Но возможность есть увидеть своё бездействие со стороны. Сон равнозначен отсутствию действий в реальности. Гурджиев говорил о стадии между сном и бодрствованием, когда человек полностью не просыпался. И механистично в полудреме как то колыхался, словно лист от ветра. Но это сон в бодрствовании как поглащенность фантазиями-дриминг, мечтания, которые ограничивают видение и понимание реальных границ и возможностей своего я. Для этого пробуждения требуется некий переход или скачек. Который через сверхусилие пытался в своих учениках пробивать Гурджиев.
Вот хороший пример:
http://apsnyteka.org/92-yagan_ya_prishel_iz-za_gor_kavkaza.htmlДервиш ордена Бекташи
Однажды - тогда я учился на первом курсе медицинского факультета - я сидел в своей комнате у окна и вдруг заметил перед домом группу людей, бегущих вниз с соседнего холма. Я открыл окно и крикнул им: «Что случилось?» Они закричали в ответ: «Пожар!» Услышав это, я тоже выбежал на улицу. Оказалось, что загорелся один из домов в холмистой части Стамбула, на западном берегу Золотого Рога, крутом и обрывистом. Дома в этом районе жмутся друг к другу, а их палисадники обнесены высокими стенами, которые виднеются над крышами домов, расположенных ближе к воде.
Один из этих домов был целиком объят пламенем, и в окне его мансарды стояла молодая женщина - ей было, наверное, лет девятнадцать или двадцать - с ребенком на руках. Положение казалось безвыходным. Женщине и ребенку грозила неминуемая гибель. Выбраться они не могли.
Все мы, столпившиеся на улице, смотрели и ждали, что произойдет. Наши взгляды были прикованы к женщине наверху. Она не могла выпрыгнуть - это было бы самоубийством. Скоро должна была наступить ужасная развязка.
Внезапно мы заметили какого-то человека: он взобрался на большую смоковницу, которая росла во дворе дома, стоявшего выше по склону, так что ее ветви нависали над горящим домом. Это был очень сильный на вид мужчина с бритой головой и черными усами, одетый в домотканую рубаху с коротким рукавом, распахнутую на груди. Мне он показался воплощением мужской красоты.
Он возник словно из ниоткуда, с веревкой и большим топором, быстро привязал веревку к дереву и, держась за нее, соскользнул на крышу горящего дома. Одним ударом он проломил крышу; дыра получилась достаточно широкой, чтобы можно было в нее пролезть. На секунду он исчез из нашего поля зрения. Когда мы увидели его снова, он уже крепко прижимал к себе одной рукой женщину и ребенка. Другая рука у него была свободна, и с ее помощью он вскарабкал ся по веревке обратно на дерево. И даже топор не забыл прихватить с собой!
Это был настоящий подвиг, и все зааплодировали и восторженно закричали. Только что все стояли, точно окаменев в ожидании катастрофы, - и вдруг обреченные были чудесным образом спасены. В этот миг со мной случилось нечто, изменившее всю мою жизнь.
Я честно признаюсь вам, что послужило причиной душевной травмы, которую я тогда перенес. Причина была вот в чем: когда эту женщину спасли, меня вдруг охватило разочарование. Вместо того чтобы радоваться, аплодировать и кричать от восторга, как все остальные, я почувствовал себя как ребенок, у которого отняли новую, желанную игрушку. Очевидно, я хотел полюбоваться тем, как бедная женщина с младенцем погибнут в огне, а когда они чудом спаслись, воспринял это как личную обиду. Поймав себя на таком чувстве, я испытал ужасное потрясение. Меня воспитывали как благородного человека. Я был родом из аристократической семьи. Я искренне верил в свое великодушие, считал себя особенным, не похожим на прочих. Я был убежден, что другим не сравниться со мной по внутреннему благородству. Я считал обычных людей чем-то вроде червей или насекомых. Таким сделало меня традиционное аристократическое воспитание.
И вдруг я очутился лицом к лицу с самим собой и мгновенно осознал всю свою низость. Я понял, что благородный Мурат - это на самом деле жалкое, подлое существо, и был поражен своим открытием. В результате у меня произошел нервный срыв, от которого я полностью оправился только года через три, став совсем другим человеком. Теперь я вспоминаю это происшествие с благодарностью, но тогда осознание своей подлости потрясло меня до глубины души.
Охваченный этим ужасным чувством, я бросился бежать. До моего дома было около двух миль, и дорога почти постоянно шла в гору. Не помню, сколько времени занял у меня обратный путь, но я ни разу не остановился. Пробежав через ворота, я пересек наш просторный двор и ворвался в дом. Первые же люди, попавшиеся мне навстречу, воскликнули: «Мурат! У тебя совершенно зеленое лицо! Что с тобой случилось?»
Я крикнул в ответ: «Не знаю!» - побежал наверх, к себе в комнату, и упал на кровать. Это последнее, что я помню. Сознание вернулось ко мне только спустя две недели.
Все эти две недели я пролежал в жару. Врачи решили, что моя высокая температура - признак малярии, и лечили меня от этой болезни. Они прикладываи мне лед ко лбу и щекам, стараясь не оставлять меня надолго. Очнувшись наконец, я сразу вспомнил пожар и ту женщину и расплакался.
Мало-помалу я вернулся к будничной жизни, но стал уже другим человеком. Я был унижен в собственных глазах. Я внушал самому себе отвращение. С этого времени я вновь начал молиться. В Бога я не верил, но просил высшие силы сделать что-нибудь, поскольку жизнь стала для меня невыносимой.
