения) и распределения (передачи) алгоритмов – культурой, основным элементом которой изначально становится язык.

Можно выделить несколько принципиальных отличий разумных устройств от сознательных.

(1) Набор алгоритмов, которым может оперировать разумное устройство, не задается при его создании (рождении). Для формирования полноценного разумного устройства необходим процесс «загрузки» алгоритмов, называемый обучением.

(2) Разумное устройство может не только априорно выбирать наиболее эффективный алгоритм из имеющихся, но и пополнять сам набор алгоритмов из их полного спектра, представленного во внешней ему культуре.

(3) Разумное устройство способно фиксировать созданные им алгоритмы вне себя – в элементах культуры.

Учитывая перечисленные особенности, прежде всего, следует сделать вывод, что разумное устройство – это принципиально социальное (коллективное) устройство. Для его формирования и функционирования необходима некоторая среда разумных устройств носителей культуры – социум. Следовательно, в отличие от характеристик устройств низших уровней (таких как адаптивность, сознательность), разумность – это сугубо социальное, системное понятие. Если ранее тип устройства задавался «от рождения», и множественность устройств была необходима преимущественно для обеспечения вариативности алгоритмов и отбора наиболее эффективных из них, то для разумного устройства его включенность в социум является необходимым условием, определяющим его как таковое. Разумность устройства это не имманентная изначальная его характеристика, разумным оно становится только в социуме.

Фактически, само разумное поведение не отличается от адаптивного поведения устройств ранних уровней, так как в конкретный момент действия не имеет значения способ (предыстория) формирования алгоритма – генетический, сознательный или социальный. Существенное отличие разумного устройства заключается в том, что оно может в ходе функционирования менять и дополнять набор алгоритмов, а также фиксировать новые алгоритмы вне себя.

Скорость приспособления разумных устройств к среде значительно выше, чем устройств предыдущих уровней. Обеспечивается эта скорость в основном за счет формирования горизонтальных (вневременных) связей между устройствами. То есть, если изменение принципов взаимодействия со средой доразумных устройств требует множества поколений, так как им доступен лишь наследственный (вертикальный, разнесенный во времени) способ передачи и сохранения алгоритмов, то на разумном уровне новые эффективные алгоритмы становятся доступны для каждого устройства практически мгновенно, по крайней мере, в течение жизни одного поколения.

Изначальная незапрограммированность разумного устройства, с одной стороны, и лавинообразный рост фиксируемых в культуре новых алгоритмов, с другой, закономерно привели к специализации устройств. То есть в период обучения разумные устройства могут получать разные комплексы алгоритмов и, следовательно, значительно отличаться друг от друга по функционированию. (Дифференциация устройств по набору алгоритмов функционирования наблюдается и на предыдущих иерархических уровнях – половое и другие типы внутривидового разделения у животных, но она строго фиксировалась в момент создания и уже не могла изменяться в ходе функционирования). Необходимость внешней дифференциации разумных устройств является следствием, как (1) ограниченных возможностей единичных устройств воспринять весь комплекс накопленных в культуре алгоритмов, так и (2) потребностями функционирования социума как целого.

Пока речь шла о доразумных уровнях, можно было обойтись без применения понятия «программа». Полный набор алгоритмов единичного устройства составлял единственную неизменную программу его функционирования. Формирование внутрисоциумной дифференциации устройств, их специализации требуют различения отдельных комплексов алгоритмов, которые возможно фиксировать как разнообразные программы. Кроме того, что различные разумные устройства, как уже отмечалось, могут обладать различными программами, они могут также активно оперировать несколькими практически независимыми программами (профессиональными и пр.) и пополнять их состав в процессе функционирования. Способность к «загрузке» множества программ и к сознательному переключению с одной программы на другую в зависимости от изменившихся условий также является существенным отличием разумных устройств от сознательных.

Следует обратить внимание, что введение понятия «программа» целесообразно лишь при констатации независимости программ от самих устройств, их принадлежности к культуре, а не индивидууму. Хотя все программы, как конкретные наборы алгоритмов, функционально реализуется лишь конкретными единичными устройствами, но (1) по своему происхождению, (2) по различенности от других комплексов алгоритмов, (3) по способу фиксации (хранения) они носят сугубо социальный, общекультурный характер. Поэтому правильнее было бы их называть социальными программами.

