Вопросы по экономике

[Владимир Золотoрев]

Революция против истеблишмента. Таксим, Майдан, Брекзит

Вполне возможно, что Брекзит будет иметь последствия куда более значимые, чем просто выход Британии из Евросоюза. Брекзит имеет признаки той же болезни, проявлениями которой были Майдан в Украине, Таксим в Турции и разного рода другие, уже сильно подзабытые события.

О какой болезни я говорю? Начну с иллюстрации. Меня очень удивило, насколько похожей была реакция «ватников» на Майдан и реакция «вышиватников» на Брекзит (я сейчас говорю о наших вышиватниках, но логика римейнеров была точно такой же).

 

Ватник (о Майдане): «Это все Обама, это все Америка мутит»
Вышиватник (о Брекзите): «Это все Путин, разваливает Евросоюз»
Ватник: «Посмотрите на этих лидеров (Яценюка, Кличко, Тягнибока) это же клоуны!»
Вышиватник: «Посмотрите на этих лидеров (Джонсона, Фараджа) это же клоуны!»
Ватник: «Развалят экономику!»
Вышиватник: «Развалят экономику!»
Ватник: «За майдан бандеровцы, недалекие люди, одурманенные западной пропагандой!»

Вышиватник: «За Брекзит только бабушки и реднеки!»
Ватник: «В Европе вас никто не ждет!»
Вышиватник: «Без Европы Англия утонет!»
Ватник: «От вашего Майдана развалится страна!»
Вышиватник: «От вашего Брекзита развалится страна!»

Мне могут сказать, что «хейтерство» и попытка принизить и даже дегуманизировать оппонента есть типичный прием в политической полемике, но я совсем не об этом.

Все приведенные выше высказывания объединяет несамостоятельность протестующих. Они выглядят лишь игрушкой в руках хитрых кукловодов — то ли американцев (Майдан), то ли русских и, очевидно, рептилоидов (Брекзит). Давайте вспомним, что было труднее всего объяснить постороннему во время (да и после) Майдана ? Труднее всего было объяснить то обстоятельство, что Яценюк, Кличко и Тягнибок не являются ни авторами ни лидерами Майдана и что у Майдана вообще нет ни лидеров, ни позитивной политической программы, проще говоря, объяснить тот факт, что Майдан не имеет отношения к деятельности истеблишмента.

Главная ошибка, которую делают все ватники, независимо от приставки, которую можно добавить к этому слову, состоит в том, что они трактуют социальные события исключительно как результат деятельности истеблишмента.  Однако, оказывается, что это далеко не всегда так. Мало того, в случае майданов, Таксима и Брекзита имеет место прямое выступление против истеблишмента, как такового.

Здесь нужно сказать о том, почему автор ставит в один ряд «законное» голосование на референдуме в Британии и «незаконное» народное неповиновение, в одном из случаев, закончившееся кровопролитием? Дело в том, что Брекзит тоже является «народным неповиновением». Его результат был запланирован и этот результат  - remain. По поводу референдума в британском истеблишменте царило полное согласие. Кэмерон хотел «закрыть вопрос», как он это сделал с референдумом в Шотландии, Фарадж и Джонсон, рассчитывали, что референдум проголосует за remain, а они и дальше будут стричь купоны на критике ЕС. Но что-то пошло не так. Лохи взбунтовались.
Напомню, что референдум готовился долго, и пропагандистская машина работала вовсю. «Звезды эстрады, артисты театра и кино» практически единым фронтом агитировали за ЕС, от них не отставали и британские ученые. Вообще говоря, насколько я могу судить из Киева, большинство медиа-персон подписались под remain. Сторонники выхода фигурировали в медиа только потому, что нужно было на кого-то указать пальцем «вот они, те, кто хочет лишить нас будущего!» Референдум должен был лищь закрепить верность британцев европейскому выбору. И то, что в таких условиях британцы проголосовали за выход (подтасовывать голоса там пока не научились, это будет на следующем этапе) является самым настоящим бунтом.

Кстати, тут можно в который раз вспомнить о том, что и первый Майдан в 2004-м тоже был бунтом, неожиданным не только для Кучмы и Януковича, но и для Ющенко. Виктор Андреевич готовился сдаваться, он лишь хотел усилить свои позиции при подписании капитуляции. Но что-то пошло не так. Лохи взбунтовались.

В общем, революция против истеблишмента и политического статус-кво потихоньку набирает обороты. Во всех трех случаях мы видим, что люди совершенно разных, порой несовместимых взглядов, объединяются между собой. Во всех трех случаях отсутствует (по первой причине) позитивная программа, эти выступления всегда «против» и, как правило, имеют одну точку приложения усилий. Во всех трех случаях, в выступлениях отсутствуют лидеры из истеблишмента. Во всех трех случаях выступления оказываются полной неожиданностью для истеблишмента.

Брекзит говорит о том, что революция смещается с периферии — Турции, Украины и т.п. прямо в центр западного мира. Элита теряет способность управлять процессами. И это не про качество элиты, а про качество процессов.

В чем состоит содержание этого процесса, по крайней мере, на данном этапе? Когда ватники объявляют социальные события результатом деятельности истеблишмента, они делают так не со зла и не по глупости. Он поступают так, как их учили в школе и как их учит телевизор. Истеблишмент считается просто продолжением народа, лучшей его частью, призванной «управлять процессами», пока народ трудится и культурно отдыхает. Бунт против истеблишмента показывает, что это совсем не так. Публика с удивлением обнаруживает, что истеблишмент живет своей, оторванной от народа жизнью и «имея право» этим народом управлять никак от этого народа не зависит. Это примерно то, что было с нами во времена перестройки, когда вдруг обнаружилось, что «отдельные недостатки на местах» оказываются просто проявлением недостатков, присущих системе в целом.

Вполне возможно, что данный конкретный Брекзит «заговорят». Перепуганным может оказаться не только истеблишмент, но и революционеры. Им может не хватить организованности и решительности. Но как бы ни развивались события в самой Британии, дело уже сделано. Как говорил один известный деятель перестройки, «процесс пошел».

[Кот Учёный]

проехав несколько сот метров

Два километра. И это в месте празднования, где должно быть напичкано полицейских как в форме, так и без.
Водителя застрелила баба.
Вот тебе и французы с их толерантностью.

[violet drum]

15.07.2016 - 18:03
ЕС движется к новому финансовому кризису

НОСОВИЧ Александр
Финансовые проблемы Евросоюза остаются нерешёнными и нерешаемыми.

К уже ставшим хроническими проблемам долгов Южной Европы и необходимости кормить Восточную Европу добавляются новые вызовы: Brexit, финансовая поддержка Украины, навязывание Соединёнными Штатами TTIP.

Очередная фаза обострения старых и появление новых болезней европейской экономики вызовут в Евросоюзе системный финансово-экономический кризис.
Если летом 2016 года все в Европе обсуждают Великобританию, то летом 2015 года все в Европе обсуждали Грецию. Год назад в Европейском союзе не было более важной темы, чем проблема греческого долга. Тогда эта проблема была урегулирована (но не решена) принятием третьей международной программы помощи Греции в размере до 86 миллиардов евро. Перспектива дефолта греческой экономики была отсрочена на несколько лет, при этом ни одна из проблем, приведших Грецию к катастрофической ситуации, не была решена.

Спустя год греческая экономика находится в таком же удручающем состоянии, что и годом ранее. «Хотя банки недавно были рекапитализированы, низкое качество активов остаётся проблемой. Moody’s ожидает увеличение безнадёжных кредитов в 2016 году до уровня, близкого к 40%», — пишет о нынешней финансовой ситуации в Греции рейтинговое агентство Moody’s. Суверенный долг Греции в этом году составит 183% от ВВП. По завершении действия третьей программы международной помощи Греции в стране начнётся третья (после 2010-го и 2015 годов) фаза обострения греческого долгового кризиса.

Аналогичные греческой проблемы сохраняются в других странах Южной Европы. В Италии соотношение государственного долга к ВВП в прошлом году составляло 132%, в Португалии — 128%, на Кипре — 108%. Государственный долг примерно равен внутреннему валовому продукту или превышает его и в ряде стран Западной Европы — Бельгии, Ирландии, Франции. Однако у этих стран (а также Италии) сохраняются возможности обслуживать свой суверенный долг за счёт экономического роста и увеличения экспорта, тогда как экономики Испании, Португалии, Греции и Кипра так и не оправились от кризисов 2008–2013 годов и в случае нового кризиса вновь не смогут обслуживать свой государственный долг и окажутся на грани дефолта. И вновь (как в 2010–2011 годах) их национальные кризисы перерастут в общеевропейский долговой кризис, потому что эти страны по-прежнему находятся в зоне евро и не могут использовать инструмент девальвации.

Брюссель и выступающая генеральным спонсором европейской интеграции Германия снова окажутся перед дилеммой: либо исключать неплатёжеспособные страны из еврозоны, либо снова оказывать им финансовую поддержку.

У каждого решения есть свои плюсы и свои минусы. Исключение из еврозоны хронически больных Греции и Португалии усилит единую европейскую валюту, но ослабит европейскую интеграцию: не только нанесёт по ней ещё один (после Brexit) имиджевый удар, но и ослабит контроль Брюсселя за странами-членами, которые вернут себе финансовый суверенитет и возможность проводить независимую монетарную политику. Продолжение кредитования безнадёжных должников — это финансовое бремя для европейской экономики, которая и так уменьшится после выхода из Европейского союза Великобритании, дававшей 15% общеевропейского ВВП.

Одновременно с южноевропейскими должниками у ЕС сохраняется столь же хроническая и нерешаемая проблема Восточной Европы. Большинство стран этого региона неспособны к самостоятельному экономическому существованию и находятся на «искусственном дыхании» еврофондов. После вступления в Евросоюз «новой Европы» на её интеграцию и выравнивание в уровне развития со старыми членами ЕС из общего брюссельского бюджета было выделено 160 миллиардов евро (финансовый период 2005–2012 годов). Однако выравнивания в развитии не произошло: в составе ЕС деградация экономик Болгарии, Румынии, Латвии или Литвы не только продолжилась, но даже ускорилась.

К настоящему времени Восточная Европа вместо полноценной части Евросоюза окончательно превратилась в депрессивную экономическую периферию Западной и Северной Европы, и дальнейшие финансовые вливания в этот регион уже никто не решится назвать инвестициями. Это исключительно дотации, которые никогда не «отобьются». Нежизнеспособная экономически Восточная Европа — это бездонная бочка, в которую придётся бесконечно и безвозвратно вливать еврофонды.

Если страны «старой Европы» во главе с Германией придут к выводу, что гарантированные рынки труда и дешёвая рабочая сила из Восточной Европы не стоят расходов на выживание Болгарии, Румынии и Прибалтики, то дотации этим странам прекратятся и они должны будут выживать сами, даже если останутся в ЕС.

