| mishel
|
 |
| |
« Ответ #100 : 17 февраля 2013, 07:13:51 » |
|
Я тут провела исследование упоминаний о тех забытых землях . Есть такой поэт Тракль, с весьма своеобразным стилем, невероятно красивым, но "пахнущим ладаном" тоесть потустроннем , стихотворения - созерцания, стихотворения-сновидения, долго их читать трудно, так как там сумерки. Хайдеггер, на мой взгляд, хорошо расшифровал символы его сновидений, а именно "душа" , "синева" и "синий дикий зверь"
"Одно из стихотворений сказывает:
Душа - чужестранка на этой Земле.
Эта фраза перво-наперво ввергает нас в привычное представление. Она представляет нам Землю как нечто смертное в смысле преходящего. Душа же, напротив, является в качестве непреходящего, неземного, сверхъестественного. Душа, со времен Платонова учения, принадлежит к сверхчувственному. Если же она являет себя в чувственном, то лишь потому, что ее туда нечто забрасывает. Здесь, "на Земле", она не в своей тарелке. Она не принадлежит Земле. Душа здесь "чужестранна", нечто чужое, пришелец (ein Fremdes). Тело - темница души, если не нечто более худшее. Так что душе, очевидно, не остается ничего другого, как по возможности поскорее покинуть эту сферу чувственного, - сферу, которая, рассматриваема платонически, есть неистинно-сущее, всего лишь преходяще-тленное.
Но какова странность! Ведь строка
Душа на Земле - чужестранна
звучит в стихотворении, название которого - "Весна души" (149) 1 . О неземной, сверхъестественной родине бессмертной души в нем нет ни слова. Это заставляет нас призадуматься и обратить внимание на язык поэта. Душа: "ein Fremdes" (нечто чужое, постороннее). В других стихотворениях Тракль часто и охотно пользуется той же языковой формой: "смертное", "смутное", "одинокое", "отжившее", "больное", "человеческое", "бледное", "мертвое", "молчащее". Эта лингвистическая форма, даже если забыть о различиях между соответствующими конкретными значениями, не всегда обладает одним и тем же смыслом. "Одинокое", "чужое", "постороннее" подразумевает нечто изолированное, уединенное, иногда оказывающееся тем "одиноким", что в силу случайности становится в том или ином отношении "чужим", "посторонним". "Постороннее" этого рода может быть вообще включено в категорию посторонних (чужих) вещей и там оставлено. Представляемая так, душа была бы лишь одним среди многих других случаев посторонности, чужести.
Но что значит "fremd" (чужой, чуждый, нездешний, иной, посторонний, неизвестный)? Под непривычно-чужеродным обычно понимают нечто неблизкое, не заслуживающее доверия, то, что не нравится, что скорее даже обременяет и тревожит. Однако "чужой" (fremd), древневерхненемецкое "fram", собственно означает: куда-нибудь вперед, по пути в..., навстречу тому, что оставлено впереди. Чужое, постороннее, иное, нездешнее (das Fremde) странствует впереди. Однако оно отнюдь не блуждает бессмысленно, лишенное всяческого предназначения. Постороннее, чужое стремится отыскать местность, где оно могло бы пребывать странствующим. "Постороннее" следует зову, только-только приоткрывшись ему, зову, зовущему отправиться в путь к своему достоянию, к своей собственной сути.
... Духу подобна, брезжит
сумеречная голубизна сквозь загубленный лес...
А перед этим названо солнце. Шаги Чужестранно-постороннего уходят в сумерки. "Брезжущая сумеречность" означает прежде всего наступление темноты. "Брезжит сумеречная голубизна". Темнеет, помрачается голубизна солнечного дня? Голубизна, исчезающая ввечеру в пользу ночи? Однако "сумеречность" отнюдь не обязательно есть уход дня как гибель его света в наступающем мраке. Сумеречность отнюдь не обязательно вообще означает заход (Untergang). Ведь и утро сумеречно, утро тоже брезжит. Им начинается день. Сумеречность есть также и восход. Голубизна брезжит над "загубленным", громоздящимся, завалившимся лесом. Синева ночи восходит ввечеру.