Из всех социальных программ наиболее важной, требующей первоочередной «загрузки» в устройства при их обучении, является универсальная социальная программа – язык. В отличие от прикладных программ, то есть программ реализующих непосредственное функционирование разумных устройств, язык определяет, задает функционирование социума как целого. Он непосредственно обеспечивает как сохранение новых алгоритмов, так и «загрузку» их в устройства. Практически, язык в социуме разумных устройств выполняет функцию сознания (алгоритма управления алгоритмами), фиксирует самоидентичность социума.

Точно так же, как наличие надалгоритма и внутренней различенность сознательных устройств привело к переходу на новый уровень организации, так и развитие разумного социума в сторону дифференциации культуры на множество социальных программ и формирования единой надпрограммы (языка) с закономерностью приводит к возможности и необходимости нового эволюционного скачка – появлению устройств интеллектуального типа.


Интеллектуальные устройства

Сущностью и результатом разумного этапа развития стало: (1) отделение алгоритмов от самих устройств, (2) интеграция алгоритмов в комплексы – программы, (3) дифференциация программ с одновременным формированием единой надпрограммы – языка. Все это, по сути, является констатацией факта появления новой реальности, новой среды, второго пространства существования единичных разумных устройств – культуры. Закономерным следствием формирования новой реальности стало появление специализированных программ, ориентированных уже не на адаптацию устройств к среде, а на оперирование элементами культурного пространства. Такие программы и разумные устройства, способные функционировать по этим программа, можно назвать интеллектуальными.

Основным результатом функционирования интеллектуального устройство является не его адаптация к среде (как для устройств предыдущих уровней), а новые социальные программы. Если и можно говорить об адаптационной роли интеллектуальных программ, то лишь относя ее ко всему социуму, а не к конкретному интеллектуальному устройству.

Хотя разумное устройство и может фиксировать, сохранять сгенерированные им новые алгоритмы, делая их доступными для других устройств, но эта способность к производству новых алгоритмов не является его необходимой характеристикой. В отличие от этого, производство новых социальных программ – это единственная и определяющая функция интеллектуальных устройств.

Следует обратить внимание на то, что интеллектуальные устройства являются таковыми лишь операционно, то есть в момент «работы» интеллектуальной программы. В другие периоды своего функционирования, интеллектуальность устройств не проявляется в явном виде – они взаимодействует со средой исходя из имеющегося набора разумных и других адаптационных программ. Следовательно, интеллектуальность – это в большей степени характеристика специализированной социальной программы, а не самого устройства, ее выполняющего. Поэтому корректнее было бы вообще говорить не об интеллектуальных устройствах, а об интеллектуальной деятельности разумных устройств.

Более того, поскольку функционирование по интеллектуальной программе не имеет прямого отношения к адаптации (эффективному приспособлению к среде) единичного устройства, то интеллектуальная программа носит социальный (общесистемный) статус не только по своему происхождению (как другие социальные программы), но по своей сути. Интеллектуальные программы не являются индивидуальными ни (1) по своему содержанию (не направлены на адаптацию конкретного устройства), ни (2) по объему – единичные устройства в процессе интеллектуальной деятельности способны «загрузить» и отработать лишь некоторую часть какой-либо из интеллектуальных программ. То есть, можно сказать, что интеллектуальные программы отрываются от конкретных устройств не только по своему происхождению, способам фиксации и передачи (как разумные программы), но и по своей сути, постепенно оформляясь в новые самодостаточные объекты реальности, развивающийся по своим законом (к примеру, таковыми являются религиозные, научные системы). Индивидуальные разумные устройства, становящиеся на время интеллектуальными, лишь реализуют, подпитывают это развитие, являясь необходимым, но уже вторичными, вспомогательными элементами. (Вопрос классификации интеллектуальных программ заслуживает отдельного разговора.)

В заключении представлены краткие характеристики устройств выделенных эволюционно-иерархических уровней.

Элементарное устройство действует согласно заложенному в момент создания (рождения) алгоритму (набору алгоритмов).