Решение о радикальном урезании еврофондов, скорее всего, будет принято при принятии нового семилетнего бюджета ЕС в 2020 году. Когда при большом расширении ЕС в 2004 году создавалась программа кохезии (выравнивания), никто не говорил, что эта программа будет действовать вечно. Наоборот, она изначально предполагает временный характер. В таком случае 16 лет — это более чем достаточный срок для проведения политики кохезии в жизнь. При принятии нового семилетнего бюджета ЕС будет объявлено, что эта политика, какими бы ни были её итоги, своё дело сделала, и Фонд кохезии, Европейский социальный фонд и Европейский фонд регионального развития ввиду этого упраздняются. И дальше уже Польша, Румыния, Венгрия, Словакия и Прибалтика и другие будут выживать самостоятельно.

Снятие с довольствия «новых европейцев», исключение из еврозоны Греции и других стран PIGS или усиление давления на правительства стран с целью добиться от них большей бюджетной дисциплины (в этом месяце Еврокомиссия уже развернула процедуру введения санкций против Испании и Португалии) и другие жёсткие меры становятся неизбежными в условиях, когда к хроническим застарелым болезням европейской экономики добавляются новые проблемы.

Самая актуальная из новых проблем, разумеется, Brexit. Британская экономика была второй крупнейшей экономикой ЕС, а Лондон остаётся одним из глобальных финансовых центров. После выхода Великобритании из ЕС европейцам придётся искать новый источник дешёвых легкодоступных финансов и урезать бюджет ЕС за счёт вычитания из него доли Великобритании.

Другая проблема — поддержка Украины. Масштаб экономических, социальных, административных (коррупция) проблем Украины при её размерах и количестве жителей таков, что для Евросоюза Украина является бездонной бочкой, сопоставимой по объёму со всей уже принятой в ЕС «новой Европой». Но если курс на европейскую интеграцию Украины будет подтверждён, то европейцам ничего не останется, кроме как вливать деньги в эту бездонную бочку. Та же проблема, хоть и в меньших масштабах, стоит в отношении других сегодняшних кандидатов на членство в ЕС — Грузии, Молдавии, Западных Балкан.

Третья проблема — проект Трансатлантического торгово-инвестиционного партнёрства. Если американцам и их группе влияния в Центральной и Восточной Европе всё-таки удастся навязать Европе Соглашение о TTIP, то это подорвёт и без того слабую и проблемную европейскую экономику.

Таким образом, очередная фаза обострения старых и появление новых болезней европейской экономики неизбежно вызовут в Европе системный финансово-экономический кризис.

Итог этого кризиса будет обычным для всех кризисов: сильные выживут, слабые отсеются. Германия и Франция освоятся в новой реальности или построят эту реальность под себя. Бенилюкс, Скандинавия, Австрия и Италия к ним присоединятся. Англия как была в Европе последнюю тысячу лет, так и останется кошкой, которая гуляет сама по себе (возможно, из-за нарастающих экономических проблем Европы и маячащего впереди кризиса британские элиты и провернули спецоперацию с референдумом). Чехия выживет за счёт экономической интеграции с Германией, Словения — с Италией.

Но что будут делать восточные окраины Евросоюза, когда им перережут дотации и если закроют рынок труда? Как они будут выживать в новых суровых реалиях? Это остаётся загадкой.

[АЭШ]

Глава 2 Знания и предпринимательство

В этой главе мы обсудим концепцию и характеристики предпринимательства. Эта концепция имеет фундаментальное значение для австрийской школы, являясь смысловым центром ее экономического анализа. Поэтому необходимо проанализировать сущность предпринимательства и экономическую роль знаний, порождаемых предпринимателями, действующими в условиях рынка. Это единственный путь к пониманию координирующей роли динамических рыночных процессов и исторического развития австрийской экономической школы, детальному анализу которой посвящены следующие главы.
2.1. Определение предпринимательства

Согласно австрийцам, предпринимательство — в самом общем смысле — совпадает с человеческой деятельностью. Другими словами, в действиях любого человека, направленных на то, чтобы изменить настоящее и достичь своих целей в будущем, содержится элемент предпринимательства. Хотя на первый взгляд это определение может показаться слишком широким и не соответствующим обычному словоупотреблению, давайте вспомним, что оно отлично согласуется с исходным этимологическим значением термина «предприятие» (исп. empresa). Как испанское слово empresa, так и его французский и английский аналоги entrepreneur этимологически происходят от латинского глагола in prehendo-endi-ensum, который означает обнаруживать, видеть, воспринимать, осознавать, схватывать; а латинский глагол in prehensa переводится как взять, захватить. Короче говоря, empresa — синоним действия. Во Франции термин­ entrepreneur издавна выражал эту идею, фактически со времен Высокого Средневековья, когда так именовали людей, отвечающих за реализацию важных проектов, как правило связанных с войной, или за возведение огромных кафедральных соборов. Словарь Королевской академии испанского языка предлагает такое значение слова empresa: «отважно взятое на себя тяжелое и трудное дело». Слово empresa тоже вошло в обиход в Средние века; так называлась эмблема некоторых рыцарских орденов, означавшая, что они дали обет осуществить некое значимое деяние. Концепция предприятия как действия необходимо и нераздельно связана с предприимчивостью, которая представляет собой постоянную готовность искать, открывать, создавать или выявлять новые цели и средства (и все эти значения соответствуют вышеупомянутому этимологическому значению глагола in prehendo).

Предпринимательство, в строгом смысле слова, по существу состоит в открытии и восприятии (prehendo) возможностей достижения цели или получения выгоды или прибыли и в осуществлении действий для использования этих возможностей, возникающих в нашем окружении. Кирцнер полагает, что проявление предпринимательства связано с особой настороженностью, т.е. постоянной бдительностью, позволяющей человеку открывать и схватывать то, что происходит вокруг (Kirzner 1973, 65, 69; Кирцнер 2007, 71, 76). Возможно, Кирцнер использует английский термин alertness (бдительность, настороженность), потому что слово entrepreneurship, позаимствованное из французского языка, не говорит английскому уху об идее prehendo, в отличие от романских стран Европейского континента (на французском entreprenante означает «предприимчивый, смелый». — Перев.). В любом случае испанское прилагательное perspicaz (проницательный, прозорливый) вполне соответствует предпринимательству, поскольку, как сообщает «Словарь» Королевской академии испанского языка, обозначает «проницательность и предусмотрительность». Кроме того, термин speculator (спекулянт, мыслитель) этимологически восходит к латинскому слову specula — так называли смотровые башни, позволявшие издали видеть все, что приближается. Эти значения полностью соответствуют тому, что делает предприниматель, когда решает, какие действия нужно предпринять, оценивает их будущий эффект и осуществляет их. Хотя выражение el estar alerta (исп. «быть настороженным, бдительным». — Перев.) также может служить приемлемым обозначением предпринимательства, поскольку передает идею внимания или настороженности, оно, пожалуй, подходит меньше, чем perspicaz, потому что явно предполагает более статичный подход.
2.2. Информация, знание и предпринимательство

Чтобы полностью постичь природу предпринимательства в интерпретации австрийской школы, сначала нужно понять, каким образом предпринимательство модифицирует или изменяет информацию или знания действующего субъекта. Создание, восприятие или осознание новых целей и средств предполагает модификацию знаний действующего субъекта в том смысле, что он обнаруживает информацию, которой прежде не обладал. Более того, это открытие модифицирует всю карту или контекст информации или знаний, которым обладает действующий субъект. Зададимся следующим фундаментальным вопросом: какие характерные черты информации или знания имеют значение для проявления предпринимательства? Ниже будут подробно рассмотрены шесть основных, с точки зрения австрийцев, характеристик предпринимательского знания: 1) это знание не научное, а субъективное и практическое; 2) это знание эксклюзивное; 3) оно рассеяно среди всех людей; 4) это знание, преимущественно неявное, а потому неартикулируемое; 5) это знание, создаваемое ex nihilo, из ничего, именно благодаря проявлению предпринимательства; 6) это знание, которое может передаваться, по большей части неосознанно, посредством чрезвычайно сложных социальных процессов, которые представители австрийской школы считают настоящим предметом экономических исследований.
2.3. Знание не научное, а субъективное и практическое

Анализируемое нами знание, имеющее ключевое значение для человеческой деятельности, прежде всего имеет не научный, а субъективный и практический характер. Практическим является любое знание, которое не может быть представлено в формализованном виде, а приобретается на практике, т.е. в ходе деятельности, осуществляемой в различных ситуациях. Как отмечает Хайек, это знание жизненно важно во всех практических обстоятельствах, или во всех субъективных координатах места и времени (Hayek 1948, 51, 91; Хайек 2000, 67, 101). Короче говоря, речь идет о знании, имеющем форму конкретных человеческих оценок, об информации относительно целей, которые преследует действующий субъект, и тех целях, которые, по его мнению, преследуют другие. Это знание состоит также из практической информации о средствах, которые, по мнению действующего субъекта, доступны ему и помогут в достижении его целей, особенно информация обо всех условиях, личных или прочих, которые, как полагает действующий субъект, могут быть существенными в контексте любого конкретного действия.

Отметим и то, что первым на различие между «практическим знанием» и «научным знанием» указал Майкл Оукшот (Oakeshott 1991, 12, 15). Наблюдение Оукшота соответствует различию, которое провел Фридрих Хайек между «рассеянным знанием» и «централизованным знанием», Майкл Полани — между «неявным знанием» и «артикулированным знанием» (Polanyi 1959, 24—25), а Людвиг Мизес — между знанием об «уникальных событиях» и знанием о поведении всего «класса явлений» (Мизес 2005, 103—108). В таблице 2.1 представлены подходы этих четырех авторов к двум основным типам знания.
Таблица 2.1
Два разных типа знания
   Тип A   Тип B
Оукшот    Практическое (Традиционное)    Научное (или Техническое)
Хайек    Рассеянное    Централизованное
Полани    Неявное    Артикулированное
Мизес    Об «уникальных событиях»    О «классах событий»
   Экономическая теория (Знание типа В о знании типа А)

Взаимосвязь двух видов знания сложна. Все научное знание (тип В) покоится на фундаменте неявного, неартикулируемого знания (тип А). Более того, научный и технический прогресс (тип В) непосредственно ведет к новому, более продуктивному и действенному практическому знанию (тип А). Точно так же экономическая наука сводится к накоплению знаний типа В (научных) о процессах создания и передачи практических знаний (тип A). Теперь ясно, почему Хайек утверждает, что для экономики как науки главный риск заключается в опасности того, что, поскольку экономическая теория состоит в теоретизировании относительно знания типа А, люди могут прийти к убеждению, что те, кто им владеет (ученые-экономисты или социальные инженеры), каким-то образом имеют доступ к конкретному содержанию практического знания типа А, которое люди постоянно создают и используют на предпринимательском уровне. Они могут даже дойти до полного пренебрежения конкретным содержанием практического знания, что столь справедливо критиковал Оукшот, полагавший, что самой опасной, чрезмерной и ошибочной версией рационализма является «утверждение, что знание, названное мною практическим, вообще не является знанием, что, собственно говоря, нет такого знания, которое не является техническим знанием» (Oakeshott 1991, 15).
2.4. Эксклюзивное, рассеянное знание