Синева брезжит, "исполнена духа" (geistlich). Сумеречность, сумерки характеризуются "духоносностью" (das Geistliche). Что именно подразумевается под многократно упоминаемой "духоносностью", "священством" (Geistliche), о том нам еще предстоит подумать. Сумерки - склон солнечного пути. Отсюда: сумерки - склон дня, равно как и склон года. Последняя строфа стихотворения, озаглавленного "Склон лета" (В нашем переводе - "Истаяло лето". - Н.Б.) (169), гласит:
Зеленое лето столь тихим
внезапно стало; шаги чужеземца
звучат по пространству серебряной ночи.
Запомни тропы его дикой синего зверя,
блаженного пенья лет жизни его духоносных
В стихотворении Тракля вновь и вновь повторяется это "so leise" (тихо, чуть слышно). Кажется, что "leise" обладает лишь одним смыслом: едва заметное для слуха. Именно в этом значении названное входит в наши представления. Однако "leise" означает "медленно"; gelisian означает "скользить". Медленное (тихое) есть ускользающее. Лето ускользает в осень, в вечер года.
...шаги чужеземца
звучат по пространству серебряной ночи.
Кто этот чужеземец, пришелец (Fremdling)? Чьи это тропы, идя по которым, можно вспоминать "синего дикого зверя"? Вспоминать - значит "оживлять забытые смыслы",
...а в зеленых ветвях
дрозд запел, увлекая Чужое в закат.
(
Почему "синий дикий зверь" (ср. 99, 146) задумывается об Уходящем в закат? Не получает ли дикий зверь свою синеву из той "голубизны", которая "духоносно брезжит" в наступающей ночи? Хотя ночь - темна, сумрачна, смутна. Однако сумрачность не обязательно мрак, тьма. В другом стихотворении (139) ночь окликается такими словами:
О, нежный синевасилъковый букет Ночи
Шаги чужеземца (пришельца) звенят сквозь серебряный блеск-звучанье Ночи. В одном из стихотворений (104) говорится:
В священную синеву уходят, звеня, светящиеся шаги.
В другом месте (110) синева описывается так:
...священства синих цветов... созерцатель коснулся.
Еще в одном стихотворении (85) есть такое место:
...Звериный лик
оцепеневший пред Синевой, пред ее святостью.
Синева, лазурь - не образ для обозначения смысла Священного. Синева есть сама по себе (вследствие своей собирающе-концентрирующей, в самоутаивании светящейся глубины) Святое. Перед лицом Синевы, а также благодаря чистоте этой Синевы обретя самообладание, лицо животного цепенеет и трансформируется в лик дикого лесного существа.
Оцепенелость звериного лица - отнюдь не оцепенелость умершего. Цепенея, как бы застывая, лик зверя приходит в содрогание. Весь его облик обретает концентрацию, такую степень сосредоточенности, которая позволяет ему, овладев собой, смотреть в "зеркало истины" (85), двигаясь навстречу Священному. Созерцать означает: входить в Молчание.
Могуче молчанье, укрытое в камне.
Так гласит следующая строка цитированного стихотворения. Камень есть со-крытие (Ge-birge) 2 боли. Горная порода собирает и укрывает в каменности то кротко-нежное, что утишает боль сущностного. "Пред Синевой" боль умолкает. Перед лицом Синевы лик дикого зверя возвращает себя в кротость. Ибо Кроткое, по определению, есть миролюбиво сосредоточенное. Оно преобразовывает внутренний разлад тем, что всё раненое и обожженное дикой местности преодолевает в утишинной боли.
Кто тот синий дикарь, к которому взывает поэт? (Кстати, здесь можно было бы вспомнить и о Пришельце.) Зверь? Безусловно. Но только ли зверь? Ни в коем случае. Ибо он призван припоминать. Его лик высматривает Пришельца (Чужеземца) и устремленно всматривается в него. Синий дикий зверь (das blaue Wild) - это животное, чья принадлежность к животному миру покоится скорее всего не в животности или звериности, но в той памятливости созерцания, к которой взывает поэт. Звериность этого рода еще далека от нас и едва ли может быть увидена. Ибо звериность названного здесь зверя колеблется в неопределенности, которая еще не вошла в свою сущность. Этот зверь, а именно: зверь думающий, animal rationale, человек, - говоря словами Ницше, еще не вполне определился.
