Вопросы по экономике

[эконом]

violet drum, иди нахуй петушок марксистский со своим отчуждением, отрежь себе левую руку и пришей к правой чтобы не было разделения труда

Ахаха, тонака усралась эк тебя раскорячило, чморота ссыкливая))

Так это у тебя отчуждение между руками, отрежь и полегчает

[Этика свободы]

Внутренние противоречия государства

Основным камнем преткновения в дискуссиях на тему необходимости правительства является тот факт, что все такие дискуссии проходят в контексте многовекового существования государства и государственного управления – управления, к которому уже привычен народ. Нестыковка двух фактов в известном лозунге «смерть и налоги» показывает, что народ подчинился существованию государства, как злому, но неотвратимому закону природы, не имеющему альтернативы. Сила привычки, как основа государственного правления, была замечена только в 16 веке в трудах де ля Ботье. Но, логически, чтобы исключить влияние привычки, мы должны не просто сравнить существующее государство с неизвестным состоянием, а начать с социальной «нулевой точки», с логической абстракции о «естественном состоянии» и сравнить соответствующие аргументы за учреждение государства с теми, которые говорят в пользу свободного общества.

Предположим, например, что множество людей неожиданно прибывает на Землю и должны выбрать, на основе каких социальных установлений им теперь жить. Один или несколько людей приводит следующие доводы (типичные для государства): «Если каждому из нас будет позволено оставаться свободным во всех аспектах, а особенно если каждому из нас будет дозволено хранить оружие и иметь право самозащиты, то все мы будем воевать все против всех и общество погибнет. Поэтому давайте опустим оружие, и передадим все наши права на принятие решений, определение и реализацию наших прав семье Джонс. Семья Джонс будет нас охранять от наших хищнических инстинктов, будет хранить мир в обществе и осуществлять правосудие». Вероятно ли, что кто-либо (кроме собственно семьи Джонс) хотя бы на секунду усомнится в абсурдности этого плана? Выкрика «а кто будет охранять нас от семьи Джонса, особенно когда у нас отберут оружие?» будет достаточно, чтобы этот план провалился. И тем не менее, именно такому плану мы слепо следуем, правда с оговоркой, что это правление «семьи Джонса» из-за своей длительности приобрело в наших глазах некое подобие легитимности. Использование логической модели «естественного состояния» помогает нам отбросить путы привычки и реально рассмотреть государство, и заметить, что король-то на самом деле голый.

Фактически, если трезво и логически взглянуть на теорию «ограниченного правительства», мы сможем увидеть, какой химерой она на самом деле является и какую нереалистичную и алогичную «Утопии» она предлагает. Во-первых, нет никаких причин предполагать, что принудительная монополия на жестокость, однажды полученная «семьей Джонс» или любым другим правителем государства, останется «ограниченной» по отношению к человеку и собственности. И конечно же, ни одно правительство в истории не оставалось «ограниченным» долго. И есть веские причины предполагать, что ни одно никогда и не останется. Во-первых, с того момента как злокачественный принцип принуждения – полученный путем принуждения доход и принудительная монополия на жестокость – упрочен и узаконен в самом сердце общества, есть все причины для того, чтобы в будущем этот прецедент был расширен. В частности, правители государства имеют экономический интерес в том, чтобы работать на подобное расширение. Чем больше принудительные силы государства распространятся за лимиты предлагаемые теоретиками laissez-faire, тем более мощную власть и большие деньги получит привилегированный класс, управляющий государственным аппаратом. Следовательно, правящий класс, желая увеличить свою власть и богатство, будет расширять государственную власть, и при этом будет сталкиваться только с незначительной оппозицией. Пользуясь легитимностью они и их союзники среди интеллектуалов будут расширять свое влияние, пользуясь отсутствием у свободного рынка механизмов сопротивления правительственной монополии на насилие и принятие решений. Одним из лучших свойств рынка является то, что на свободном рынке рост богатства одного или группы людей способствует общей выгоде. Но в политической сфере, сфере государственной, приумножение дохода и богатства может происходить только паразитически и накапливаться в государстве и у его правителей за счет остального общества.

Защитники «ограниченного» правительства часто поддерживают идеал равноудаленного правительства, воздерживающегося от выбора позиций или их сравнения, беспристрастного «судьи», выносящего решение между противоборствующими фракциями в обществе. Однако, почему правительство должно так делать? Получив неограниченную власть, государство и его правители будут действовать так, чтобы максимизировать свою власть и богатство, и, следовательно, государство будет неумолимо расширяться за пределы предполагаемых ограничений. Ключевой момент в том, что в Утопии об ограниченном государстве и принципе laissez-faire, не предусмотрено механизмов, для того, чтобы удерживать государство ограниченным. Кровавая история государств показала, что любая сила, единожды данная или приобретенная, будет использована, а затем ею злоупотребят. Власть развращает, как мудро заметил либертарианец Лорд Актон.

К тому же, кроме отсутствия институциональных механизмов для удержания в рамках защиты прав «ограниченного» правителя, который принимает окончательные решения и держит в своих руках власть, идея идеального, нейтрального или беспристрастного государства имеет серьезное внутреннее противоречие. Так как не может быть такой вещи, как «нейтральный» налог, система налогообложения не может быть нейтральной к рынку. Как остро заметил Джон С. Калхоун в начале 19 века: «само существование налогообложения отрицает любую возможность такого нейтралитета».

При любом уровне налогообложения, минимум того, что случится – это то, в обществе создадутся два враждебных класса: «правящие» классы, которые получают прибыль и живут за счет налогообложения, и «управляемые» классы, которые эти налоги платят. Говоря короче, конфликтующие классы чистых налогоплательщиков и чистых потребителей налогов. Как минимум, правительственные бюрократы обязательно будут потребителями налогов, остальные потребители налогов будут теми группами или отдельно взятыми людьми, кто будет субсидирован неизбежными расходами правительства. Как выразился Калхоун:

Служащие и контрагенты правительства составляют ту часть общества, которая всецело является получателем дохода с налогов. Какая бы сумма ни бралась из общества в форме налогов, она, если не будет потеряна, перейдет к ним в форме расходов и выплат. Эти два фактора – выплаты и налогообложение – и составляют налоговый оборот правительства. Они – корреляты. То, что первые изымают из общества как налоги, возвращается части общества, являющейся получателями этих расходов. Но из того, что получатели составляют только часть общества, следует, что, если совместить эти две части налогового оборота вместе, то они должны быть неравномерно распределены между налогоплательщиками и получателями их налогов. И никак иначе – иначе то, что отбиралось у каждого индивида под видом налогов, тут же возвращалось ему через доход, который сделал бы этот процесс бесполезным и абсурдным…

Тогда неизбежный результат неравного налогового процесса правительства – разделение общества на два больших класса: один состоит из тех, кто на самом деле платит налоги и, конечно, всецело несет бремя поддержки правительства; а другой состоит из тех, кто получает свои доходы через расходы правительства, и кто, фактически, поддерживается государством. Или, короче говоря, налогоплательщиков и получателей налогов.

Но результатом этого является постановка этих классов в антагонистические позиции по отношению к налоговому обороту, и всему политическому курсу связанному с этим. Чем больше налоги и расходы, тем больше выручка одного и больше потери другого, и наоборот… Тогда эффект от каждого такого увеличения– обогатить и усилить один класс, и обеднить и ослабить другой.