Практическое знание рассеяно и эксклюзивно. Это означает, что каждый из участников владеет лишь несколькими «атомами» или «битами» всей созданной в обществе и переданной информации и что, парадоксально, этими битами владеет только он или, иными словами, только он имеет к ним доступ и в состоянии дать им сознательное истолкование. Следовательно, каждый, кто действует и практикует предпринимательство, делает это глубоко личным и неповторимым образом, так как начинает со стремления достичь определенные цели, которые соответствуют видению мира и совокупности знаний о нем, которыми во всем их богатстве и разнообразии нюансов располагает только он и которыми в точно таком же виде не может обладать никто другой. Вот почему знание, о котором мы говорим, не являетсяданным и доступным для всякого, кто имеет доступ к материальным средствам хранения информации (таким как газеты, журналы, книги, статистика, компьютеры и пр.). Напротив, знание, имеющее ключевое значение для человеческой деятельности, является чисто предпринимательским, практическим и строго эксклюзивным и может быть «найдено» только распыленным по умам всех тех, кто, действуя по-предпринимательски, составляет общество и движет его вперед.
2.5. Неявное неартикулируемое знание

Практическое знание — это преимущественно знание неявное и неартикулруемое. Это означает, что человек знает, как выполнять определенные действия (знать как), но не в состоянии выявить элементы или части того, что он делает, не в силах сказать, правильны они или нет (знать что). Например, когда кто-то учится играть в гольф, он не изучает набор объективных, научных правил, позволяющих с помощью формул математической физики выполнять правильные движения. Нет, процесс обучения заключается в приобретении ряда практических навыков поведения. Можно еще вслед за Полани привести в качестве примера человека, который учится ездить на велосипеде и пытается поддерживать равновесие, слегка поворачивая руль в ту сторону, куда он начинает падать, благодаря чему возникает центробежная сила, удерживающая велосипед прямо, но почти ни один велосипедист не думает о физических силах, удерживающих его в седле, да многие вряд ли даже слышали о них. Напротив, каждый велосипедист обычно использует свое чувство равновесия, которое каким-то образом подсказывает ему, что делать в каждый данный момент, чтобы не упасть. Полани доходит до утверждения, что неявное знание на деле является господствующим принципом любого знания (Polanyi 1959, 24—25). Даже самое формализованное научное знание непременно вытекает из интуиции или творческого акта, представляющего собой всего лишь проявление неявного знания. Более того, новое знание, приобретаемое нами из формул, книг, графиков, карт и т.п., имеет значение только потому, что помогает нам перестраивать — с новых и все более богатых и ценных точек зрения — всю имеющуюся у нас структуру практической, предпринимательской информации, а это в свой черед открывает новые возможности для проявления творческой интуиции. Поэтому невозможность выразить словами (артикулировать) практическое знание проявляется не только «статически» — т.е. в том смысле, что любое вроде бы явно сформулированное (артикулированное) утверждение оказывается содержательным лишь в той мере, в какой оно истолковывается в свете предшествующих ему неартикулируемых представлений и знаний, — но и «динамически», поскольку мыслительный процесс, задействуемый при каждой попытке формального артикулирования, сам является неявным и неартикулируемым знанием.

Другой тип знания, которое не может быть артикулировано и играет ключевую роль в функционировании общества, состоит из комплекса привычек, традиций, институтов, правовых и моральных правил, образующих право, которые делают возможным существование общества и которым люди учатся следовать, будучи не в состоянии детально их сформулировать и теоретически объяснить функцию, исполняемую этими правилами и институтами в различных ситуациях и социальных процессах. То же самое можно сказать о языке, а также, например, о финансовом учете и учете издержек: предприниматели используют их в своих экономических расчетах, помогающих выбирать направление деятельности и представляющих собой всего лишь набор знаний или практических приемов, без которых предпринимателям не обойтись при выборе ориентиров для достижения своих целей в условиях рыночной экономики; при этом подавляющее большинство предпринимателей не в состоянии сформулировать научную теорию учета, не говоря уж о том, чтобы объяснить его роль в замысловатых процессах координации, делающих возможными экономическую и социальную жизнь. Поэтому можно заключить, что предпринимательство, как его понимают экономисты австрийской школы (т.е. врожденная способность обнаруживать и воспринимать возможности получения прибыли и обдуманно их использовать), эквивалентно знанию, которое по существу является неявным и неартикулируемым.
2.6. Творческая природа предпринимательства

Для предпринимательства предпринимательства не нужно никаких средств. Это означает, что предпринимательство не требует никаких издержек, а потому является творческим занятием. Творческий аспект предпринимательства воплощен в производстве определенного типа прибыли, которая в некотором смысле возникает из ничего, которую мы будем называть чисто предпринимательской прибылью. Для извлечения предпринимательской прибыли не нужно предварительно обладать средствами, достаточно хорошо осуществлять предпринимательство.

Особенно важно подчеркнуть, что любой акт предпринимательства порождает три чрезвычайно важных эффекта. Во-первых, предпринимательство создает новую информацию. Во-вторых, эта информация передается, распространяясь по рынку. В-третьих, акт предпринимательстваучит каждого из участников рынка подстраивать свое поведение к потребностям других. Эти последствия предпринимательства, аналитически сформулированные авторами, принадлежащими к австрийской школе, настолько важны, что стоит подробнее остановиться на каждом из них.
2.7. Создание информации

Каждый акт предпринимательства ведет к созданию из ничего новой информации или знания. Акт творения происходит в голове того, кто первым проявил предпринимательство. Действительно, когда человек, которого мы будем называть С, осознаёт существование прибыльной возможности, в его уме возникает новая информация. Более того, когда С начинает действовать, вступая в контакт, например, с A и B, дешево покупая у B ресурс, которого у того в избытке, а потом по более высокой цене перепродавая его A, которому это нужно позарез, в головах A и B также возникает новая информация. A осознаёт, что ресурс, которого у него не было и без которого он не мог достичь своей цели, есть где-то на рынке и его больше, чем он полагал раньше, а потому теперь он может сделать то, за что раньше не брался из-за отсутствия этого ресурса. Со своей стороны, B начинает понимать, что ресурс, которого у него было в избытке и которого он не ценил, остро нужен кому-то, а потому его нужно беречь и защищать, поскольку его можно продать по хорошей цене.
2.8. Передача информации

Создание информации в ходе проявления предпринимательства предполагает ее передачу и распространение по рынку. В самом деле, передать что-то кому-то значит побудить этого человека создать в уме часть информации, которую другие открыли или создали до него.

Строго говоря, наряду с тем, что вышеприведенный пример включает передачу B идеи о важности имеющегося у него ресурса и необходимости его беречь, а до A доходит идея, что он может начать двигаться к своей цели, чего прежде не делал ввиду отсутствия нужного ресурса, в сообщении было и еще кое-что. По сути дела, соответствующие рыночные цены, представляющие собой чрезвычайно мощную систему передачи [информации], так как они сообщают огромный объем информации с очень низкими издержками, распространяя последовательными волнами по всему рынку или обществу сообщение о том, что данный ресурс следует беречь и расходовать экономно, так как на него есть спрос, и в то же время все те, кто воздерживался от определенных действий, полагая, что этого ресурса нет на рынке, могут его получить и заняться воплощением своих планов. Вполне логично, что критически важная информация всегда субъективна и не существует вне круга людей, способных ее открыть или понять, так что всегда только люди создают, воспринимают и передают информацию. Ошибочная идея об объективном характере информации вытекает из того факта, что часть субъективной информации, создаваемой в ходе акта предпринимательства, «объективно» выражена в знаках (ценах, институтах, правилах, «фирмах» и пр.), которые могут быть открыты и в контексте своей деятельности субъективно истолкованы многими, способствуя тем самым созданию новой, еще более богатой и сложной субъективной информации. Но, вопреки видимости, передача социальной информации — это дело субъективное и неявное; иначе говоря, информация не сформулирована в явном виде и передается в крайне урезанном виде. (На деле субъективно передается и воспринимается только минимальный объем информации, необходимый для координации социального процесса.) И это дает людям возможность наилучшим образом использовать ограниченные способности своего ума для постоянного создания, открытия и передачи новой предпринимательской информации.
2.9. Обучающий эффект: координация и приспособление

Наконец, следует обратить внимание на то, как люди — социальные агенты — учатся в своих действиях подстраиваться друг к другу. Например, В — в результате предпринимательского действия, осуществленного С, — перестает безрассудно транжирить имеющийся у него ресурс и, действуя в собственных интересах, начинает его экономить. Поскольку А теперь может рассчитывать на получение этого ресурса, у него появляется возможность достичь своей цели, и он приступает к действиям, от которых прежде воздерживался. Таким образом, оба учатся действовать согласованно, иными словами, контролировать себя и действовать с учетом потребностей другого. Более того, оба учатся этому наилучшим образом: не отдавая себе отчета в том, что они учатся, и motu proprio[2], т.е. добровольно и в рамках плана, в котором каждый преследует собственные цели и интересы. Именно в этомсуть простого, эффективного и удивительного процесса, делающего возможной жизнь в обществе. Отметим также, что предпринимательское действие С не только сделало возможной отсутствовавшую прежде согласованность действийА  и В, но и позволило им осуществлятьэкономический расчет своей деятельности, используя данные или информацию, которая прежде была для них недоступна, а теперь повышает их шансы на успешное выполнение собственных планов. Короче говоря, именно порождаемая в процессе предпринимательства информация и делает возможным экономический расчет, понимаемый как любое ценностное суждение относительно альтернативных курсов действий. Иными словами, без свободы предпринимательства в условиях рыночной экономики информация, необходимая каждому для оценки альтернативных решений, не создается. Если совсем коротко: в отсутствие предпринимательства экономический расчет невозможен. Это не только один из важнейших выводов, вытекающих из экономического анализа австрийской школы, но и ядро теоремы о невозможности экономического расчета при социализме, открытой Мизесом и Хайеком, к чему мы вернемся в следующих главах.

Вышеизложенные наблюдения чрезвычайно важны для общественных наук и позволяют заключить, что предпринимательство, вне всякого сомнения, — главнейшая из социальных функций, поскольку делает возможной жизнь людей в обществе, обеспечивая взаимное приспособление и согласование поведения его членов. Без предпринимательства нельзя представить даже само существование общества.
2.10. Основной принцип

В соответствии с теоретической логикой австрийской школы по-настоящему важно не то, кто именно занимается предпринимательством (хотя на практике важно именно это), а существование ситуации, в которой отсутствуют правовые или институциональные ограничения на занятие предпринимательством, так чтобы каждый был волен наилучшим образом использовать свои предпринимательские способности для создания новой информации и использования эксклюзивной практической информации, которую он открыл в любой конкретной ситуации. Поэтому вовсе не случайно, что в политическом плане большинство австрийских теоретиков — философы-либертарианцы, глубоко преданные делу защиты нерегулируемой рыночной экономики.