Адаптирующееся устройство способно производить отбор наиболее эффективных алгоритмов из избыточного предзаданного набора методом статистической оценки результатов их реального действия.

Сознательное устройство выполняет априорную (без реального применения) оценку успешности применения имеющихся алгоритмов.

Разумное устройство функционирует согласно внешним (загруженным в процессе обучения) программам – комплексам алгоритмов, способно фиксировать новые алгоритмы вне себя в виде элементов культуры, производит выбор и смену различных программ.

Интеллектуальное устройство генерирует новые программы.


Выводы

Предложенная эволюционно-иерархическая классификация устройств (организмов) дает вполне однозначные критерии распознавания их. Хотя, конечно, между выделенными уровнями нет четкой границы. Например, разумное устройство без «загрузки в него» социальных программ является лишь сознательным устройством, а интеллектуальное устройство вне интеллектуальной деятельности (то есть вне процесса создания новых программ) является обычным разумным устройством и по своей «разумности» и даже «адаптивности» может сильно уступать другим (не интеллектуальным) устройствам (к примеру, пресловутый рассеянный профессор).

Данную иерархическую классификацию условных устройств можно воспринимать как гипотетическую, лишь косвенно отражающую реальный процесс эволюции нервной деятельности живых организмов. Но, наверное, именно эта абстрагированность от реальных систем дает возможность более свободно, не углубляясь в частности, осознать, понять объективную закономерность эволюционного становления высшей нервной деятельности.

В тексте не использовались такие понятия как безусловный и условный рефлексы, отражение, опережающее отражение и другие из традиционного арсенала работ, затрагивающих вопросы поведения живых организмов и их адаптации к внешней среде. Сделано это сознательно, но ни в малейшей степени не с целью умаления их значения и научной целесообразности. Причин такого подхода несколько. Во-первых, чтобы не вызывать дополнительных терминологических споров. Во-вторых, чтобы подчеркнут, возможность и необходимость реализовывать множество практически независимых подходов к анализу научных проблем, каждый из которых, дополняя (расширяя, углубляя) понимание предмета не может претендовать на полноту описания. В-третьих, это оставляет читателю простор для ассоциаций и аналогий. И, конечно, чтобы акцентировать внимание на том, что это философский, а не специально-научный текст.

Однако главный результат работы – это, конечно, сама предложенная классификация. Она дает реальную возможность более продуктивного, терминологически строго обсуждать как проблемы адаптивного поведения животных и его отличия от разумной деятельности человека, так и проблемы, связанные с созданием искусственных адаптивных и интеллектуальных систем. Наиболее понятийно ценное в этой классификации – это, конечно, сам принцип выделения иерархических уровней, а не слова, которыми они названы. (Изначально даже планировалось применить тактических ход и не использовать при введении уровней никаких терминов, а просто пронумеровать их: устройство №1, устройство №2 и т.д., и лишь впоследствии сопоставить уровням имеющиеся в научном обиходе категории. Хотя это и не сделано, но для тех, кто не согласен с применением терминов, наверное, будет интересно перечитать текст, заменив название уровней произвольными обозначениями.)


http://n-t.ru/tp/ng/vi.htm


================================

http://quantmag.ppole.ru/forum/index.php?topic=274.msg34034#msg34034

Загадочная логика Детектив как модель диалектического мышления
Вольский Н.Н.

Новосибирск, 1996
(Текст дается по изданию: Вольский Н.Н. Легкое чтение.
Работы по теории и истории детективного жанра. Новосибирск, 2006)

https://www.metodolog.ru/00926/00926.html

Если ты ещё не дошёл до той степени, когда тебе представляются
две истины противоречащими одна другой, ты ещё не начинал мыслить.