Калхоун приходит к выводу, что Конституция будет не в состоянии удерживать правительство ограниченным. Монополией окончательного принятия решения обладает Верховный Суд, выбранный тем же правительством, а раз так – текущие политические интересы всегда будут покровительствовать свободной интерпретации формулировок Конституции, служащей для расширения власти правительства над гражданским населением. И, со временем, эти интересы неумолимо будут иметь тенденцию превалировать над меньшинством, которое будет безуспешно бороться за «строгую» интерпретацию, ограничивающую государственную власть.

Но в концепции ограниченного правительства laissez-faire есть и другие пагубные ошибки и несогласованности . Во-первых, философами, придерживающимися концепции ограниченного правительства и другими политическими философами, что государство необходимо для создания и развития закона. Но это исторически неверно. Большая часть законов - и особенно большая доля либертарианских по духу частей законов - появились не благодаря государству, а благодаря негосударственным образованиям: племенные традиции, судьи и суды по общему праву, торговое право в коммерческих судах или военно-морское право в трибуналах, принятое самими моряками. В случае конкурирующих судей по общему праву так же, как и вождей племен, судьи были вовлечены не в создание закона, а поиск закона в существующих и общепринятых принципах, и затем применением этого закона в специальных случаях или к технологическим или институциональным условиям. Аналогичны были и принципы частного римского права. Более того, в древней Ирландии - обществе, существующем тысячу лет до завоевания Кромвелем, «не было и следа права, управляемого государством»; конкурирующие школы профессиональных юристов интерпретировали и использовали общую основу обычного права, применение которого обеспечивалось конкурирующими и поддерживаемыми на добровольной основе туата (tuatha) или страховыми агентствами. Кроме того, эти общепринятые правила не были случайными или произвольными, но происходили из естественного закона, поддающегося человеческому познанию.

Но вдобавок к исторической неподтверждаемости представления о том, что государство необходимо для развития закона, Рэнди Барнетт блистательно указал на то, что государство по своей природе не может подчиняться своим собственным правовым нормам. Но если государство не может подчиняться своим собственным правовым нормам, то оно обязательно внутренне противоречиво и неполно как изготовитель закона. В толковании и критике оригинальной работы Лона Л. Фуллера «Нравственность закона», Барнетт отмечает, что профессор Фуллер видит в ныне распространенных воззрениях юридического позитивизма постоянную ошибку: «предположение, что закон должен рассматриваться как… исключительный проект власти, берущий начало в правительстве и налагающий себя на гражданина». Фуллер обращает внимание на то, что закон не просто «вертикален» - как команда от государства его гражданам, но также и «горизонтален» - как произведение самих людей, применяющих его друг к другу. Фуллер указывает на международный закон, племенной закон, частные правила и др., как очевидные примеры подобного «взаимного» и негосударственного закона. Фуллер видит происхождение ошибки позитивиста в отказе признать главный принцип надлежащего закона, то есть то, что законодатель должен сам подчиняться собственным правилам, которые он утверждает для граждан, или, словами Фуллера, «выпущенный закон сам по себе предполагает обязательство властей соблюдать свои собственные правила при взаимодействии со своими подданными».

Но Барнетт правильно замечает, что Фуллер серьезно ошибается, не используя свой принцип в полной мере: ограничивая этот принцип «правилами, по которым принимаются законы» вместо того, чтобы приложить его к сущности самих законов. Ошибка в том, что, не доведя свой принцип до логического завершения, Фуллер не смог увидеть того, что государство, как законодатель внутренне противоречиво. Как излагает Барнетт:

Фуллеру не удалась его попытка, потому что он не последовал собственному принципу до конца. Если бы последовал, он бы увидел, что государственная юридическая система не согласуется с принципом официального соответствия собственным правилам. Из-за того, что позитивисты замечают то, что государство преступает собственные законы, они могут в определенном смысле верно заключить, что закон, принятый государством, не обычен.

Впрочем, Барнетт добавляет, что если принцип Фуллера продвинулся бы до утверждения, что «законодатель должен подчиняться сущности собственных законов», тогда бы он заметил, «что государство по свой природе должно преступать это обязательство».

Барнетт правильно указывает на то, что две основные уникальные особенности государства это его власть взимать налоги – получать свой доход посредством принуждения и, следовательно, ограбления – и препятствовать свои подданным нанимать другое агентство по защите (принудительная монополия на защиту). Но делая так, государство преступает свои собственные законы, принятые им для его же подданных. Как объясняет Барнетт:

Например, государство говорит, что граждане не могут силой брать что-либо у других и также брать то, что принадлежит другому против его воли. И в то же время государство со своей властью налогообложения «легитимно» делает именно это… Более примечательно, государство говорит, что один индивид может использовать силу против другого только для самозащиты, т.е. только как защиту против того, кто применил насилие. Преступить право на самозащиту значило бы нарушить права других, покушаться на их правовые обязательства. И все же государство своей провозглашенной монополией насильно навязывает свою юрисдикцию тем, кто мог ничего плохого и не сделать. Делая так, оно преступает права своих граждан - того, чем оно управляет - и делает то, что на словах запрещает делать гражданам.

Государство, короче говоря, может красть, чего не могут делать его подданные, и может применять силу первым против своих подданных, в то же время не давая им такого же права. Это то, что замечают позитивисты, когда говорят, что закон (имея в виду тот закон, что установило государство) – это односторонний вертикальный процесс. Это то, что противоречит любому требованию настоящей взаимности.

Барнетт приходит к заключению, что последовательно интерпретируемый, принцип Фуллера значит, что в настоящей, надлежащей юридической системе законодатель должен «следовать всем ее правилам, будь они процессуальные или материально-правовые». Следовательно, «в той степени, в какой она не делает этого и не может этого делать, юридическая система находится вне закона и ее действия незаконны. Поэтому и государство как таковое – незаконно».

Другое внутреннее противоречие теории правительства laissez-faire вновь связано с налогообложением. Если правительство должно быть ограничено «защитой» человека и собственности, а налогообложение должно быть «лимитировано» для оказания только этой услуги, то как тогда правительству решить, сколько защиты оказать и сколько налогов взимать? Вопреки теории об ограниченном правительстве «защита» не более коллективна, чем лампочка или любой другой товар или услуга в обществе. Предположим, например, что мы можем выдвинуть встречную теорию, о том, что услуги правительства должны быть «ограничены» снабжением бесплатной одеждой всех его граждан. Но это едва ли было бы жизнеспособное ограничение, не говоря уж об остальных ошибках в теории. Сколько производить вещей и по какой цене? Должны ли все быть обеспечены оригинальными вещами Balenciaga, к примеру? И кто должен решать, сколько и какого качества одежду должен получать каждый человек? На самом деле, «защита» может подразумевать все что угодно - от одного полисмена до целой страны, в которой каждый гражданин снабжен вооруженным охранником и танком – предложение, которое очень быстро обанкротило бы общество. Но кто должен решать о количестве защиты, если очевидно, что каждый человек будет лучше защищен от воровства и нападения, если будет снабжен вооруженным охранником, не так ли? На свободном рынке решения о том, какое количество и качество любого товара и услуги должно поставляться человеку, принимаются посредством добровольных покупок каждым индивидом. Но по какому критерию можно определить оптимальность, когда решение принято правительством? Ответа в принципе не существует, и такие правительственные решения могут быть абсолютно произвольными.

Во-вторых, тщетно искать в работах теоретиков laissez-faire убедительную теорию налогообложения: не только о том, сколько налогов будет взиматься, но также кого заставят платить. Общепринятая теория о «возможности уплаты», например, является, как указал, либертарианец Фрэнк Ходоров, философией бандита с большой дороги - отнять у жертвы столько, сколько грабитель сможет унести с собой – что вряд ли можно принять как убедительную социальную философию, и она, естественно, принципиально отличается от системы оплаты услуг на свободном рынке. Если всех заставить платить за каждый товар и услугу пропорционально его доходу, не будет никакой системы цен, и ни одна рыночная система не сможет работать. (Дэвида Рокфеллера, например, могли бы заставить платить по миллиону долларов за буханку хлеба).