Изучение глубинных истоков внутренней силы, которая побуждает людей во всех областях действовать по-предпринимательски, — задача не экономиста, а, скорее, психолога. Мы же просто подчеркнем основной принцип: людям свойственно находить информацию, которая их интересует; следовательно, если они вольны достигать своих целей и действовать в собственных интересах, и то и другое выступает в роли стимулов, побуждающих их демонстрировать предприимчивость и постоянно находить и воспринимать практическую информацию, необходимую для достижения их целей. Обратное также верно. Если по каким-то причинам возможности проявлять предприимчивость сужены или просто закрыты в определенных областях социальной жизни (в результате правовых, институциональных или традиционных ограничений или вследствие государственного вмешательства в экономику), люди даже не будут рассматривать возможность достижения целей в запрещенных или закрытых областях, а поскольку цели окажутся недостижимыми, они не будут служить стимулами для восприятия или обнаружения информации, важной для их достижения. Более того, при подобных обстоятельствах даже не возникнет представления об огромной ценности и многообразии целей, ставших недостижимыми из-за этих институциональных ограничений (интервенционизма или социализма).

Наконец, давайте не забывать, что, как действующий субъект, каждый человек обладает неким количеством битов практической информации, которую, как мы видели, он склонен находить и использовать для достижения своей цели. Несмотря на социальный контекст, этой информацией обладает только действующий субъект; иными словами, только он осознанно ею владеет и сознательно ее интерпретирует. Ясно, что мы не имеем в виду информацию, публикуемую в журналах, книгах и газетах, хранимую в компьютерах, собираемую для статистики и т.п. Для общества значение имеет только та информация или знание, которую в некий конкретный исторический момент кто-либо осознал, пусть даже неявным образом. Поэтому всякий раз, когда человек действует и проявляет предприимчивость, он делает это характерным — личным и неповторимым — образом, отражающим его попытку реализовать какую-то цель или собственное видение мира, что и служит для него стимулом и чем — в данной конкретной форме и в данных обстоятельствах — обладает только он один. Сказанное выше позволяет каждому человеку приобретать — в соответствии с собственными целями и конкретными обстоятельствами — определенное знание или информацию, которые в идентичной форме недоступны восприятию никакого другого человека.

Отсюда следует, что чрезвычайно важно не пренебрегать ничьими предпринимательскими способностями. Даже самые непритязательные, находящиеся на самых низких ступенях социальной лестницы и не получившие никакого формального образования люди являются эксклюзивными обладателями по крайней мере нескольких битов знания и информации, которые могут иметь решающее значение для хода общественных событий. Если исходить из этого, очевидно, что наша концепция предпринимательства чрезвычайно гуманна; она делает экономическую теорию, в том виде, как ее понимали и развивали члены австрийской школы, главной гуманитарной наукой.
2.11. Конкуренция и предпринимательство

Слово competition (англ. конкуренция) этимологически происходит от латинского cum petitio (одновременное наличие нескольких претендентов на получение некой вещи, которая должна быть возвращена владельцу[3]), состоящего из двух частей: cum — «вместе» и petere — «требовать, нападать, добиваться». СловарьMerriam-Webster’s Collegiate Dictionary (11-е изд.) определяет конкуренцию как «состязание между соперниками». Таким образом, конкуренция представляет собой динамический процесс соперничества, а не так называемую «модель совершенной конкуренции», в которой многочисленные участники делают одно и то же и все продают по одинаковой цене, так что парадоксальным образом складывается ситуация, в которой никто не конкурирует (Huerta de Soto 1994, 56—58).

По самой своей природе и по определению, предприниматель всегда настроен на конкуренцию. Это означает, что, когда такой человек обнаруживает определенную прибыльную возможность и использует ее, эта возможность, как правило, исчезает, и никто другой уже не может ее увидеть и использовать. В то же время, если человек не полностью раскроет возможность получения прибыли или, полностью открыв возможность, воспользуется ей лишь частично, тогда часть этой возможности будет в скрытом виде ждать появления тех, кто сумеет ее обнаружить и использовать. Таким образом, общественный процесс носит ярко выраженный конкурентный характер в том смысле, что разные действующие субъекты конкурируют между собой, осознанно или нет, за то, чтобы первыми обнаружить и использовать возможности получения прибыли.

Каждый акт предпринимательства обнаруживает, координирует и устраняет социальные рассогласованности, а конкурентная по сути своей природа предпринимательства делает невозможным для любого другого действующего субъекта еще раз выявить и устранить рассогласованности, которые уже были обнаружены и согласованы. Возможно ошибочное мнение, что движимый духом предпринимательства общественный процесс может утратить энергию и остановиться или исчезнуть, когда предприниматели вскроют и исчерпают все существующие возможности координации общественных процессов. Однако предпринимательский процесс внесения координации в жизнь общества никогда не остановится и не будет исчерпан. Причина в том, что каждый существенный акт координации представляет собой создание и передачу новой информации, которая неизбежно изменяет общее восприятие целей и средств у всех предпринимателей, которых он затрагивает. Это изменение в свою очередь приведет к появлению неограниченного числа новых рассогласованностей и новых возможностей получения прибыли, и этот динамический процесс будет безостановочно шириться и обеспечивать постоянное развитие цивилизации. Иными словами, предпринимательство, обеспечивая координацию рассогласованного поведения людей, не только делает возможной жизнь в обществе, но и способствует развитию цивилизации, непрерывно содействуя созданию новых целей и нового знания, которые волнами расходятся по всему обществу. Более того, создавая возможности для того, чтобы при любых исторических обстоятельствах это развитие было настолько скоординированным и гармоничным, насколько это в человеческих силах, предпринимательство выполняет очень важную функцию, потому что рассогласованность, непрерывно порождаемая ходом развития цивилизации и в результате появления новой предпринимательской информации, оказывается выявленной и устраненной предпринимательским напором самой человеческой деятельности. Иными словами, предпринимательство — это сила, объединяющая общество и делающая возможным его гармоничное развитие, поскольку вносит координацию в рассогласованности, неизбежно порождаемые этим процессом развития.

Таким образом, процесс предпринимательства вызывает своего рода непрерывный социальный «Большой взрыв», делающим возможным безграничный рост знания. Как мы уже видели, представители австрийской школы предложили в качестве альтернативы неоклассических моделей общего или частичного равновесия парадигму, основанную на «общем динамическом процессе» или «социальном Большом взрыве», обеспечивающую постоянную и скоординированную экспансию. Более того, было даже подсчитано, что предел расширения знаний на Земле составляет 1064 бит (Barrow and Tipler 1986, 658—677), так что открывается возможность раздвинуть считавшиеся реалистичными физические пределы роста в более чем в 100 миллиардов раз. Те же авторы математически продемонстрировали, что, выйдя в космос, человеческая цивилизация сможет безгранично расширять знания, богатство и население. Эти расчеты опираются на главные достижения австрийской школы в целом и Хайека в частности. Типлер заключает: «Невежественными в экономической теории физиками было написано много вздора о физических границах экономического роста. Корректный анализ физических пределов роста возможен только с учетом прозрения Хайека, что экономическая система производит не материальные вещи, а нематериальное знание» (Tipler 1988, 4—5).
2.12. Заключение: австрийская концепция общества

В заключение мы определим общество как процесс (т.е. динамическую структуру), который можно охарактеризовать так: стихийный и тем самым не являющийся продуктом сознательного замысла; крайне сложный, поскольку он включает миллионы и миллионы людей, отличающихся бесконечным разнообразием постоянно изменяющихся целей, вкусов, оценок и практического знания; и образуемый взаимодействием людей (преимущественно в форме обмена, часто на основе денежных цен и всегда в соответствии с определенными правилами, традициями или нормами поведения). Мотивом и движущей силой всех подобных взаимодействий является энергия предпринимательства, которая непрерывно создает, открывает и передает информацию или знание по мере того, как с помощью конкуренции она вносит согласованность и координацию во взаимно несогласующиеся планы разных людей, благодаря чему позволяет им сосуществовать во все более богатом и сложном окружении.

Экономическая наука должна сосредоточиться на изучении социального процесса, определенного именно таким образом. Экономисты австрийской школы убеждены, что главная задача экономической теории — анализ того, как стихийный порядок общественной жизни позволяет нам использовать гигантский объем практической информации, которая существует не в упорядоченном и консолидированном виде, а рассеяна среди миллионов людей. Предмет экономической науки — изучение этого динамического процесса, обеспечивающего открытие и передачу информации, процесса, чьей движущей силой является предпринимательство, которое согласует и координирует планы людей, чем и делает возможной жизнь в обществе. Это и только это является основной экономической проблемой, что заставляет нас крайне критично относиться к модели равновесия, изучением которой поглощены сторонники господствующей неоклассической парадигмы. Хайек полагает, что это занятие не представляет научного интереса, потому что исходит из предположения, что вся информация дана и, следовательно, основная экономическая проблема уже решена (Hayek 1948, 51, 91; Хайек 2000, 67, 101).