Это высказывание ни в коем случае не означает, будто человек еще "не установлен" как факт. Как раз он, пожалуй, даже слишком несомненен. Нет, имеется в виду вот что: звериность этого зверя еще не вошла в свою устойчивую окончательность, то есть не пришла "домой", не вошла в туземность, в Родное своего утаенного существа и своей сущности. Западно-европейская метафизика, начиная с Платона, борется за это у-становление, устойчивое определение. И быть может, борется она напрасно. Быть может, путь ей в это "по-пути-следование" еще пока заказан. Сегодняшний человек и есть этот зверь, еще не определенный, не укорененный в своей сущности.
Поэтическим именем "синего дикого зверя" Тракль окликает то человеческое существо, чей лик, то есть встречный взгляд, по ходу раздумий о шагах Пришельца (Чужеземца) увиден Синевой ночи и благодаря этому озарен Священным. Именем "голубого дикого зверя" называется то Смертное, что любило вспоминать о Пришельце и странствовать вместе с ним, познавая исконно-туземное человеческого существа.
Кто же они, начинающие такое странствие? Вероятно, их немного и они неизвестны, равно как всё Существенное случается в тиши, и притом внезапно и редко. Поэт повествует о таком страннике в стихотворении "Зимний вечер" (126), вторая строфа которого начинается так:
Потаенными тропами странствуя,
некто к воротам подходит.
Синий дикий зверь, где и когда бы он ни существовал, покинул прежний сущностный образ человека. Существовавший до сих пор и существующий человек деградирует, чахнет, так как теряет свою сущность и вследствие этого тлеет, разлагается.
Одно из своих стихотворений Тракль назвал "Семипсалмие смерти". Семь - число священное. Священство смерти поет свою песнь, свой псалом. Смерть предстоит здесь не неопределенно смутно в виде некоего окончания земной жизни. "Смерть" мыслится здесь поэтически как тот "Закат", в который призывается "чужестранное" (Пришелец). Потому-то званое таким образом чужестранное именуется также "мертвым" (146). Однако эта смерть - не тление, не распад, но прощальный уход от разлагающегося, тленно-растленного образа человека. О том говорит предпоследняя строфа стихотворения "Семипсалмие смерти" (142):
О, прогнивший проект человека: структура холодных металлов;
ночь и ужас лесов затонувших,
пылание чащи дикого зверя;
ни дуновенья в душе.
Этот прогнивший проект человека отдан на муку жженья и колотья шиповного. Его звериность не просвечена Синевой. Душа этого человеческого проекта, этой человеческой формы не предстоит ветру Священного. Потому-то она - вне странствия. И ветер, божий ветер пребывает поэтому в одиночестве. Стихотворение (99), повествующее о синем диком звере, которому едва ли удастся освободиться из "колючих зарослей терновника", завершается такими строками:
И все же поет и поет
у черных стен одинокий Господа ветер.
"И все же" означает: покуда год и, соответственно, солнечное движение пребывают в зимней омраченности, и никто не вспоминает о тропе, по которой "звонкими шагами" Чужеземец пересекает ночь. Эта ночь сама есть всего лишь сокрывающий покров солнечного движения. Двигаться по-индогермански - ier: das Jahr - год.
Запомни синего зверя тропы его дикой,
блаженного пенья молитвенных лет его жизни
(169)
Молитвенность, духоносность (Geistliche) этих лет естественно вытекает из духоносно брезжущей Синевы Ночи.
Когда смертные отправляются странствовать вослед призванным в Закат "чужакам", в данном случае Чужеземцу-пришельцу, они сами оказываются в Чужом, сами становятся Чужеземными и Одинокими (64, 87 и др.).
В следовании по ночному звездному озеру (а это - небо над землей) душа ис-следует Землю лишь в ее "прохладной лимфе, свежем соке" (126). Душа ускользает в вечернюю брезжущую Голубизну духоносного года, становясь "осенней душой" и вследствие этого - "сине-голубой душой".