В-третьих, ни один теоретик доктрины laissez-faire никогда не предусматривал в теории размеры государства: если государство имеет принудительную монополию на силу на данной территории, насколько большой должна быть эта площадь? Эти теоретики не уделили должного внимания к факту, что мир всегда жил в «интернациональной анархии» без единого правительства или принудительной монополии на принятие решений между разными странами. И до сих пор интернациональные отношения между рядовыми гражданами различных стран в общем-то функционировали весьма благополучно, несмотря на отсутствие единого правительства. Таким образом, спор о договорных обязательствах или гражданском правонарушении между гражданином Северной Дакоты и Манитобы обычно обсуждаются довольно гладко, чаще всего истец подает в суд или предоставляет обвинения в своем суде, а суд другой страны признает результат. Войны и конфликты обычно чаще происходят между правительствами, нежели между рядовыми гражданами различных стран.

Но можно задать более серьезный вопрос: признает ли сторонник доктрины laissez-faire право региона страны отделиться от страны? Законно ли для Западной Руритании отделяться от Руритании? Если нет, то почему? А если да, то тогда каким может быть логическое завершение разделения стан? Не может ли отсоединиться маленький район, затем город и часть этого города, затем жилищный массив, наконец, определенный индивид? Признание какого-либо права на отделение при отсутствии его логического завершения, ограничивающего право на индивидуальное отделение, которое логически ограничивает анархизм, приведет к тому, что индивиды смогут отделяться от государства и нанимать свои собственные защитные агентства, а государство разрушится.

Наконец, есть внутреннее критическое противоречие в критерии laissez-faire: ограничение правительства только защитой человека и собственности. Если для правительства законно взимать налоги, почему бы не взимать их с подданных для предоставления других товаров и услуг, могущих быть полезными потребителю; почему, например, правительство не построит новые сталелитейные заводы, не обеспечит туфлями, дамбами, почтовыми услугами и т.д.? Каждый из этих товаров и услуг полезен для потребителей. Если сторонник подхода laissez-faire не одобряет того, что правительство строит сталелитейные заводы или обувные фабрики и предоставляет их потребителям (или бесплатно, или на продажу), из-за того, что при постройке этих заводов было задействовано принудительное налогообложение, тогда, конечно же, такое же отрицание может быть высказано правительственной полиции и судебным органам. Правительство будет с точки зрения приверженцев laissez-faire действовать не более аморально, чем обеспечивая жилищные условия или сталь вместе с защитой полиции.

Правительство ограниченное только защитой не может быть обосновано даже в рамках идеала laissez-faire, не говоря уж о других точках зрения. Справедливо, что идеал laissez-faire может быть задействован, чтобы предотвратить такую «второстепенную» принудительную деятельность правительства (т.е. насилия вне базового принуждения при налогообложении), как например, контроль за ценами или объявление порнографии вне закона. Сейчас «ограничения» правительства и вправду стали предельно растянутыми и растягиваются все дальше, что может завершиться полным коллективизмом, когда государство и только государство обеспечивает своих граждан товарами и услугами.

[Елена]

violet drum, иди нахуй петушок марксистский со своим отчуждением, отрежь себе левую руку и пришей к правой чтобы не было разделения труда

Ахаха, тонака усралась эк тебя раскорячило, чморота ссыкливая))

Так это у тебя отчуждение между руками, отрежь и полегчает

Да они уже лет так 10 как обе руки к хую пришили, спасимяхосподь хрешную...
 

[violet drum]

violet drum, иди нахуй петушок марксистский со своим отчуждением, отрежь себе левую руку и пришей к правой чтобы не было разделения труда

Ахаха, тонака усралась эк тебя раскорячило, чморота ссыкливая))

Так это у тебя отчуждение между руками, отрежь и полегчает

Да они уже лет так 10 как обе руки к хую пришили, спасимяхосподь хрешную...
 

Говняш, вот ты уже и елена 

[violet drum]

Собственно, сам факт, что шызоидная макака чота да усеру пропагандирует - уже гарантия что это реклама говна даже левые имена не спасают

[Созвездие эректуса]

— Ну, раз так, — перебила Санди, — объясни одну штуку. Тиви обмолвилась, что в школе хаос и фракталы идут в какой-то соцэкономике. Это как вообще?

— Элементарно, — ответил Акела, — Общество это наглядный пример самоорганизации в хаосе. Сначала люди строят связи и получаются групповые семьи, типа хаусхолдов. Но у каждого отдельного человека есть связи и вне хаусхолда. Удачные связи закрепляются. Дальше чистое самоподобие, то есть принцип построения фрактальной сети. Хаусхолды соединяются в локальные общины, затем в первобытные племена…

— Как на Тероа, — ехидно вставила Келли.

— А что ты прикалываешься? — спросил он, — первобытное племя это оптимальная форма организации людей. Ничего лучше не придумаешь, потому что это такая же константа человеческого устройства, как бег на двух ногах. Ну не сможешь ты хорошо бегать на четвереньках. И, что важно: племя не надо создавать, люди самоорганизуются в ходе добычи хавчика, устройства быта и защиты. Это естественная кооперация, она у людей в генах. Кстати, эффективная команда для решения практически важных задач, это всегда нечто вроде первобытного племени. Научный коллектив, разведывательная экспедиция, экипаж корабля, группа быстрого реагирования, и так далее…

Он встал с кресла и стал прохаживаться по террасе, жестикулируя дымящейся трубкой и продолжая рассказывать.

— … Первобытное племя имеет только один недостаток: при росте его фрактальной сети, начинает теряться устойчивость. Первобытные механизмы успешно работают, где-то до трех уровней вложенности и до несколько сотен узлов сети, то есть, людей. Если где-то есть тысячи людей, то начинается новый шаг самоорганизации. Тут есть два варианта. Первый: это государство. Появляются оффи, как дополнительный уровень саморегуляции общества. Они силой сгоняют людей в стадо и принуждают их к общественным работам. При государстве эффективность людей в десять раз ниже, чем на свободе, но их можно заставить работать 12 часов в сутки, жрать говно и жить в бараках. Если считать людьми только оффи, а остальных рассматривать, как скот-рабсилу, то это экономически выгодно. На следующем шаге возникает священная трудовая мораль, мистические табу и прочие институты регулирующей духовной культуры, благодаря которой скот-рабсила сам себя принуждает, без физического насилия. Это еще выгоднее…

— С государством понятно, — перебила Санди, — а второй вариант?

— Демон, — ответил Акела, — Не в оккультном смысле, а в кибернетическом. Это регулятор, который обслуживает запросы, поступающие от клиентов, и больше ничего не делает. Если активных запросов нет, то демон висит в фоновом режиме, потребляя минимум ресурсов. Демон на порядок эффективнее, чем государство. Нет дорогостоящей пирамиды оффи, не надо морализировать жителей до полного отупения. Демон срабатывает, только если его вызывают, или если в каком-то месте сети появляется риск перенапряжения. Он служит только для устранения неустойчивости фрактальной сети первобытного образца. В остальном люди живут свободной жизни, никто к ним не лезет с глупостями.

— Демон это вроде предельно-экономичного правительства? — уточнила Санди.

— Это оно и есть, — сказал Акела, — Так устроено наше правительство.