[Торговец М]

Развитие мировой торговли опирается на выгоду,     приносимую ею участвующим в ней странам. Теория международной торговли дает представление о том, что находится в основе этого выигрыша от внешней торговли, или чем определяются направления внешнеторговых потоков. Международная торговля служит инструментом, посредством которого страны, развивая свою специализацию, могут повышать производительность имеющихся ресурсов и таким образом увеличивать объем производимых ими товаров и услуг, повышать уровень благосостояния населения.
Вопросами международной торговли занималось множество известных экономистов. Основные теории международной торговли - Меркантилистская теория, Теория абсолютных преимуществ А. Смита, Теория сравнительных преимуществ Д. Рикардо и Д. С. Милля., Теория Хекшера – Олина, Парадокс Леонтьева, Теория жизненного цикла товара, Теория М. Портера, Теорема Рыбчинского, а также Теория Самуэльсона и Столпера.
Меркантилистская теория. Меркантилизм — система взглядов экономистов XV—XVII веков, ориентированная на активное вмешательство государства в хозяйственную деятельность. Представители направления: Томас Мэн, Антуан де Монкретьен, Уильям Стаффорд. Термин был предложен Адамом Смитом, критиковавшим труды меркантилистов. Меркантилистская теория международной торговли возникла в период первоначального накопления капитала и великих географических открытий, основывалась на идее о том, что наличие золотых запасов является основой процветания нации. Внешняя торговля, считали меркантилисты, должна быть ориентирована на получение золота, поскольку в случае простого товарного обмена обычные товары, будучи использованными, перестают существовать, а золото накапливается в стране и может быть вновь использовано для международного обмена.
Торговля при этом рассматривалась как игра с нулевой суммой, когда выигрыш одного участника автоматически означает проигрыш другого, и наоборот. Для получения максимальной выгоды предлагалось усиление государственного вмешательства и контроля за состоянием внешней торговли. Торговая политика меркантилистов, названная протекционизмом, сводилась к тому, чтобы создавать барьеры в международной торговле, защищающие отечественных производителей от иностранной конкуренции, стимулировать экспорт и ограничивать импорт, вводя таможенные пошлины на иностранные товары и получая взамен своих товаров золото и серебро.
Основные положения Меркантилистской теории международной торговли:
необходимость поддержания активного торгового баланса государства (превышения экспорта над импортом);
признание пользы привлечения в страну золота и других драгоценных металлов с целью повышения её благосостояния;
деньги — стимул торговли, поскольку считается, что увеличение массы денег увеличивает объём товарной массы;
приветствуется протекционизм, направленный на импортирование сырья и полуфабрикатов и экспортирование готовой продукции;
ограничение на экспорт предметов роскоши, так как он ведет к утечке золота из государства.
Теория абсолютных преимуществ Адама Смита. В своем труде «Исследование о природе и причинах богатства народов» в полемике с меркантилистами Смит сформулировал идею о том, что страны заинтересованы в свободном развитии международной торговли, поскольку могут выиграть от нее независимо от того, являются они экспортерами или импортерами. Каждая страна должна специализироваться на производстве того товара, где она обладает абсолютным преимуществом – выгодой, основанной на разной величине затрат на производство в отдельных странах – участницах внешней торговли. Отказ от производства товаров, по которым страны не обладают абсолютными преимуществами, и концентрация ресурсов на производстве других товаров приводят к увеличению общих объемов производства, росту обмена между странами продуктами своего труда.
Теория абсолютных преимуществ Адама Смита предполагает, что реальное богатство страны состоит из товаров и услуг, доступных её гражданам. Если какая-либо страна может производить тот или иной товар больше и дешевле, чем другие страны, то она обладает абсолютным преимуществом. Одни страны могут производить товары более эффективно, чем другие. Ресурсы страны перетекают в рентабельные отрасли, так как страна не может конкурировать в нерентабельных отраслях. Это приводит к повышению производительности страны, а также квалификации рабочей силы; длительные периоды производства однородной продукции обеспечивают стимулирование выработки более эффективных методов работы.
Естественные преимущества для отдельно взятой страны: климат; территория; ресурсы. Приобретённые преимущества для отдельно взятой страны: технология производства, то есть способность изготовить разнообразную продукцию.
Теория сравнительных преимуществ Д.Рикардо и Д.С.Милля. В работе «Начала политической экономии и налогового обложения» Рикардо показал, что принцип абсолютного преимущества является лишь частным случаем общего правила, и обосновал теорию сравнительного (относительного) преимущества. При анализе направлений развития внешней торговли следует учитывать два обстоятельства: во-первых, экономические ресурсы – природные, трудовые и др. – распределены между странами неравномерно, во-вторых, эффективное производство различных товаров требует различных технологий или комбинаций ресурсов.

 
Преимущества, которыми обладают страны, не являются раз и навсегда данными, считал Д. Рикардо, поэтому даже страны, имеющие абсолютно более высокие уровни издержек производства, могут выиграть от торгового обмена. В интересах каждой страны специализироваться на производстве, в котором она имеет наибольшее преимущество и наименьшую слабость и для которого не абсолютная, а относительная выгода является наибольшей – таков закон сравнительного преимущества Д. Рикардо. По версии Рикардо совокупный объем выпуска продукции будет наибольшим тогда, когда каждый товар будет производиться той страной, в которой ниже альтернативные (вмененные) издержки. Таким образом, относительное преимущество – выгода, основанная на более низких альтернативных (вмененных) издержках в стране-экспортере. Отсюда в результате специализации и торговли выиграют обе страны, участвующие в обмене. Примером в данном случае может служить обмен английского сукна на португальское вино, что приносит выгоды обеим странам, даже если абсолютные издержки производства и сукна, и вина в Португалии ниже, чем в Англии.
Впоследствии Д.С.Милль в своем труде «Основания политической экономии» дал пояснения, по какой цене осуществляется обмен. Согласно Миллю, цена обмена устанавливается по законам спроса и предложения на таком уровне, что совокупность экспорта каждой страны позволяет оплачивать совокупность ее импорта – таков закон международной стоимости.
Теория Хекшера-Олина. Это теория ученых из Швеции, появившаяся в 30-е годы ХХ века, относится к неоклассическим концепциям международной торговли, так как эти экономисты не придерживались трудовой теории стоимости, считая производительными, наряду с трудом, капитал и землю. Поэтому причина торговли у них – разная обеспеченность факторами производства в странах – участницах международной торговли.
Основные положения их теории сводились к следующему: во-первых, в странах наблюдается тенденция экспортировать те товары, для изготовления которых используются имеющиеся в стране в избытке факторы производства, и, наоборот, импортировать товары, для производства которых необходимы относительно редкие факторы; во-вторых, в международной торговле прослеживается тенденция выравнивания «факторных цен»; в-третьих, экспорт товаров может быть заменен перемещением факторов производства за пределы национальных границ.
Неоклассическая концепция Хекшера – Олина оказывалась удобной для объяснения причин развития торговли между развитыми и развивающимися странами, когда в обмен на сырьевые товары, поступающие в развитые страны, в развивающиеся ввозились машины и оборудование. Однако не все явления международной торговли укладываются в теорию Хекшера – Олина, так как сегодня центр тяжести международной торговли постепенно смещается к взаимной торговле «подобными» товарами между «подобными» странами.
Парадокс Леонтьева. Это исследования американского экономиста, подвергшего сомнению положения теории Хекшера – Олина и показывающего, что в послевоенный период экономика США специализировалась на тех видах производства, которые требовали относительно больше труда, а не капитала. Суть парадокса Леонтьева состояла в том, что доля капиталоёмких товаров в экспорте могла расти, а трудоёмких сокращаться. В действительности же при анализе торгового баланса США, доля трудоёмких товаров не сокращалась. Разрешение парадокса Леонтьева заключалась в том, что трудоёмкость товаров импортируемых США довольно велика, но цена труда в стоимости товара значительно ниже, чем в экспортных поставках США. Капиталоёмкость труда в США значительная, вместе с высокой производительностью труда это приводит к существенному влиянию цены труда в экспортных поставках. Доля трудоёмких поставок в экспорте США растёт, подтверждая парадокс Леонтьева. Связанно это с ростом доли услуг, цены труда и структуры экономики США. Это приводит к росту трудоёмкости всей американской экономики, не исключая и экспорта.
Теория жизненного цикла товара. Ее выдвинули и обосновали Р.Верной, Ч.Киндельбергер и Л.Вельс. По их мнению, продукт с момента появления на рынке и до ухода с него проходит цикл, состоящий из пяти этапов:
разработка товара. Компания находит и воплощает в жизнь новую идею товара. В это время объем продаж равен нулю, затраты растут.
выведение товара на рынок. Прибыль отсутствует из-за высоких расходов на маркетинговые мероприятия, медленно растет объем продаж;
быстрое завоевание рынка, увеличение прибыли;
зрелость. Рост объема продаж замедляется, так как основная масса потребителей уже привлечена. Уровень прибыли остается неизменным или снижается из-за увеличения расходов на маркетинговые мероприятия по защите товара от конкуренции;
упадок. Спад объема продаж и сокращение прибыли.
Теория М.Портера. Данная теория вводит понятие конкурентоспособности страны. Именно национальная конкурентоспособность, с точки зрения Портера, определяет успех или неуспех в конкретных отраслях производства и то место, которое страна занимает в системе мирового хозяйства. Национальная конкурентоспособность определяется способностью промышленности. В основе объяснения конкурентного преимущества страны лежит роль страны базирования в стимулировании обновления и совершенствования (то есть в стимулировании производства инноваций). Государственные меры для поддержания конкурентоспособности:
воздействие правительства на факторные условия;
воздействие правительства на условия спроса;
воздействие правительства на родственные и поддерживающие отрасли;
воздействие правительства на стратегию, структуру и соперничество фирм.
Серьезным стимулом к успеху на мировом рынке является достаточная конкуренция на внутреннем рынке. Искусственное доминирование предприятий с помощью государственной поддержки, с точки зрения Портера, – негативное решение, приводящее к растрате и неэффективному использованию ресурсов. Теоретические посылки М.Портера послужили основой для выработки рекомендаций на государственном уровне по повышению конкурентоспособности внешнеторговых товаров в Австралии, Новой Зеландии и США в 90-х годах ХХ века.
Теорема Рыбчинского. Теорема заключается в утверждении, что, если величина одного из двух факторов производства растет, то для поддержания постоянства цен на товары и факторы необходимо увеличить производство той продукции, в которой интенсивно используется этот возросший фактор, и снизить производство остальной продукции, интенсивно использующей фиксированный фактор. Для того чтобы цены на товары оставались постоянными, неизменными должны быть цены на факторы производства. Цены на факторы производства могут оставаться постоянными только в том случае, когда отношение факторов, используемых в двух отраслях, остается постоянным. В случае роста одного фактора такое может иметь место только при увеличении производства в той отрасли, в которой интенсивно применяется этот фактор, и сокращении производства в другой отрасли, что приведет к высвобождению фиксированного фактора, который станет доступен для использования вместе с растущим фактором в расширяющейся отрасли.