Лев Толстой

Введение

1. Детектив. Определение жанра и некоторые особенности его поэтики

2. Логика. Логическое мышление как главный герой детектива

3. Диалектика. Загадка как диалектическое противоречие

4. Заключительное определение детектива

5. Лестрейд, доктор Уотсон и Шерлок Холмс как олицетворение трёх уровней познания (догматизм, скептицизм, диалектика)

6. Диалектика "открытия" и диалектика "изобретения": два типа детективного сюжета

7. Диалектика "явления" и "сущности" в детективе

8. Категории "бытия" и "небытия" в детективе

9. Диалектическая теория истины. Истина как плодотворность

10. Ценность диалектики как метода

Послесловие

Введение

В этой предлагаемой вашему вниманию небольшой книжке автором сделана попытка проанализировать детектив, как особый жанр художественной литературы, с несколько неожиданной, на первый взгляд, точки зрения. А именно, выяснить роль диалектической логики в построении детективного сюжета.

С одной стороны, в этой книге я пытаюсь показать, в чём состоит специфика детектива, как литературного жанра, и в какой-то мере "реабилитировать" этот вид литературы, часто третируемый как примитивное, низкопробное чтиво, предназначенное для туповатой и непросвещённой публики. На мой взгляд, такое мнение связано с непониманием особенностей поэтики детектива и основывается на оценке детективных произведений с точки зрения эстетических критериев, выработанных для других жанров и совершенно неприменимых в отношении детективов.

Эти негативные оценки детективов (не конкретного детективного романа, а жанра в целом), высказываемые от имени "высокой" литературы, не принимают во внимание того, что любящий детективы читатель ждёт от них удовлетворения особой интеллектуальной потребности, которую не могут удовлетворить произведения других жанров и которая служит основой для эстетической оценки произведения как "хорошего (или плохого) детектива". Как говорит по этому поводу Честертон, если читатель хочет иметь зонтик, то он скорее смирится с плохим зонтиком, чем с хорошим телескопом, сколько ему не доказывай, что в зонтик не разглядишь луну и звезды.

Чтобы понять, почему книги, стилистически неинтересные, написанные стёртым, не блещущим оригинальностью языком, не позволяющим отличить одного автора от другого, населённые стандартными, переходящими из книги в книгу неразвивающимися персонажами, и вообще по этим меркам находящиеся практически за пределами "настоящей литературы", могут нравиться таким людям, как Честертон, и другим обладающим хорошим литературным вкусом читателям, необходимо выяснить, в чём же состоят реальные литературные достоинства детектива, позволяющие читателю не обращать внимания на вышеперечисленные изъяны, которые в плоскости детектива перестают быть эстетически значимыми и даже могут быть необходимыми для построения хорошего детективного сюжета.

Я предполагаю, что детектив даёт читателю редкую возможность воспользоваться своими способностями к диалектическому мышлению, применить на практике (пусть и в искусственных условиях интеллектуальной забавы) ту часть своего духовного потенциала, которую Гегель называет "спекулятивным разумом" и которая, будучи присущей каждому разумному человеку, почти не находит применения в нашей обыденной жизни. Именно с этой точки зрения вполне просвещённые читатели могут дать высокую эстетическую оценку произведениям детективного жанра, а испытываемое читателем специфическое интеллектуальное удовольствие, возникающее у него при демонстрации диалектического снятия противоречия, на котором строился детективный сюжет, объясняет широкую популярность этого жанра. Разумеется, вовсе необязательно быть специалистом по диалектической логике, чтобы получать удовольствие от чтения детективов, и никто не ссылается на Гегеля или Маркса, оценивая книжку Агаты Кристи как "хороший детектив": оценка происходит на интуитивном уровне. Но если такие оценки общезначимы и большинство любителей детективов сходятся в оценках конкретных произведений, следовательно, в основе этих оценок лежат некие объективные правила, дающие возможность качественного сравнения детективных произведений.

В этой книге я стараюсь доказать, что основным моментом, позволяющим расценить конкретное литературное произведение как "хороший (правильно построенный, интересный) детектив", является наличие в нём диалектической мысли, логического процесса, который может быть выражен в категориях диалектики и который приводит к разрешению сюжетной загадки в виде диалектического снятия противоречия.

С другой стороны, цель данной книги состоит в том, чтобы изложить определённое понимание диалектики и принципов диалектического мышления. Я думаю, что у большинства любителей детективного жанра в нашей стране, знакомившихся с диалектическим методом по одному из учебников "диамата", термин диалектика прочно ассоциировался со смутным представлением о какой-то каше из "законов", "триад", "скачков" и "ревизионистских уклонов", которая не поддаётся рациональной расшифровке, но зато позволяет со спокойной совестью называть чёрное белым в тех случаях, когда это выгодно начальству.