Келли покачалась в старинном кресле-качалке, поднятом с затонувшего британского линейного фрегата XVIII века, и небрежно заметила:

— Правительство всегда лезет, куда его не просят. С самыми добрыми намерениями, понятное дело. Поди, разберись, это на самом деле добрые намерения, или просто у какого-то политика случился синдром загребущих рук.

— А по Хартии не надо разбираться, Незапрошенное вмешательство пресекается ВМГС.

— Чем-чем?

— Высшая мера гуманитарной самозащиты, — пояснил Акела, — расстрел, короче.

— Ни хрена себе. А если человек действительно с добрыми намерениями?

— Это без разницы, — ответил он.

— Кстати, логично, — поддержала Санди, — прикинь, Келли, в твой комп попала какая-то левая прога. Система безопасности должна стереть ее на фиг, а не разбираться, полезная она или нет. Ты ее не ставила, значит, эта прога вредная по определению.

— Так то прога, а то люди, — возразила Келли.

— Так то комп, а то народ, — в тон ей, отозвался Акела.

— И часто расстреливают?

— Конкретно за это? — уточнил он, — Сейчас нет. А в первые годы Хартии, другое дело. Как-то раз полсотни политиков прислонили в один прием. Может, они тоже по-своему с добрыми намерениями… Но я уже объяснил: это без разницы. Единственная гарантия от появления государства и оффи — гасить за любую попытку такого рода.

— Этому у вас тоже в школе учат? — спросила Санди, — насчет того, что гасить?

— А как же. В учебнике истории это даже в рамочке: «покушение на создание государства, как особо опасное преступление, карается высшей мерой гу…». (А. Розов)

[Этика свободы]

Моральный статус отношения к государству.

Итак, если государство – это громадный механизм узаконенных преступления и агрессии, «организация политических методов» для обогащения, тогда это означает, что государство является криминальное организацией, и, следовательно, его нравственный статус радикально отличается от статуса простых частных собственников, которых мы обсуждали в этой главе. Все это значит, что нравственный статус контрактов с государством, обещаний ему и посредством него, также радикально различаются. Например, это означает, что никто морально не обязан подчиняться государству (кроме случаев, когда государство защищает право частной собственности против агрессии). Как преступная организация с доходами и имуществом, полученными от преступного налогообложения, государство не может обладать никакой справедливой собственностью. Это значит, что неуплата налогов государству не может быть несправедливой или безнравственной, как и присвоение себе имущества государства (которое находится в руках агрессоров), как и отказ подчиняться приказам государства или расторгать контракты с государством (так как несоблюдение контракта с преступниками не аморально). Фактически, с точки зрения верной политической философии, например «красть» у государства - значит отобрать собственность из рук преступников, что значит, в смысле «поселенческой» собственности, что вместо поселения на неиспользованной земле, индивид устраняет собственность из криминальной ячейки общества, что, в свою очередь, является благим делом.

Частично исключение можно сделать, когда государство абсолютно очевидно украло собственность определенного человека. Предположим, например, что государство конфискует драгоценности, принадлежащие Брауну. Если Грин затем украдет драгоценности у государства, он, с точки зрения либертарианской теории, не совершит преступления. Тем не менее, драгоценности не будут ему принадлежать и Браун будет оправдан в случае использования силы для изъятия драгоценностей у Грина. В большинстве случаев, конфискации государства, проходящие в форме налогообложения, смешаны в единый котел и невозможно указать для собственности определенного владельца. Кто, например, действительно обладает дамбой TVA или зданием почты? Во всех этих случаях воровство Грина или его поселение на государственных землях будет законным и не преступным, и пожалует титул поселенческой собственности Грину.

В таком случае и лгать государству становится моральным. Так как никто морально не обязан честно отвечать грабителю, когда он спрашивает, есть ли в чьем-то доме ценные вещи, то никто не обязан честно отвечать и на подобные вопросы, задаваемые государством, когда, например, оно увеличивает налоги.

Все это, разумеется, не значит, что мы должны рекомендовать или требовать гражданского неповиновения, неуплаты налогов, лжи или воровства у государства, так как это наверняка будет неблагоразумно, учитывая репрессивный аппарат государства. Но те действия, о которых мы говорим, - справедливы и морально допустимы. Отношения с государством, в таком случае, становятся совершенно благоразумными и прагматическими суждениями индивидов, которые должны относиться к государству, как к врагу с преобладающей в настоящее время властью.

Многие либертарианцы приходят в замешательство от такого отношения к государству, даже когда они признают общую аморальность или преступность государственных действий и вторжений. Таким образом, появляется вопрос о дефолте, или, в более широком смысле, отказе от государственного долга. Многие либертарианцы утверждают, что правительство, по сути, обязано оплачивать свои долги, и, следовательно, дефолта и отказов можно избежать. Здесь проблема в том, что эти либертарианцы проводят аналогию с самым правильным тезисом о том, что частные индивиды или учреждения должны сохранять контракты и платить их долги. Но правительство само денег не имеет, и оплата его долга означает, что налогоплательщики и дальше будут принуждены выплачивать доход владельцам долговых бумаг. Такое принуждение никогда не будет законным с точки зрения либертарианской теории. Не только повышенное налогообложение означает повышенное принуждение и агрессию против частной собственности, но кажущийся вначале невинным держатель государственных облигаций предстает в невыгодном свете, когда мы полагаем, что покупка правительственной облигации попросту делает инвестицию в будущую добычу от награбленных налогов. Как инвестор в будущее воровство, держатель государственных облигаций предстает совсем не в том свете, в котором обычно воспринимался.

Другой вопрос, который будет представлен с иной точки зрения, - проблема расторжения контрактов с государством. Выше мы объяснили нашу точку зрения на то, что контракты на применение силы, являются контрактами о передаче титулов, а не обещаний, то, следовательно, в свободном обществе было бы законным уйти из армии несмотря на подписание добровольного контракта на длительный срок службы. Но независимо от того, какой теории о контракте мы придерживаемся, на свободном рынке такие суждения подходят только для частных армий. Так как союзники государства являются преступными агрессорами – как по их действиями, так и по способам получения дохода – было бы вполне законно покинуть государственную армию в любое время, несмотря на сроки службы. Совершить это - абсолютное индивидуальное право, хотя опять же, является ли такое действие благоразумным или нет – совсем другой случай.

Рассмотрим в этом свете вопрос о взяточничестве правительственных властей. Выше мы увидели, что в свободном обществе или на свободном рынке взяточник действует законно, так как фактически обманывает (например, нанимателя) тот, кто дает взятку и, следовательно, он и заслуживает наказания. А что же о взяточничестве в правительственных властях? Здесь нужно разделить понятия «агрессивное» и «защитное» взяточничество. Первое должно считаться незаконным и агрессивным, тогда как последнее – честным и законным. Рассмотрим типичную «агрессивную взятку»: мафиози дает взятку полиции, чтобы не допускать другого, конкурирующего управляющего казино на данную территорию. Мафиози в этом случае инициатор и соучастник правительственной агрессии против своих конкурентов. С другой стороны, «защитная взятка» имеет совершенно другой нравственный статус. В этом случае Робинзон, например, увидев, что казино нарушают закон на данной территории, дает взятку полиции, чтобы те позволили и его казино работать – идеальный легитимный ответ на создавшуюся ситуацию.

Защитное взяточничество фактически выступает по всему миру как важная социальная функция. Во многих странах бизнес нельзя вести без взятки, как смазочного материала, таким образом, вредных и разрушительных урегулирований и взысканий можно будет избежать. Тогда «продажная власть» - не обязательно плохая. По сравнению с «неподкупным правительством», чьи власти очень строго исполняют жесткие законы, «продажное», по крайней мере допускает частичное прохождение добровольных сделок и действий в обществе. Конечно, ни в каком общем случае ни регулирующие нормы, ни запреты, ни произвол чиновников не оправданы, так как в идеале они вообще не должны существовать.