 
Теория Самуэльсона и Столпера. В середине XX в. (1948 г.) американские экономисты П.Самуэлъсон и В.Столпер усовершенствовали теорию Хекшера — Олина, представив, что в случае однородности факторов производства, идентичности техники, совершенной конкуренции и полной мобильности товаров международный обмен выравнивает цену факторов производства между странами. Авторы основывают свою концепцию на модели Рикардо с дополнениями Хекшера и Олина и рассматривают торговлю не просто как взаимовыгодный обмен, но и как средство, позволяющее сократить разрыв в уровне развития между странами.
Развитие и структура международной торговли
Международная торговля – форма обмена продуктами труда в виде товаров и услуг между продавцами и покупателями различных стран. Характеристиками международной торговли выступают объем мирового товарооборота, товарная структура экспорта и импорта и ее динамика, а также географическая структура международной торговли. Экспорт – это продажа иностранному покупателю товара с вывозом его за границу. Импорт – покупка у иностранных продавцов товаров с ввозом его из-за границы.
Современная международная торговля развивается достаточно высокими темпами. Среди основных тенденций развития международной торговли можно выделить следующие:
1. Происходит преимущественное развитие торговли по сравнению с отраслями материального производства и всего мирового хозяйства в целом. Так, по некоторым оценкам, за период 50–90-х годов ХХ века ВВП мира вырос примерно в 5 раз, а товарный экспорт – не менее чем в 11 раз. Соответственно, если в 2000 году ВВП мира оценивался в 30 трлн долл., то объем международной торговли – экспорт плюс импорт – в 12 трлн долл.
2. В структуре международной торговли растет доля продукции обрабатывающей промышленности (до 75%), из которой более 40% – машиностроительная продукция. Лишь 14% составляет топливо и другое сырье, доля сельскохозяйственной продукции – около 9%, одежда и текстиль – 3%.
3. Среди изменений в географическом направлении потоков международной торговли наблюдается повышение роли развитых стран и Китая. Однако развивающимся странам (в основном за счет выдвижения из их среды новых индустриальных стран с выраженной экспортной ориентацией) удалось существенно усилить свое влияние в этой сфере. В 1950 году на них приходилось только 16% мирового товарооборота, а к 2001 году – уже 41,2%.
Со второй половины XX века проявилась неравномерность динамики внешней торговли. В 1960-е годы Западная Европа — главный центр международной торговли. Ее экспорт почти в 4 раза превышал экспорт США. К концу 1980-х годов Япония стала выбиваться в лидеры по фактам конкурентоспособности. В этот же период к ней присоединились «новые индустриальные страны» Азии — Сингапур, Гонконг Тайвань. Однако к середине 1990-х годов США выходят на лидирующие позиции в мире по конкурентоспособности. Экспорт товаров и услуг в мире в 2007 году по данным ВТО составил 16 трлн. долл. США. Доля группы товаров составляет 80%, а услуг - 20% от общего объема торговли в мире.
4. Важнейшим направлением развития внешней торговли является внутрифирменная торговля в рамках ТНК. По некоторым данным, на внутрифирменные международные поставки приходится до 70% всей мировой торговли, 80–90% продаж лицензий и патентов. Так как ТНК – важнейшее звено мировой экономики, мировая торговля является в то же время торговлей в рамках ТНК.
5. Расширяется торговля услугами, причем несколькими способами. Во-первых, это трансграничная поставка, например, дистанционное обучение. Другой способ поставки услуг – потребление за рубежом – предполагает передвижение потребителя или перемещение его собственности в страну, где услуга предоставляется, например, услуга гида в туристической поездке. Третий способ – коммерческое присутствие, например деятельность в стране иностранного банка или ресторана. И четвертый способ – перемещение физических лиц, являющихся поставщиками услуги за границей, например, врачей или преподавателей. Лидером в торговле услугами являются наиболее развитые страны мира.
Регулирование международной торговли
Регулирование международной торговли подразделяется на государственное регулирование и регулирование с помощью международных соглашений и создания международных организаций.
Методы государственного регулирования международной торговли можно разделить на две группы: тарифные и нетарифные.
1. Тарифные методы сводятся к использованию таможенных пошлин – особых налогов, которыми облагаются продукты международной торговли. Таможенные тарифы – это плата, взимаемая государством за оформление провоза за границу товаров и иных ценностей. Такая плата, называемая пошлиной, учитывается в цене товара и оплачивается, в конечном счете, потребителем. Таможенное обложение предполагает использование импортных пошлин для затруднения ввоза в страну иностранных товаров, реже используются экспортные пошлины.
По форме исчисления различают пошлины:
а) адвалорные, которые взимаются в процентах от цены товара;
б) специфические, взимаются в виде определенной денежной суммы с объема, массы или единицы товара.
Важнейшими целями использования импортных пошлин являются как непосредственное ограничение импорта, так и ограничение конкуренции, в том числе недобросовестной. Ее крайней формой является демпинг – продажа на внешнем рынке товара по ценам, ниже существующих на идентичный продукт на внутреннем рынке.
2. Нетарифные методы многообразны и представляют собой совокупность прямых и косвенных ограничений внешнеэкономической деятельности с помощью разветвленной системы экономических, политических и административных мероприятий. К ним относятся:
квотирование (контингентирование) – установление количественных параметров, в пределах которых возможно осуществление определенных внешнеторговых операций. На практике контингенты обычно устанавливаются в форме списков товаров, свободный ввоз или вывоз которых ограничен процентом от объема или стоимости их национального производства. При исчерпании количества или суммы контингента экспорт (импорт) соответствующего товара прекращается;
лицензирование – выдача хозяйствующим субъектам специальных разрешений (лицензий) на проведение внешнеторговых операций. Оно часто применяется вместе с квотированием для контроля квот на основе лицензий. В некоторых случаях лицензионная система выступает разновидностью таможенного обложения, применяемого страной для получения дополнительных таможенных доходов;
эмбарго – запрет на проведение экспортно-импортных операций. Оно может распространяться на определенную группу товаров или вводиться в отношении отдельных стран;
валютный контроль – ограничение в кредитно-денежной сфере. Например, финансовая квота может ограничивать количество валюты, которое может получить экспортер. Ограничения количественного порядка могут распространяться на объем иностранных инвестиций, количество иностранной валюты, вывозимой гражданами за границу, и т.п.;
налоги на экспортно-импортные операции – налоги в качестве нетарифных мер, которые не регулируются международными соглашениями, как таможенные пошлины, и поэтому взимаются как с отечественных, так и с зарубежных товаров. Возможны и субсидии со стороны государства для экспортеров;
административные меры, которые связаны в основном с ограничениями по качеству продаваемых товаров на отечественном рынке. Важное место занимают национальные стандарты. Несоблюдение стандартов страны может послужить поводом к запрету ввоза импортной продукции и ее реализации на внутреннем рынке. Подобным образом система национальных транспортных тарифов нередко создает преимущества в оплате перевозки грузов экспортерам по сравнению с импортерами. Кроме того, могут использоваться также другие формы косвенных ограничений: закрытие для иностранцев отдельных портов и железнодорожных станций, предписание об использовании при производстве продукции определенной доли национального сырья, запрет на приобретение государственными организациями импортных товаров при наличии национальных аналогов и т.д.

Высокая значимость МТ для развития мирового хозяйства обусловила создание мировым сообществом специальных международных регулирующих организаций, усилия которых направлены на выработку правил, принципов, процедур осуществления международных торговых сделок и контроля за их исполнением государствами — членами этих организаций.
Особую роль в регулировании международной торговли выполняют многосторонние соглашения, действующие в рамках:
ГАТТ (Генеральное соглашение по тарифам и торговле);
ВТО (Всемирная торговая организация);
ГАТС (Генеральное соглашение по торговле услугами);
ТРИПС (Соглашение по торговым аспектам прав интеллектуальной собственности);
ГАТТ. В соответствии с основополагающими положениями ГАТТ торговля между странами должна осуществляться на основе принципа наиболее благоприятствуемой нации (ПНБ), т. е. в торговле стран — членов ГАТТ устанавливается режим наибольшего благоприятствования (РНБ), гарантирующий равенство и недискриминацию. Однако одновременно были установлены исключения из ПНБ для стран, входящих в экономические интеграционные группировки; для стран, бывших колоний, находящихся с бывшими метрополиями в традиционных связях; для приграничной и каботажной торговли. По самым приблизительным подсчетам на долю «исключений» приходится не менее 60% мировой торговли готовой продукцией, что лишает ПНБ универсальности.
ГАТТ признает в качестве единственно приемлемого средства регулирования МТ таможенные тарифы, которые итеративно (от раунда к раунду) снижаются. В настоящее время их средний уровень составляет 3-5%. Но и здесь есть исключения, позволяющие использовать нетарифные средства защиты (квоты, экспортные и импортные лицензии, налоговые льготы). К ним отнесены случаи применения программ регулирования сельскохозяйственного производства, нарушения платежного баланса, осуществления программ регионального развития и помощи.
ГАТТ содержит принцип отказа от односторонних действий и принятия решений в пользу переговоров и консультаций, если такие действия (решения) могут привести к ограничению свободы торговли.
ГАТТ — предшественница ВТО — принимала свои решения на переговорах-раундах всех членов этого Соглашения. Всего их прошло восемь. Наиболее значимые решения, которыми ВТО руководствуется в регулировании МТ до настоящего времени, были приняты на последнем (восьмом) Уругвайском раунде (1986-1994 гг.). Этот раунд еще более расширил круг вопросов, регулируемых ВТО. В него была включена торговля услугами, а также программа сокращения величины таможенных пошлин, активизации усилий по регулированию МТ продукцией отдельных отраслей (в том числе сельского хозяйства) и усиления контроля за теми направлениями национальной экономической политики, которые оказывают влияние на внешнюю торговлю страны.
Было принято решение об эскалации таможенных пошлин по мере повышения степени обработки товаров при снижении пошлин на сырье и ликвидации их на некоторые виды алкогольных напитков, строительное и сельскохозяйственное оборудование, офисную мебель, игрушки, фармацевтические товары — всего на 40% мирового импорта. Была продолжена либерализация торговли одеждой, текстилем и сельскохозяйственными товарами. Но последним единственным средством регулирования признаны таможенные пошлины.
В области антидемпинговых мер были приняты понятия «законные субсидии» и «приемлемые субсидии», к разряду которых отнесены субсидии, направленные на охрану окружающей среды и региональное развитие при условии, что их размер составляет не менее 3% общей величины импорта товара или 1% его общей стоимости. Все остальные отнесены к незаконным и их применение во внешней торговле запрещено.
К числу вопросов экономического регулирования, воздействующих на внешнюю торговлю косвенно, Уругвайский раунд отнес требования о минимальном экспорте товаров, произведенных на СП, обязательном использовании местных компонентов и ряд других.
ВТО. Уругвайский раунд принял решение о создании ВТО, ставшей правопреемницей ГАТТ и сохранившей его основные положения. Но решения раунда дополнили их задачами обеспечения свободы торговли не только за счет либерализации, но и путем использования так называемых увязок. Смысл увязок состоит в том, что любые решения государства о повышении тарифа принимаются одновременно (в увязке) с решением о либерализации импорта других товаров. ВТО не входит в сферу деятельности ООН. Это позволяет ей проводить собственную независимую политику и контроль за деятельностью стран-участниц по соблюдению принятых соглашений.