Немногие строфы и строки, упомянутые здесь, указывают на духоносные (священные) сумерки, ведут на тропу Чужеземца, проясняя породу и путь тех, кто, вспоминая-помня о Чужеземце-пришельце, следуют за ним в Закат. Ко времени "склона лета" Чужое в своем странствовании становится осенним и сумрачным.
Странники, следующие за Чужеземцем-пришельцем, очень скоро обнаруживают себя разделенными с другими, являющимися для них "Теми", Другими. Другие, Иные, Те - это порода растленного образа человека.
Эти. из одного замеса порожденные и в этом замесе, в этой породе перемешанные человеческие существа наш язык называет "родом" (Geschlecht). Слово это обозначает как человеческий род в смысле человечества, так и роды в смысле племен, кланов, колен и семей, а все это, в свою очередь, порождено в двойственности полов (der Geschlechter). Породу "разлагающегося образа" человека поэт называет "растленным родом" (186). Это выброшенный из сортности своего существа, своей сущности и потому- "ужасающий" (162) род.
Чем же этот род поражен и, значит, проклят? По-гречески проклятье звучит ..... 3 , по-немецки "Schlag" - удар; паралич; порода (людей). Проклятье растленного (выродившегося) рода состоит в том, что этот ветхий человеческий род разбит и разгромлен раздором полов. Изнутри этого раскола каждый из полов страстно устремлен к раскрепощающему восстанию некогда единой и обнаженной первобытности зверя. Не двуполость как таковая, но раздор и разлад являются проклятьем. Силой смуты слепой первобытности этот раздор вводит человеческий род в раздвоенность, обрекая таким образом на отпущенную разобщенность. Раздвоенный и расколотый "растленный род", исходя из себя самого уже не может больше быть в истинном ритме, в верном чекане. Верный, истинный ритм и чекан - лишь с тем родом, с той человеческой породой, которая, испытующе странствуя, свою двойственность решительно переводит из состояния внутреннего раздора в кротость простодушной двукратности, становящейся таким образом тем "Чужим", что следует за Чужеземцем-пришельцем.
По отношению к этому Пришельцу все потомки растленного, разлагающегося рода остаются Другими. Тем не менее любовь и уважение соотносятся именно с ними. Сумрачное странствие в компании с Пришельцем так или иначе приводит в Синеву его Ночи. Странствующая душа становится "голубой душой".
Однако одновременно с этим она есть душа ушедшая. Куда? Туда, где бредет Чужеземец (Fremdling), время от времени называемый указательным словом "Тот". "Тот" (Jener) в старонемецком звучало как "ener" и означало "другой". "Enert dem Bach" - другая сторона ручья. "Jener", Тот, Чужеземец, Пришелец - это другой по отношению к Другим, то есть к разлагающемуся человеческому роду. "Тот" (Некто) - это отозванный прочь от Других. Чужеземец - это У-единенный, От-деленный (Abgeschiedene) 4 .
Куда указывает, куда направляет тот, кто принял в себя сущность Чужого, то есть странствующий впереди? Куда позван Чужак? В закат, в гибельный закат. Он есть Утрата-себя в духоносно-священных сумерках Синевы. Его исток - склон по направлению к духоносному Году. И хотя этот склон должен проходить сквозь разрушительность близящейся зимы - сквозь ноябрь, тем не менее эта утрата-себя вовсе не означает впадения в неустойчивость или в уничтожение. Себя-утрата означает скорее некий буквальный смысл: отделение и медленное удаление, ускользание. Утративший себя исчезает в ноябрьской опустошительности, однако ни в коем случае не в ноябрьскую опустошенность. Он скользит, минуя ее насквозь, в духоносные сумерки Синевы, "zur Vesper" (к Весперу, вечерней звезде), то есть под вечер, ближе к ночи.
К ночи здесь потерял себя в черном ноябрьском хаосе
чужак-незнакомец,
в гуще ломких ветвей, вдоль настенной проказы;
здесь незадолго монах проходил, с головою ушедший
в нежные струн переборы безумья святого
|