В некоторых областях радикальное различие между частными лицами и правительственными властями подтверждено законом. Так, частное «право конфиденциальности» или право хранить молчание, не должно относиться и не относится к правительственным органам, чьи документы и деятельность должны быть открыты для публичного ознакомления и оценки. Существует два демократических аргумента для отказа от конфиденциальности в отношении правительственных чиновников, которые, пусть и не строго либертарианские, в том виде в котором существуют, а именно: 1) то, что в демократическом обществе только общество может решать что-либо по поводу общественных дел и голосовать за чиновников, только если они полностью компетентны в государственной деятельности, и 2) так как налогоплательщики оплачивают счета за правительство, они должны иметь право знать, что делает правительство. Либертарианский аргумент добавит, что если правительство является организацией-агрессором против прав своих горожан, то полная открытость его действий является по крайне мере одним правом, которого подданные могут добиться от государства, и которое они смогут использовать, чтобы противостоять ему или свести на нет государственную власть.

Другая область, где закон делает различие между частными гражданами и общественными властями – это законы о диффамации. Выше мы отстаивали точку зрения о том, что законы о диффамации нелегитимны. Но даже имея как данность законы против диффамации, важно видеть разницу между клеветой на частного гражданина и клеветой на правительственные власти или агентства. К XIX веку мы, к счастью, избавились от пагубных законов об «оскорблении власти», которые использовались как дубинка, чтобы подавлять почти любую критику правительства. В настоящее время действие законов о диффамации, к счастью, ослаблено не только собственно к правительству, но и по отношению к политикам и правительственным чиновникам.

Многие анархисты-либертарианцы заявляют, что голосовать или участвовать в политических действиях – безнравственно. Аргумент подразумевает, что, участвуя таким образом в государственной деятельности, либертарианец дает свое согласие на существование государственного аппарата. Но нравственное решение должно быть свободным, а государство поместило индивидов в несвободное окружение и общую матрицу принуждения. К сожалению государство существует и люди вынуждены начинать с этой матрицы, чтобы попытаться изменить жизненные условия. Как указал Лисандер Спунер, в среде государственного принуждения голосование не подразумевает добровольное согласие. И в самом деле, если государство позволяет нам периодически выбирать правителей, пусть и ограниченно выбирать, отнюдь не следует считать безнравственной попытку извлечь пользу из этой возможности смягчить государственную власть или избавиться от нее вовсе.

Государство – не просто часть общества. Основная цель данной части книги и состоит в том, чтобы продемонстрировать, что государство не является (как предпочитает думать большинство экономистов-утилитаристов сторонников свободного рынка) законным социальным институтом, хотя и неуклюжим и неэффективным в большей части своих действий. А напротив – показать, что государство, по сути, является незаконным учреждением организованной агрессии, организованного и регулируемого преступления против своих граждан и их собственности. Едва ли необходимое обществу, это глубоко антиобщественное учреждение паразитирует на продуктивной деятельности частных граждан. В нравственном отношении оно должно быть рассмотрено как незаконное и существующее вне обычной законной либертарианской системы (такой, как намечена в части 11 выше), которое разграничивает и страхует права и заслуженную собственность частных граждан. Таким образом, с точки зрения справедливости и морали, государство не может иметь собственности вовсе, не может требовать послушания, но не может применять силу при заключении контрактов с ним, и, в самом деле, вовсе не должно существовать.

Общая защита государства придерживается мнения, что человек – «общественное животное», что он должен жить в обществе, и что индивидуалисты и либертарианцы верят в существование «атомистических индивидов», на которых не влияют и которые не связаны с другими людьми. Но ни один либертарианец никогда не считал людей за изолированные атомы, наоборот, все либертарианцы признавали необходимость и огромные преимущества жизни в обществе и участия в общественном разделении труда. Серьезная ошибка non sequitur, допущенная защитниками государства, включая классических аристотелевских и томистских философов, состоит в неоправданном прыжке от необходимости общества к необходимости государства . Наоборот, как мы обозначили, государство – антиобщественный инструмент, наносящий вред добровольному обмену, индивидуальному творческому потенциалу и разделению труда. «Общество» - удобное название добровольных взаимоотношений людей в мирном обмене и на рынке. Здесь мы можем сослаться на четкое различие, которое делает Альберт Джей Нок между «социальной мощью» - результатом добровольного обмена в экономике и в цивилизации, и «государственной властью» - принудительным вмешательством и эксплуатацией этих результатов. Таким образом, Нок показал, что история человека – в основном соперничество между государственной властью и социальной, между полезными плодами мирного и добровольного производства и творческого потенциала с одной стороны, и вредной паразитической болезнью государственной власти над добровольным и продуктивном процессом. Все общественные услуги, которые обычно рассматривающие как оправдания существования государства – от чеканки монет до развития закона и защиты полицией прав человека и собственности – могут быть и были в истории обеспечены частными лицами куда более эффективно и, конечно, куда более морально. Государство ни в каком смысле не востребовано природой человека; обратное тоже верно.

[violet drum]

Созвездие эректуса, слышЬ, макака ленка , а чо если больше трех не собираться, то ибанутых не возникает?

нахуя ж ты тогда столько ников себе нахватало?

[Этика свободы]

"Права человека" как права собственности.

Либералы обычно резервируют концепцию «прав» для таких «прав человека» как свобода слова, в то же время, отрицая концепцию права частной собственности. [1] Однако концепция «прав» только и имеет смысл как концепция прав частной собственности. Потому что не существует прав человека, которые бы не были правами собственности, а права человека теряют свою абсолютность и прозрачность, становятся расплывчатыми и уязвимыми, если права частной собственности не являются стандартом.

Во-первых, есть два смысла, в которых права собственности идентичны правам человека: первый – что права собственности могут относиться только к человеческим существам; и второй – что право человека на собственное тело, его персональную свободу есть право собственности, так же как и «право человека». Но что более существенно для нашей дискуссии, права человека, если их определять не в терминах прав собственности, становятся смутными и противоречивыми, что заставляет либералов ослаблять эти права в пользу «социальной политики» или «общественного блага». Как я писал в другой работе:

«Возьмем, например, «право человека» на свободу слова. Она предполагает, что любой человек может говорить все что хочет. Но забывается вопрос: где? Где он имеет это право? Очевидно, что он не имеет права на чужой собственности, на которую вторгся. То есть, он имеет это право только на своей собственности или на чужой, чей владелец разрешил ему это, в качестве дара или договора аренды. Фактически, такой вещи как отдельное право на «свободу слова» не существует; есть только право собственности: право делать все, что человек хочет на своей собственности или заключение добровольных соглашений с другими собственниками». [2]

Вкратце, индивид не имеет «права свободы слова»; право, которое он действительно имеет – это право нанять зал и обращаться к людям, которые пришли в это помещение. Он не имеет права на «свободу печати», право, которое он действительно имеет – это право написать и опубликовать памфлет, а также продавать этот памфлет тем, кто желает его купить (или раздавать бесплатно тем, кто желает его взять). Таким образом, все, что он имеет в этом случае – это права собственности, включая право добровольного контракта и передачи части или всех этих прав. Не существует отдельного «права свободы слова» или свободы прессы, больших, чем права собственности, которые индивид имеет в каждом из этих случаев.