ГАТС. Определенной спецификой отличается регулирование международной торговли услугами. Это связано с тем, что услуги, отличающиеся крайним разнообразием форм и содержания, не образуют единого рынка, который имел бы общие черты. Но ему присущи общие тенденции, дающие возможность регулировать его на глобальном уровне даже с учетом новых моментов в его развитии, которые вносят ТНК, доминирующие на нем и монополизирующие его. В настоящее время мировой рынок услуг регулируется на четырех уровнях: международном (глобальном), отраслевом (глобальном), региональном и национальном.
Общее регулирование на глобальном уровне осуществляется в рамках ГАТС, вступившем в действие с 1 января 1995 г. В его регулировании используются те же правила, которые были выработаны ГАТТ по отношению к товарам: недискриминация, национальный режим, транспарентность (гласность и единство прочтения законов), неприменение национальных законов в ущерб иностранным производителям. Однако реализация этих правил затрудняется особенностями услуг как товара: отсутствием вещной формы большинства из них, совпадением времени производства и потребления услуг. Последнее означает, что регулирование условий торговли услугами означает регулирование условий их производства, а это в свою очередь означает регулирование условий инвестирования их производства.
ГАТС включает в себя три части: рамочное соглашение, определяющее общие принципы и правила регулирования торговли услугами; специальные соглашения, приемлемые для отдельных сервисных отраслей, и список обязательств национальных правительств по ликвидации ограничений в сервисных отраслях. Таким образом, из поля деятельности ГАТС выпадает только один, региональный уровень.
Соглашение ГАТС направлено на либерализацию торговли услугами и охватывает следующие их виды: услуги в области телекоммуникаций, финансов и транспорта. Из сферы его деятельности исключены вопросы экспортной продажи кинофильмов и телепрограмм, что связано с опасениями отдельных государств (страны Европы) потерять самобытность своей национальной культуры.
Отраслевое регулирование международной торговли услугами осуществляется также в глобальном масштабе, что связано с глобальным их производством и потреблением. В отличие от ГАТС организации, регулирующие такие услуги, носят специализированный характер. Например, гражданские авиационные перевозки регулирует Организация международной гражданской авиации (ИКАО), иностранный туризм — Всемирная туристическая организация (ВТО), морские перевозки — Международная морская организация (ИМО).
Региональный уровень международной торговли услугами регулируется в рамках экономических интеграционных группировок, в которых снимаются ограничения на взаимную торговлю услугами (как, например, в ЕС) и могут вводиться ограничения на такую торговлю с третьими странами.
Национальный уровень регулирования касается внешней торговли услугами отдельных государств. Он реализуется через двусторонние торговые договоры, составной частью которых может быть торговля услугами. Значительное место в таких договорах отводится регулированию инвестиций в сферу услуг.
 

[Торговец М]

Ещё бы порекомендовал вам   
Кейнсианская макроэкономическая модель
Основные положения модели:
• Реальный сектор и денежный сектор тесно взаимосвязаны и взаимозависимы.
Принцип нейтральности денег, характерный для классической модели, заменяется принципом «деньги имеют значение» («money matters») , что означает, что деньги оказывают влияние на реальные показатели. Денежный рынок становится макроэкономическим рынком, частью (сегментом) финансового рынка наряду с рынком ценных бумаг (заемных средств). • На всех рынках несовершенная конкуренция.
• Поскольку на всех рынках несовершенная конкуренция, то цены негибкие, они жесткие (rigid) или, по терминологии Кейнса, липкие (sticky), т.е. залипающие на определенном уровне и не изменяющиеся в течение определенного периода времени.

 
Например, на рынке труда жесткость (липкость) цены труда (номинальной ставки заработной платы) обусловлена тем, что:
действует контрактная система: контракт подписывается на срок от одного года до трех, и в течение этого периода номинальная ставка заработной платы, оговоренная в контракте, меняться не может;
действуют профсоюзы, которые подписывают коллективные договоры с предпринимателями, оговаривая определенную величину номинальной ставки заработной платы, ниже которой предприниматели не имеют право нанимать рабочих (поэтому ставка заработной платы не может быть изменена до тех пор, пока условия коллективного договора не будут пересмотрены);
государство устанавливает минимум заработной платы, и предприниматели не имеют право нанимать рабочих по ставке, ниже минимальной. Поэтому на графике рынка труда (рис.1.(а) - см. статью "Классическая модель") при сокращении спроса на труд (сдвиг кривой LD1 до LD2) цена труда (номинальная ставка заработной платы) не снизится до W2, а останется («залипнет») на уровне W1.
На товарном рынке жесткость цен объясняется тем, что на нем действуют монополии, олигополии или фирмы-монополистические конкуренты, которые имеют возможность фиксировать цены, являясь price-makers (а не price-takers как в условиях совершенной конкуренции). Поэтому на графике товарного рынка (рис.1.(в)) при сокращении спроса на товары уровень цен не снизится до Р2, а сохранится на уровне Р1.
Ставка процента, по мнению Кейнса, формируется не на рынке заемных средств в результате соотношения инвестиций и сбережений, а на денежном рынке - по соотношению спроса на деньги и предложения денег. Поэтому денежный рынок становится полноценным макроэкономическим рынком, изменение ситуации на котором оказывает воздействие на изменение ситуации на товарном рынке. Кейнс обосновывал это положение тем, что при одном и том же уровне ставки процента фактические инвестиции и сбережения могут быть не равны, поскольку инвестиции и сбережения делаются разными экономическими агентами, которые имеют разные цели и мотивы экономического поведения. Инвестиции производят фирмы, а сбережения делают домохозяйства. Основным фактором, определяющим величину инвестиционных расходов, по мнению Кейнса, является не уровень ставки процента, а ожидаемая внутренняя норма отдачи от инвестиций, то, что Кейнс называл предельной эффективностью капитала.
Инвестор принимает инвестиционное решение, сравнивая величину предельной эффективности капитала, которая, по мнению Кейнса, является субъективной оценкой инвестора (по сути речь идет об ожидаемой внутренней норме отдачи от инвестиций), со ставкой процента. Если первая величина превышает вторую, то инвестор будет финансировать инвестиционный проект, независимо от абсолютной величины ставки процента. (Так, если оценка предельной эффективности капитала инвестором равна 100%, то кредит будет взят и по ставке процента, равной 90%, а если эта оценка составляет 9%, то он не возьмет кредит и по ставке в 10%). А фактором, определяющим величину сбережений, является также не ставка процента, а величина располагаемого дохода (Вспомним, что РД = С + S). Если располагаемый доход человека невелик, и его едва хватает на текущие расходы (С), то делать сбережения даже при очень высокой ставке процента человек не сможет. (Чтобы сберегать, нужно по меньшей мере иметь, что сберегать). Поэтому Кейнс считал, что сбережения не зависят от ставки процента и даже отмечал, используя аргументацию французского экономиста XIX века Саргана, получившую в экономической литературе название «эффекта Саргана», что между сбережениями и ставкой процента может существовать обратная зависимость, если человек хочет накопить фиксированную сумму в течение определенного периода времени. Так, если человек хочет обеспечить к пенсии сумму в 10 тыс.долл., он при ставке процента 10% должен ежегодно откладывать 10 тыс.долл., а при ставке процента 20% - только 5 тыс.долл.
Инвестиции и сбережения. Денежный рынок
Графически соотношение инвестиций и сбережений в кейнсианской модели представлено на рис.2. Поскольку сбережения зависят от ставки процента, то их график представляет собой вертикальную кривую, а инвестиции слабо зависят от ставки процента, поэтому могут быть изображены кривой, имеющей небольшой отрицательный наклон. Если сбережения увеличиваются до S1, то равновесную ставку процента определить невозможно, так как кривая инвестиций I и новая кривая сбережений S2 не имеют точки пересечения в первом квадранте. Значит, равновесную ставку процента (Rе) следует искать на другом, а именно - на денежном рынке (по соотношению спроса на деньги МD и предложения денег МS) (рис. 3.)

 
Поскольку на всех рынках цены жесткие, то равновесие рынков устанавливается не на уровне полной занятости ресурсов. Так, на рынке труда (рис.1.(а)) номинальная ставка заработной платы фиксируется на уровне W1, при которой фирмы предъявят спрос на количество рабочих, равное L2. Разница между LF и L2 – это безработные. Причем, в данном случае причиной безработицы будет не отказ рабочих работать за данную номинальную ставку заработной платы, а жесткость этой ставки. Безработица из добровольной превращается в вынужденную. Рабочие согласны были бы работать и по более низкой ставке, но снизить ее предприниматели не имеют права. Безработица становится серьезной экономической проблемой.
На товарном рынке цены также залипают на определенном уровне (Р1) (рис.1.(в)). Снижение совокупного спроса в результате снижения совокупных доходов из-за наличия безработных (заметим, что пособия по безработице не вылачивались), и поэтому снижения потребительских расходов ведет к невозможности продать всю произведенную продукцию (Y2 < Y*), порождая рецессию (спад производства). Спад в экономике влияет на настроение инвесторов, на их ожидания относительно будущей внутренней отдачи от инвестиций, обусловливает пессимизм в их настроении, что ведет к снижению инвестиционных расходов. Совокупный спрос падает еще больше.
• Так как расходы частного сектора (потребительские расходы домохозяйств и инвестиционные расходы фирм) не в состоянии обеспечить величину совокупного спроса, соответствующую потенциальному объему выпуска, т.е. такую величину совокупного спроса, при которой можно было бы потребить объем выпуска, произведенного при условии полной занятости ресурсов. Поэтому в экономике должен появиться дополнительный макроэкономический агент, либо предъявляющий свой собственный спрос на товары и услуги, либо стимулирующий спрос частного сектора и таким образом увеличивающий совокупный спрос. Этим агентом, разумеется, должно стать государство. Так Кейнс обосновывал необходимость государственного вмешательства и государственного регулирования экономики (государственного активизма). • Главной экономической проблемой (в условиях неполной занятости ресурсов) становится проблема совокупного спроса, а не проблема совокупного предложения. Кейнсианская модель является моделью «demand-side», т.е. изучающей экономику со стороны совокупного спроса.
• Поскольку стабилизационная политика государства, т.е. политика по регулированию совокупного спроса, воздействует на экономику в краткосрочном периоде, то кейнсианская модель представляет собой модель, описывающую поведение экономики в краткосрочном периоде (модель «short-run»). Кейнс не считал нужным заглядывать далеко в будущее, изучать поведение экономики в долгосрочном периоде, остроумно заметив: «В долгосрочном периоде мы все покойники» («In long run we are all dead»).

 
Кейнсианские методы регулирования экономики путем воздействия на совокупный спрос (в первую очередь мерами фискальной политики), высокая степень государственного вмешательства в экономику были характерны для развитых стран в период после II мировой войны. Однако усиление инфляционных процессов в экономике и особенно последствия нефтяного шока середины 70-х годов выдвинули на первый план и поставили особенно остро проблему стимулирования не совокупного спроса (поскольку это еще больше провоцировало инфляцию), а проблему совокупного предложения. На смену «кейнсианской революции» приходит «неоклассическая контрреволюция». Основными течениями неоклассического направления в экономической теории являются: 1) монетаризм («monetarist theory»); 2) теория «экономики предложения» («supply-side economics»); 3) теория рациональных ожиданий («rational expectations theory»). Основное внимание в неоклассических концепциях уделяется анализу микроэкономических основ макроэкономики.
Отличие взглядов представителей неоклассического направления от идей представителей «классической школы» состоит в том, что они используют основные положения классической модели применительно к современным экономическим условиям, анализируя экономику со стороны совокупного предложения, но в краткосрочном периоде. Представители неокейнсианского направления в своих концепциях также учитывают инфляционный характер современной экономики. Поэтому в современной макроэкономической теории речь скорее идет не о противопоставлении неоклассического и неокейнсианского подходов, а о разработке такой теоретической концепции, которая наиболее адекватно отражала бы и теоретически объясняла современные экономические процессы. Такой подход получил название «main stream».