Грубо говоря, это представление сводится к тому, что, когда факты на их стороне, люди пользуются обычной (формальной) логикой, а когда логические выводы из этих фактов противоречат интересам рассуждающего, он обращается за помощью к некой "диалектической" логике, которая якобы позволяет доказать прямо противоположное. (Говорю об этом с достаточной уверенностью, поскольку сам был когда-то такого же мнения о "марксистской диалектике".) Утверждать в такой ситуации, что наслаждение, которое получают читатели от хорошего детектива, объясняется неосознанным переживанием ими процесса диалектического снятия противоречий, опасно тем, что может даже обидеть людей, считающих себя мыслящими логично, то есть в соответствии с истинной, а не какой-то выдуманной "диалектической" логикой.

Поэтому одним из мотивов написания этой книги было стремление автора показать на понятном для всех (независимо от профессии и уровня образования) и занимательном для многих материале, что диалектика отнюдь не отменяет знакомую нам всем логику и не ставит её выводы под сомнение, а напротив представляет собой разумный способ мышления, позволяющий оставаться верным логике даже в тех случаях, когда логика, казалось бы, заводит в безвыходный тупик. В этом смысле можно считать, что книга рассказывает не столько о детективе, сколько о диалектическом мышлении, а разбираемый литературный жанр служит только фактическим материалом, который автор использует для изложения своего понимания диалектики.

Я надеюсь, что эта книжка будет интересна как любителям философии (которые после ее прочтения, может быть, станут снисходительнее относиться к детективам), так и читателям детективов (которые смогут узнать, что их приверженность к этому легкому жанру в чём-то сродни любви к мудрости).

В качестве непосредственного литературного материала в книге главным образом анализируются рассказы Конан Дойла о Шерлоке Холмсе. Выбор этих рассказов, как образцовых детективных произведений, объясняется двумя причинами: во-первых, они представляют собой самый популярный пример детективного жанра - редко встречаются люди, которые не читали хотя бы нескольких рассказов о знаменитом сыщике; а во-вторых - и это главное - лучшие рассказы о Шерлоке Холмсе принадлежат к классике детективной литературы, здесь детектив (как жанр) выступает в его полностью сформированном и чистом виде, без тех признаков усложнения, эволюции и размывания жанровых границ, которые нередко встречаются в произведениях более поздних авторов...

https://www.metodolog.ru/00926/00926.html

https://www.youtube.com/v/GSdy76KD9vw

– А теперь, парни, я вам кое-что покажу, – сообщил дон Хуан, когда смех прекратился.

Я решил, что он собирается показать нам некоторые из предметов силы, которые всегда носил в своей сумке. Я думал, что юноши сейчас подойдут и сгрудятся вокруг него, но они синхронно наклонились слегка вперёд, подтянули левую ногу и сели в мистическую позу, столь неблагоприятно отражавшуюся на моём колене.

Я тоже подтянул ногу, стараясь при этом выглядеть как можно естественнее. Я обнаружил, что если не садиться на ступню, а оставаться как бы в полуколенопреклонённом положении, то колено болит не так сильно.

Дон Хуан встал и зашёл за валун.

Должно быть, пока я разбирался со своими коленями, он подбросил в огонь хвороста, потому что там что-то затрещало, и языки пламени выросли чуть ли не вдвое. Это каким-то образом накалило обстановку. Вдруг дон Хуан вышел из-за валуна и встал на том месте, где перед этим сидел. Я был ошарашен. На голове у него красовалась настоящая пиратская треуголка с круглым верхом и торчащими по бокам сложенными полями. Одет он был в длинный сюртук с фалдами, застёгнутый на одну-единственную блестящую пуговицу, и у него была деревянная нога!

Вид у него был на редкость дурацкий, я даже про себя рассмеялся. Интересно, откуда он всё это взял здесь, в дикой пустыне? Наверное, заранее припрятал за камнем. Я подумал, что ему бы ещё чёрную повязку на глаз да попугая на плечо – и будет точь-в-точь вылитый пират из детской книжки.