Более того, построение анализа в терминах «права свободы слова» вместо прав собственности приводит к курьезам и ослаблению самой концепции прав. Наиболее известен пример возражения, приведенный судьей Холмсом о том, что никто не имеет права кричать «Пожар!» в переполненном театре и, следовательно, право свободы слова не может быть абсолютным, но должно быть ограничено и ослаблено соображениями «общественной политики». [3] Но если мы проанализируем проблему в терминах прав собственности, то увидим, что никакого ослабления и ограничения абсолютности прав не требуется. [4]

Рассуждая логически, кричавший - или посетитель театра или его владелец. Если он владелец, то он в первую очередь нарушает право посетителей на спокойный просмотр представления, за который они заплатили деньги. Если он один из зрителей, то он нарушает и права зрителей на просмотр представления и владельца театра, вследствие того, что нарушает правила поведения в театре. Так как эти правила (условия посещения) наверняка включают запрет нарушения тишины и срыва представления. В обоих случаях он может быть наказан как нарушитель прав собственности. Следовательно, если мы концентрируемся на правах собственности, мы видим, что пример Холмса не требует закона для ослабления абсолютной природы прав.

И действительно, судья Хьюго Блэк, известный «абсолютист» в вопросе «свободы слова» прояснил это в своей острой критике примера Холмса о «крике «пожар» в театре», критике, которая базируется на правах частной собственности. Блэк утверждает:

«Я пошел с вами в театр сегодня вечером. Если мне придет в голову встать вместе с вами посреди представления и начать ходить по залу, то независимо от того, говорим мы что-либо или нет, мы будем арестованы. Никто и не утверждал, что Первая Поправка дает людям право идти куда угодно и делать что угодно. С покупкой театрального билета они не получили права выступать там с речами. В нашей стране действует система прав частной собственности, также защищенная Конституцией. У нас действует система прав собственности, согласно которой человек не имеет права идти куда угодно и делать что угодно. К примеру, мне станет дурно, если кто-либо ворвется ко мне в дом и станет утверждать, что имеет на это конституционное право потому, что он хочет произнести речь против Верховного Суда. Я признаю свободу людей выступать против Верховного Суда, но я не хочу, чтобы они делали это у меня дома.

Афоризм о крике «пожар» в театре просто чудесен. Но вам необязательно кричать «пожар» чтобы быть арестованным. Если человек создает в театре беспорядок, его должны задержать не из-за того, что именно он кричит, а потому что он кричит. Его должны арестовать не из-за взглядов, которые он имеет, а потому что здесь никто не хочет слышать от него каких-либо взглядов. Таков мой ответ: не из-за того, что именно он кричит, а просто, потому что он кричит». [5]

Несколько лет назад французский политический теоретик Бертран де Жувенель также призывал к ограничению свободы слова и свободы собраний на основе того, что он назвал «проблемой председателя – проблемой распределения времени в зале заседаний, перед микрофоном на радио или печатного места в газете, или любом ресурсе, где писатели или ораторы считают, что имеют право реализовать свою свободу слова». [6] Что проглядел Жувенель – так это наше решение «проблемы председателя» - ее формулировку в терминах прав частной собственности, а не в терминах свободы слова или собраний.

В первую очередь, мы можем заметить, что в каждом примере, приведенном Жувенелем – люди, посещающие собрание, человек, пишущий в колонку писем или редакторскую колонку или человек, желающий выступать на радио, требуемый ресурс – время на радио или место в газете – предлагается свободно, считается бесплатным. Мы, экономисты, называем это «проблемой рационирования». Ценный, редкий ресурс должен быть распределен: будь то время на подиуме, время перед микрофоном или место в газете. Но так как использование этого ресурса бесплатно, спрос на данный ресурс значительно превысит предложение и породит «дефицит» ресурса, требующий его дополнительного выпуска. Как и во всех случаях дефицита и очереди, порожденных низкими или отсутствующими ценами, неудовлетворенные потребители остаются с чувством фрустрации и возмущения из-за того, что не получили ресурса, которого, как им казалось, они заслуживали.

Редкий ресурс, если он не распределяется ценовым механизмом, должен распределяться его собственником каким-либо другим способом. Следует заметить, что случаи де Жувенеля могли бы распределяться ценовой системой, если бы так делал их собственник. Председатель мог бы провести аукцион на право выступать на трибуне и затем предоставлять место тем, кто предложил наивысшую цену; продюсер на радио мог бы сделать то же среди участников дискуссии в радио передаче (по аналогии с тем, как продюсеры продают время своим спонсорам). В таком случае не было бы никакого дефицита и чувств нарушенных обещаний (обещаний «равного доступа» публики к колонке, трибуне или микрофону).

Но, даже оставив за рамками вопрос цен, нужно отметить более глубокую проблему, вовлеченную в обсуждение – то, что ресурс по какому-либо критерию должен во всех случаях распределяется его владельцем. Владелец радиостанции или программы (или его агент) сдает внаем или отдает бесплатно время на радио так, как он того пожелает; владелец газеты или его агент – редактор – распределяет место под письма читателей так, как он сам решит; «владелец» собрания и его назначенный агент – председатель – распределяет место на трибуне так, как он считает нужным.

Тот факт, что собственность – это единственный распределитель дает нам решение Жувенелевой «проблемы председателя». Так как гражданин, пишущий письмо в газету – не ее владелец, следовательно, он не имеет права, но только запрашивает газетное место, и исключительное право удовлетворить или не удовлетворить этот запрос принадлежит владельцу. Человек, который просится на трибуну не имеет права говорить, но только запрашивает у владельца или его представителя – председателя - такое право и председатель вправе по-своему решить этот вопрос. Наше решение состоит в том, чтобы придать новую форму правам «свободы слова» или «свободы собраний» вместо использования запутанной и, как показывает пример де Жувенеля, нерабочей концепции некоего «равного права» на время или пространство. Мы должны фокусироваться на правах собственности. Только тогда когда «свобода слова» трактуется как обычное подразделение права собственности, оно становится действительным, операциональным и абсолютным.

Это можно проиллюстрировать на предложенном де Жувенелем «правом на разговор». Де Жувенель говорит, что существует «значение, в котором право на свободу слова может быть применено любым и каждым; это право на разговор» - право говорить с каждым встречным и убеждать и затем собрать этих людей в зале и таким образом «учредить собственную конгрегацию». Здесь де Жувенель предлагает правильное решение, но не обосновывает его. Ибо он на самом деле говорит о том, что «свобода слова» действительна только в смысле права говорить с людьми и убеждать их, нанять зал и обращаться к людям, которые захотят его посетить, и т.д. Но такой смысл права на свободу слова фактически является частью общего права собственности человека (естественно, с учетом права других людей не слушать речи, если он того не хочет, т.е. права не слушать). Собственность включает право индивида на свою собственность и право проводит добровольные сделки и обмены с владельцами другой собственности. Предложенный де Жувенелем персонаж, который нанимает зал и обращается к своей конгрегации, реализует не расплывчатое «право на свободу слова», но часть своего права собственности. Де Жувенель почти понимает это когда обсуждает случай двух людей "Первого" и "Второго".

«Первый … своим трудом и лишениями собрал собственную конгрегацию. Второй, посторонний, приходит на собрание и требует слова перед этой аудиторией на основании права свободы слова. Должен ли Первый предоставить ему слово? Я сомневаюсь. Он может ответить Второму: «Я собрал эту аудиторию. Иди и сделай так же»».

Очень точно. Первый владеет этим собранием; он нанял зал, он созвал собрание и установил его порядок; и тот, кому не нравится этот порядок, волен покинуть или не посещать его. Первый имеет право собственности на это собрание, которое позволяет ему говорить то, что он хочет; Второй не имеет здесь никакого права и соответственно, права выступать на собрании.