Дон Хуан медленно обвёл всех взглядом слева направо. Потом посмотрел вверх и уставился во тьму за нашими спинами. Немного постояв, он снова начал обходить валун и скрылся за ним.

Я не заметил, как он шёл. Чтобы изобразить человека на деревянной ноге, ему, конечно, пришлось согнуть ногу в коленке, и когда он повернулся спиной, я должен был бы это заметить. Но я, видимо, был настолько впечатлён всей этой мистификацией, что не обратил внимания на детали.

Как только дон Хуан повернулся и пошёл вокруг валуна, огонь утратил яркость. Я отдал должное точности расчёта дона Хуана. Это же надо было так чётко вычислить, сколько будет гореть свежеподброшенный хворост, и организовать выход в строгом соответствии с поведением огня!

На четырёх молодых индейцев изменения интенсивности пламени произвели очень сильное впечатление – по их телам даже пробежала нервная дрожь. Когда огонь уменьшился, все четверо вернулись в позу со скрещенными ногами. Я надеялся, что дон Хуан вот-вот выйдет из-за валуна и займёт своё место, но он не появлялся. Я с нетерпением ждал. Его всё не было. Индейцы сидели с бесстрастными лицами. Дона Хуана не было.

А я никак не мог понять, чего он этим представлением хотел добиться. После долгого ожидания я обратился к юноше, сидевшему справа от меня, и спросил, не усмотрел ли он какого-либо скрытого значения в странных атрибутах, которые надел на себя дон Хуан, – смешной шляпе и длинном сюртуке с фалдами, – а также в том, что он вышел на деревянной ноге.

Юноша взглянул на меня с довольно смешным выражением озадаченности на лице. Казалось, что-то его смутило. Я спросил то же самое у другого юноши, который сидел рядом с первым и внимательно на меня смотрел.

Они переглянулись с видом полнейшего недоумения. Я сказал, что в этой шляпе и в сюртуке дон Хуан на своей деревяшке превратился в форменного пирата.

К этому времени все четверо уже придвинулись ко мне и сидели совсем рядом. Они мягко посмеивались и нервно ёжились. Казалось, они хотят что-то сказать, но не знают как начать. Наконец, самый решительный из них заговорил. Он сказал, что на доне Хуане не было шляпы и сюртука, и уж наверняка – никакой деревяшки. А была на нём чёрная сутана с капюшоном, как у монаха, и сутана эта ниспадала до самой земли.

– Нет! – негромко воскликнул другой юноша. – Не было никакой сутаны.

– Это верно, – согласились остальные.

Тот, который первым со мной заговорил, смотрел на меня с недоверием.

Я сказал, что нам нужно тщательно и спокойно во всём разобраться, и что я уверен – дон Хуан специально не появляется, давая нам на это время.

Молодой человек, сидевший вторым справа от меня, сообщил, что дон Хуан был одет в лохмотья. На нём было поношенное пончо или какая-то похожая индейская одежда и обвисшее сомбреро. В руках он держал корзину, в которой лежали какие-то странные предметы. Что именно было в корзине, юноша сказать не мог. Он добавил только, что дон Хуан был похож не на нищего бродягу, но скорее на человека, возвращающегося из далёкого путешествия с какими-то непонятными вещами.

Юноша, видевший дона Хуана в чёрной сутане, заявил, что у того в руках не было ничего, а волосы были длинными и спутанными, словно это был страшный дикарь, только что убивший монаха и надевший его сутану. Даже монашеское одеяние не могло скрыть его дикости.

Молодой человек, сидевший слева от меня, мягко усмехнулся и сказал, что всё это – очень странная мистика, потому что дон Хуан был одет, как солидный господин, только что сошедший с лошади. На нём были кожаные краги для верховой езды, большие шпоры, в руках – плеть, которой он постукивал по левой ладони, на голове – чиуауанская шляпа с конической тульей, а за поясом – два автоматических пистолета сорок пятого калибра. Дон Хуан выглядел точь-в-точь как преуспевающий ранчеро.