В целом, случаи, где кажется, что права следует ослабить, возникают там, где собственность не определена точно, где права собственности размыты. Многие проблемы со «свободой слова», к примеру, возникают на принадлежащих правительству улицах: к примеру, должно ли правительство разрешать политический митинг, если он застопорит уличное движение или замусорит улицы листовками? Но все проблемы, которые, как кажется, требуют ограничения абсолютной свободы слова, на самом деле являются проблемами определения прав собственности. Улицами обычно владеет правительство, и правительство в данном случае является «председателем». И поэтому правительство, как и любой другой собственник, стоит перед проблемой распределения редких ресурсов. Политическое собрание, скажем, заблокирует уличное движение; таким образом, решение правительства сводится не столько к праву на свободу слова, сколько к проблеме распределения уличного пространства его собственником.

Следует заметить, что проблема вообще бы не возникла, если бы улицы находились в собственности частных лиц - как это было бы в либертарианском обществе. Тогда улицы, как и любая другая частная собственность, могли бы сдаваться в аренду или предоставляться бесплатно одной группой индивидов другой группе или группам для проведения собраний. В полностью либертарианском обществе индивид имел бы не больше «прав» использовать чьи-то улицы, чем «прав» использовать чей-либо зал заседаний; в обоих случаях единственным его правом было бы право использовать свои деньги для аренды ресурса, если на это согласится владелец. Конечно, из-за того, что улицы продолжают быть правительственной собственностью, проблема остается неразрешимой потому что все другие права собственности, включая право на свободу слова, свободу собраний, свободу распространения листовок и т.д. будут ограничены и затруднены вечной необходимостью использовать улицы, находящиеся в собственности правительства, которые правительство может решить закрыть или ограничить их использование другим путем. Если правительство разрешит митинг, оно ограничит движение; если оно запретит митинг чтобы обеспечить движение, оно заблокирует свободу доступа к правительственным улицам. Что бы оно не выбрало, права части налогоплательщиков будут ущемлены.

Другое место, где права собственности плохо определены и, соответственно, где конфликты неразрешимы – это правительственные собрания (и их «председатели»). Мы показали, что в том случае, когда группа людей нанимает зал и назначает председателя, право собственности определено и Первый имеет свои права. Но что насчет правительственных собраний? Кто ими владеет? Никто этого точно не знает и поэтому не существует удовлетворительного пути, не являющегося произвольным, решить, кто будет выступать, а кто – нет, что должно быть решено, а что – нет. Обычно правительственное собрание само формирует свои правила, но что если эти правила не соответствуют пожеланиям большинства граждан? Удовлетворительного решения этого вопроса не существует, потому что не присутствует явно выраженное право собственности. Иными словами, в случае с радиопрограммой или газетой, очевидно, что читатель, пишущий письмо или участник дискуссии - это просители и издатель или продюсер – владельцы, которые могут принять решение. Но в случае правительственного собрания мы не знаем, кто может быть владельцем. Человек, который требует слова на городском митинге утверждает, что является частичным владельцем, хотя он не установил никакого права собственности через покупку, наследование или открытие, как это сделали собственники в других областях.

Возвращаясь к улицам, есть другая проблема, которая бы легко разрешилась в либертарианском обществе, где вся собственность является частной и права собственности четко определены. В нынешнем обществе, к примеру, существует непрекращающийся конфликт между налогоплательщиками, которые хотят иметь доступ к улицам, находящимся в собственности правительства, и жителями микрорайонов, которые считают, что появление и сбор людей на улицах «нежелательны». В Нью-Йорке, к примеру, сейчас наблюдается истерические выступления жителей различных микрорайонов против открытия бистро МакДональдс рядом с ними, и во многих случаях они смогли использовать местные власти, чтобы добиться своего. Здесь очевидно нарушение прав компании МакДональдс на собственность, которую она законно приобрела. Но резиденты имеют свою точку зрения: беспорядок и привлечение «нежелательных» людей, которые будут «привлечены» МакДональдсом и будут собираться около входа – на улице. Резиденты на самом деле жалуются не на собственность МакДональдса, а на то, что они считают плохим использованием правительственных улиц. Они обжалуют «права человека» на свободное перемещение по улицам, принадлежащим правительству. Но как налогоплательщики и граждане, эти «нежелательные» лица тоже имеют право гулять по улицам и, конечно же, они могли бы где-то собираться, если бы захотели и без привлечения МакДональдса. В либертарианском обществе, однако, где все улицы были бы частными, весь конфликт решился бы без нарушения чьих-либо прав собственности, так как владельцы улиц имели бы право решать, кто должен, а кто не должен иметь на них доступ, и могли бы изгнать «нежелательных», если бы захотели.

Конечно, те владельцы улиц, которые бы решили не допускать «нежелательных» должны были бы заплатить за это: во-первых, издержки на полицию, во-вторых, издержки торговцев, которые потеряли бы доход из-за снижения потока покупателей. Несомненно, в либертарианском обществе это бы привело к широкой сети улиц с разнообразным доступом, одни улицы (и микрорайоны) были бы общедоступными, другие имели бы различные степени ограничения доступа.

Подобным образом частная собственность на все улицы решила бы проблему “прав человека” на свободу иммиграции. Нет сомнений в том факте, что текущие иммиграционные барьеры ограничивают не столько “право человека” на иммиграцию, сколько право собственников сдавать или продавать собственность иммигрантам. Не было бы никакой проблемы с правами человека при иммиграции, если бы был прямо задан вопрос: чью собственность кто-то имеет право попирать? Если “Первый” желает мигрировать из какой-либо другой страны в США, мы не можем абстрактно утверждать, что он не имеет абсолютного права иммигрировать в данную область; но владельцы собственности, которые не хотят его видеть на своей собственности, вполне могут. С другой стороны, могут найтись, и несомненно найдутся, другие собственники, которые получат шанс продать или сдать собственность «Первому», а текущие законы ограничивают их права собственности, запрещая делать это.

Либертарианское общество решит весь “иммиграционный вопрос” в рамках абсолютных прав собственности. Люди имеют право перемещаться по своей собственности и землям, которые собственники сдали им в аренду или продали. В свободном обществе они, в первую очередь, будут иметь право перемещаться только по тем улицам, собственники которых разрешили им это, а затем купить или арендовать дома у собственников, желающих этого. Как и в случае с движением по улицам, несомненно, возникнут разнообразные и изменяющиеся сети доступа мигрантов.

[Pipa]

Попался на глаза мой старый пост (10 лет назад его написала).
Отрывок из которого публикую здесь, как имеющего самое прямое отношение к этой теме.
Именно здесь лежат корни борьбы государственников с либералами, хотя пост был написан совершенно по другому поводу.
Суть же нынешних событий именно в том, что число "захребетников" уже значительно перевалило за 10%, из-за чего государственные институты потеряли эффективность, а общественное мнение склоняется к либерализму в стиле "каждый сам по себе".

=========

Существует масса практик, имеющих целью сбросить с себя «человеческую форму», стать «не таким, как все». Ценность подобной трансформации таится скорее всего не в том, что скопище нЕлюдей обладает неким преимуществом перед скопищем людей. – Скорее всего (на мой взгляд) здесь играет роль та польза, которую может извлечь из людского социума индивид, не связанный и ним крепкими узами. Будь социум состоящим сплошь из нЕлюдей одного сорта, он имел бы ровно те же уязвимые места, как и социум из людей. – И тут уже отдельная людь могла бы получить некоторое преимущество.