Юноша, сидевший вторым слева от меня, застенчиво засмеялся и не захотел рассказать, что видел он. Я пытался было его упрашивать, но остальным, похоже, это было неинтересно. Казалось, он слишком застенчив, чтобы поддерживать беседу.

Дон Хуан вышел из-за валуна, когда огонь уже совсем погас.

– Нам пора, – сказал он. – Этим парням нужно разобраться в своём делании самим. Попрощайся с ними.


Карлос КАСТАНЕДА - КНИГА 3. ПУТЕШЕСТВИЕ В ИКСТЛАН
Глава 16. Кольцо силы
https://www.library.raikevich.com/kastaneda/316.html


Почему, как по-твоему, каждый из учеников видел дона Хуана по-разному?
Ответ, на самом деле, очень прост, если знать, как устроен мир. --->

Любое Конкретное - есть вольная ИНТЕРПРЕТАЦИЯ Абстрактного.
Дух есть Абстрактное, очень простое и очень не замысловатое.
А сложным - его делает НАБЛЮДАТЕЛЬ, согласно исторически сложившемуся внутреннему тоналю.
Словно энергия растекается по уже приготовленным для неё полочкам.
Поэтому наблюдатель видит только то, что может увидеть, и не больше.
Согласно своим внутренним предрасположениям.
И чем больше структурных разветвлений у такого "дерева", тем сложнее может получиться картина.
Но сложность картины - НИКАК не зависит от изначального Абстрактного!..
Дон Хуан, выйдя из-за валуна, представлял из себя обыкновенное светящееся яйцо - чистую абстрактную энергию.
Которую, каждый из наблюдателей, с'интерпретировал для себя по-разному, согласно своим внутренним предрасположениям.
Так, находясь в особом настроении, человек видит определённые сны, которые В ОСНОВНОМ соответствуют этому настроению, но конкретно - могут отличаться друг от друга.
ПОЭТОМУ дон Хуан и объяснил данную ситуацию, как результат делания людей, которые соприкоснулись с частичкой неделания:


– Просто я показал тебе частичку своего неделания, – сказал он, и глаза его как бы вспыхнули.

– Но все мы видели тебя по-разному, – сказал я. – Как ты это сделал?

– Всё очень просто, – ответил он. – Это была лишь маскировка. В известном смысле всё, что мы обычно делаем, – это маскировка. И всё, что мы обычно делаем, как я уже тебе говорил, относится к области делания. Человек знания может зацепиться за делание любого человека и явить тому разного рода мистику. Но на самом деле это – не мистика вовсе. Вернее, мистика, но лишь для того, кто увяз в делании. Те четверо, как и ты, пока ещё не осознали, что такое неделание, поэтому одурачить вас – проще простого.

– Но каким образом ты нас одурачил?

– Я могу объяснить, но для тебя моё объяснение будет полной бессмыслицей. Пока что для тебя нет никакой возможности это понять.

– А ты попробуй. Ну пожалуйста, дон Хуан...

– Ладно. Скажем так: когда человек рождается, он приносит с собой в мир маленькое кольцо силы. Это кольцо почти мгновенно начинает использоваться. Поэтому каждый из нас с самого рождения уже сидит на крючке делания, наши кольца силы сцеплены с кольцами силы всех окружающих. Другими словами, наши кольца силы нанизаны на крючок делания мира. Тем самым и создаётся мир.


Так что ты, уважаемый Пелюлькин, вместе со своей обожаемой Пипой, - одурачен точно также, как и те ученики.
Вы принимаете своё собственное делание за тот самый "объективный мир", который и пытаетесь изучать, ошибочно думая, что он есть



"Объективность" - есть результат сцепления индивидуальных колец делания, в единую "кольчугу", на основе самого простого Абстрактного (Духа), которое само по себе НИКАК не может быть сложным или каким-то не постижимым, если Абстрактное воспринимать как оно есть - в виде Абстрактного. Но чтобы Абстрактное воспринимать как Абстрактное, не пытаясь его сразу же интерпретировать во что-то привычное себе, надо обладать энергией. Мир непостижим только для того, кто не обладает необходимой для этого энергией, то есть - для обывателей, живущих обычной жизнью, для кого вся доступная энергия без остатка потрачена только лишь на кольцо делания (читай - "привычные представления").