Выскажу довольно спорную точку зрения, что «добыча» нЕлюди сродни действиям пчелы в улье, которая «поборов инстинкт» рабочей пчелы, набросилась пожирать мед, собранный другими. Пользуясь, во-первых тем, что ее считают «своей» и не вытурят из улья; а во-вторых тем, что остальные пчелы продолжают собирать мед Если бы все пчелы превратились в нЕпчел, то никакой пользы для себя они уже извлечь не смогли. Им опять бы пришлось срочно организовывать социум, базируемый на «зомбировании» его членов.

Главной заслугой и НЕОБХОДИМОСТЬЮ зомбирования является открываемая им возможность получить ВЫГОДУ от «совместной производственной деятельности»!

В Теории игр есть такой термин – «игры с ненулевой суммой». К ситуациям такого рода относятся игры, в которых суммарный выигрыш всех участников не фиксирован на нуле (т.е. сумма выигрышей одних не равна сумме проигрыша других) и может быть увеличен, если они придерживаются разумной КОЛЛЕКТИВНОЙ стратегии. – В таких случаях говорят, что им «доплачивает СРЕДА».

Так как же может быть иначе? Придерживайся каждый только СВОЕЙ оптимальной стратегии – общая сумма была бы нулем! Т.е. более удачливые урвали бы кусок у менее удачливых, но от этого бы «богаче страна не стала» .
Коллективная оптимальная стратегия позволила бы вообще не иметь проигравших! Т.е. в выигрыше оказались бы все (правда один бы все равно получил меньше, а другой больше). Однако главная сложность реализации коллективных стратегий заключена в том, что оставляет через чур большой соблазн для ОТДЕЛЬНОГО члена коллектива сменить (только для себя!) коллективную стратегию (все против среды) на индивидуальную (один против всех). При этом нЕлюдя ждет бонус, тем больший, чем меньше в коллективе таких же отморозков, как он .

Именно по этой причине устойчивые коллективы всегда бывают повязаны чем-то вроде зомбировавания, что препятствует проявлению эгоистической сущности.

В мировоззрении нЕлюдей, как правило, преобладает чувство превосходства, находящее опору в действительно имеющем место факте, что ДЛЯ НЕГО индивидуальная стратегия показывает несомненно лучшие результаты, чем действия по коллективной стратегии. В то время как ОБЪЕКТИВНО, суммарный выигрыш у «среды» с увеличением в коллективе числа нЕлюдей – уменьшается. Обычно бывает достаточно не более 10% нЕлюдей, чтобы реализация коллективной стратегии остальными членами коллектива уже не имела смысла. После чего лавинообразный процесс разрушения коллективной организации уже неостановим.

После фиаско коллективной стратегии и перехода всех к оптимальным частным стратегиям обнаруживается, что «страна развалилась!» и все былое преимущество нЕлюди над остальными исчезло. Теперь уже преимущества начнут получать те, кто начитает сколачивать сначала банды и бандочки , а затем переходят ко все более широким формам коллективной организации.
... эк куда меня занесло! Кажись я немного от темы отклонилась .

Так вернемся к нашим баранам! Резюмируя сказанное, еще раз подчеркну, что преимущества «непохожести на остальных» находятся в прямой зависимости от уникальности этой непохожести и размеров остальной части похожих друг на друга существ. Причем природа превосходства основана именно на эксплуатации «дыр» в организации деятельности основной массы, без контактов с которой нЕлюдь поживиться не в состоянии.

http://archive.omway.org/nagualism//wiki/NEljudi.htm

[tanaca]

Pipa, вообще либералы это не просто "каждый сам по себе", скорее идея ограниченного правительства, как там "ночной сторож" вроде ещё у Локка, но Ротбард как раз показывает что не удастся его ограничить, а у Розова в Меганезии за покушение на создание государства расстреливают, но тут опять же должны быть те кто это сделает и так далее, короче теория анархии еще не может предсказать как всё это будет, работаем.

[intent]

Если бы все пчелы превратились в нЕпчел, то никакой пользы для себя они уже извлечь не смогли.

Верно подмечено. Когда хитросделанных становится слишком много им самим уже не выгодно такое положение дел.

Именно по этой причине устойчивые коллективы всегда бывают повязаны чем-то вроде зомбировавания, что препятствует проявлению эгоистической сущности.

В качестве иллюстрации https://www.youtube.com/watch?v=8bLXmf8RJ1s
Танака бы рублей 100 набил:D

[tanaca]

Танака бы рублей 100 набил:D

Там не понятно что за абстрактные "нужды класса", вот когда нужно было что-то понятное типа футбольного мяча я помню все прекрасно скидывались в школе.

[Pipa]

... вообще либералы это не просто "каждый сам по себе", скорее идея ограниченного правительства ...

    Сама по себе идея что-либо ограничить подразумевает падение популярности того варианта, ограничить который вы собрались.
    Скажем, если вы храните свои сбережения в виде корзины двух валют (например, в долларах и евро), а ситуация развивается так, что доллар растет, а евро падает, но у вас вполне закономерно появляется желание "ограничить" размер доли евро. Этот пример проливает свет два скрытых обстоятельства. Первое - стремление к ограничению уже само по себе свидетельствует о том, что предмет ограничения имеет недостатки, из-за чего его и ограничили. И второе - наличие альтернативного/конкурирующего варианта, который немедленно прибавит в весе ровно на столько, насколько будет урезан первый вариант.
    Точно так же предложение "ограничить число автомобилей в городе" повлечет за собой то, что людям больше придется ходить пешком, ездить на велосипедах, пользоваться подземным транспортом и т.п. Аналогично призывы ограничить размер госбюджета или президента страны, несомненно, выливаются в то, что деньги или власть частично перейдут в чьи-то другие руки.
    Вот и государственность и либерализм в своих идеальных формах выступают, как проявление соответствующих стратегий - коллективной или частных. При этом я с готовностью соглашусь, что либерализм не тождественен схеме "каждый сам по себе". Но если недостатки государственности все мы ныне хорошо осознаем (т.к. живем  в стране, где государство доминирует), то обычно забываем, что у либерализма тоже есть свои недостатки. И гоголевский помещик Коробочка послужит здесь показательным примером того, как "либерал" в погоне за прибылью становится беспощадным эксплуататором. И даже в наше время где-то в Подмосковье держат пришлых таджиков в рабстве. Т.е. надо понимать, что либерал тоже кровопийца , а вопрос о государственности и либерализме состоит только в том, кому из них больше нашей крови достанется . И здесь надо напомнить, что во времена крепостничества быть "царским холопом" было не в пример лучше, т.к. "частники" эксплуатировали своих крепостных сильнее. Короче говоря, государственная неразбериха имеет тот плюс для рабочего человека, что при ней менее строгие требования к труду и есть хоть какая-то социальная помощь. Тогда как частник-либерал может быть беспощаден и в социальной помощи совершенно не заинтересован.
     Поэтому переход от государственности к либерализму отнюдь не означает, что все мы в одночасье станем свободными , а означает только то, мы перестанем быть "государственными холопами" и превратимся в холопов уже конкретных владельцев, громче всех призывающих к либерализму. Причем, совершенно не факт, что от такой замены всем нам станет лучше жить.

[tanaca]

Pipa, так я для кого выкладываю Ротбарда, и всё впустую, владельцев не может никаких ни у кого быть, потому что само-принадлежность универсальный принцип для людей, согласно золотому правилу этики распространяемый на всех, государство просто паразит в этой системе отношений между людьми, а частный предприниматель никого не порабощает - ты можешь устроиться к другому, покупать товары другого и так далее.