[Януарий]

ограничение на экспорт предметов роскоши, так как он ведет к утечке золота из государства

Ну что за безграмотность...
Импорт предметов роскоши, а не экспорт "ведет к утечке золота".

[Януарий]

Поскольку сбережения зависят от ставки процента, то их график представляет собой вертикальную кривую

Если это образец современной экономической литературы, то остается лишь удивляться, как таким "грамотеям" дают рулить экономическими процессами...
То пишут, что сбережения не зависят от ссудного процента, то наоборот. Причем график отражает одно представление, а объяснение к нему — другое.

[АЭШ]

Глава 1 Основные принципы австрийской школы

Одним из главных недостатков учебных программ, предлагаемых кафедрами экономической теории по всему миру, является то, что студенты не получают целостной картины основных теоретических достижений современной австрийской школы экономической теории. В первой главе мы попытаемся восполнить этот существенный пробел, дать обзор фундаментальных отличительных черт австрийской школы и тем самым пролить свет на историческое развитие австрийской мысли, чему посвящены следующие главы. В таблице 1.1 представлен краткий перечень ключевых различий между австрийской школой и господствующей (неоклассической) парадигмой, которую, как правило, преподают в испанских университетах. Это даст возможность одним взглядом охватить основные несовпадения двух подходов, которые затем будут рассмотрены подробнее.
Таблица 1.1
Основные различия между австрийской и неоклассической школами
Сравниваемые характеристики    Австрийская парадигма    Неоклассическая парадигма
1. Концепция экономической теории (основной принцип)    Теория человеческой деятельности, понимаемой как динамический процесс (праксиология)    Теория принятия решения: максимизация с учетом ограничений (узкая концепция рациональности)
2. Методологический подход    Субъективизм    Шаблонный методологический индивидуализм (объективизм)
3. Главное действующее лицо общественных процессов    Творческий предприниматель    Homo Economicus
4. Априорная возможность того, что действующие лица могут ошибиться, и природа предпринимательской прибыли    Действующие лица могут совершать чисто предпринимательские ошибки, которых можно было бы избежать, проявляя большую бдительность при выявлении прибыльных возможностей    Вызывающие сожаление ошибки даже не рассматриваются как таковые, потому что все прошлые решения обоснованы соображениями издержек и выгод. Предпринимательская прибыль рассматривается как рента, приносимая фактором производства
5. Концепция информации    Знание и информация субъективны, рассеяны и постоянно изменяются (творческий вклад предпринимателей). Проводится радикальное различие между научным знанием (объективным) и практическим знанием (субъективным)    Предполагается, что информация о целях и средствах полна, объективна и неизменна (имеет достоверный или вероятностный характер). Практическое (предпринимательское) знание не отграничивается от научного
6. Базисный пункт    Общий процесс, тяготеющий к согласованности. Не проводится различий между микро- и макроэкономикой: любая экономическая проблема изучается в связи с другими    Модель равновесия (общего или частичного). Разграничение между микро- и макроэкономикой
7. Концепция конкуренции    Процесс соперничества между предпринимателями    Состояние или модель «совершенной конкуренции»
8. Концепция издержек    Субъективны (зависят от предпринимательской бдительности и, как следствие, от обнаружения новых, альтернативных целей)    Объективны и неизменны (так что могут быть известны третьей стороне и измерены ею)
9. Форма представления    Словесная (абстрактная и формальная) логика, учитывающая субъективное время и человеческое творчество    Математизированное описание (язык символов, обычно используемый при анализе вневременных и неизменных явлений)
10. Отношения с эмпирическим миром    Априорно-дедуктивные рассуждения: радикальное разделение и одновременная согласование теории (науки) и истории (искусства). История не может служить подтверждением теорий    Эмпирическое подтверждение гипотез (по крайней мере на риторическом уровне)
11. Возможности конкретного предсказания    Невозможно, потому что будущие события зависят от предпринимательского знания, которое еще не создано. Возможны только качественные, теоретические структурные предсказания нарушений согласованности в результате государственного вмешательства в экономику    Предсказание является сознательно преследуемой целью
12. На ком лежит ответственность за предсказания    На предпринимателе    На экономическом аналитике (социальном инженере)
13. Текущее состояние парадигмы    Поразительное возрождение в последние 25 лет (в том числе в связи с кризисом кейнсианства и крахом реального социализма)    Состояние кризиса и быстрых изменений
14. Величина вложенного «человеческого капитала»    Меньшинство, хотя и растущее    Большинство, хотя есть признаки разложения и распада
15. Тип вложенного «человеческого капитала»    Междисциплинарные теоретики и философы. Радикальные либертарианцы    Специалисты по государственному вмешательству в экономику (постепенная социальная инженерия). Крайне большой разброс по степени приверженности свободе
16. Новейшие достижения    Критический анализ институционализированного принуждения (социализма и интервенционизма) Теория свободного банковского дела и экономических циклов Эволюционная теория институтов (права, морали) Теория предпринимательства Критический анализ «социальной справедливости»    Теория общественного выбора Экономический анализ семьи Экономический анализ права Неоклассическая макроэкономическая теория Экономическая теория информации Неокейнсианство
17. Порядок влиятельности представителей    Ротбард, Мизес, Хайек, Кирцнер    Коуз, Фридмен, Бекер, Самуэльсон, Стиглиц
1.1. Австрийская теория деятельности против неоклассической теории принятия решений

Представители австрийской школы рассматривают экономическую науку как теорию деятельности, а не как теорию принятия решений, и это одна из черт, которыми они сильнее всего отличаются от своих коллег-неоклассиков. Концепция человеческой деятельности намного шире концепции индивидуального решения и включает ее. Принципиально важная для австрийской школы, концепция деятельности включает не только гипотетический процесс принятия решений в контексте «данных» знаний о целях и средствах, но также, и в особенности, «само представление о системе координат, связывающей средства и цели, в рамках которой происходит размещение ресурсов и экономически рациональная деятельность [являющиеся предметом исключительного внимания неоклассиков]» (Kirzner 1973, 33; Кирцнер 2007, 35). Более того, австрийцев интересует не сам факт принятия решения, а то, что оно воплощено в человеческой деятельности, которая представляет собой процесс (завершенный или незавершенный), включающий ряд взаимодействий и актов координации (согласования). С точки зрения представителей австрийской школы, именно это является предметом экономических исследований. Таким образом, для австрийцев экономическая наука — это не набор теорий выбора или принятия решений, но интегрированный теоретический корпус, описывающий процессы социального взаимодействия, процессы, отличающиеся степенью координации, которая зависит от бдительности, проявляемой действующими субъектами в своей предпринимательской деятельности.

Мишенью особой критики австрийцев стала узкая концепция экономической теории, восходящая к Лайонелу Роббинсу и его широко известному определению предмета этой науки. Как писал Роббинс, «экономическая теория — это наука, изучающая человеческое поведение с точки зрения соотношения между данными целями и редкими средствами, которые могут иметь различное употребление» (Robbins 1932; см.: Роббинс 1993, 18). Концепция Роббинса молчаливо предполагает фиксированное знание целей и средств и сводит проблему экономики к технической проблеме размещения ресурсов, максимизации или оптимизации в условиях определенных ограничений, которые также предполагаются известными. Иными словами, предложенная Роббинсом концепция экономической теории отражает самую суть неоклассической парадигмы и может считаться абсолютно чужеродной для методологии австрийской школы в ее сегодняшнем понимании. В самом деле, в изображении Роббинса человек предстает автоматом, простой карикатурой на человеческое существо, всего лишь пассивно реагирующим на любые события. В отличие от этого Мизес, Кирцнер и другие авторы австрийской школы придерживаются мнения, согласно которому человек не столько распределяет имеющиеся средства между наличными целями, сколько находится в неустанном поиске новых целей и средств — усваивая опыт прошлого и напрягая воображение для открытия и созидания будущего (посредством деятельности). Поэтому для австрийцев экономическая теория составляет часть намного более широкой и общей науки, общей теории человеческой деятельности (а не человеческих решений или выбора). Согласно Хайеку, если для этой общей науки о человеческой деятельности «название необходимо, то самым подходящим представляется термин “праксиологические” науки, ...широко применяемый четко его определившим Л. фон Мизесом» (Hayek 1955, 209; Хайек 2003, 44).
1.2. Австрийский субъективизм против неоклассического объективизма

Другим ключевым вопросом для австрийцев является субъективизм. Поскольку для австрийской школы субъективистский подход имеет первостепенное значение, все ее экономические построения основаны на действиях реальных людей, из плоти и крови, которые рассматриваются как творцы и главные действующие лица всех общественных процессов.

Поэтому Мизес утверждает: «Экономическая теория — это не наука о предметах и осязаемых материальных объектах; это наука о людях, их намерениях и действиях. Блага, товары, богатство и все остальные понятия поведения не являются элементами природы; они — элементы человеческих намерений и поведения. Тому, кто хочет заняться их изучением, не нужно смотреть на внешний мир; он должен искать их в намерениях действующих людей» (Mises 1996, 89; Мизес 2005, 89). Таким образом, очевидно, что, в отличие от большинства неоклассиков, австрийцы полагают: за экономическими ограничениями стоят не объективные явления или материальные факторы внешнего мира (скажем, величина нефтяных запасов), а знания предпринимателей (открытие карбюратора, способного вдвое увеличить коэффициент полезного действия двигателя внутреннего сгорания, будет иметь такой же экономический эффект, что и удвоение разведанных запасов нефти). Вот почему австрийцы рассматривают производство не как нечто внешнее, природное и материальное, а, напротив, как явление интеллектуальное и духовное (Мизес 2005, 134).
1.3. Австрийский предприниматель против неоклассического Homo Economicus

В рамках австрийской экономической теории движущей силой является предпринимательство (которому посвящена большая часть следующей главы), — концепция, демонстративно отсутствующая в неоклассической теории. Предпринимательство — это характерная особенность реального мира, вечно пребывающего в состоянии неравновесия, а потому не может играть какой-либо роли в моделях равновесия, занимающих внимание неоклассических авторов. Более того, неоклассические теоретики рассматривают предпринимательство как рядовой фактор производства, размещение которого определяется ожидаемыми выгодами и издержками. Они не осознают того, что при таком подходе к анализу предпринимательства возникает неразрешимое логическое противоречие: спрос на предпринимательские ресурсы, основанный на ожидаемых издержках и выгодах, предполагает веру в то, что можно сегодня получить некую информацию (о возможной величине будущих издержек и выгод) еще до того, как эта информация будет создана предпринимательскими усилиями. Иными словами, главная, как мы увидим, задача предпринимателя заключается в создании и открытии новой информации, прежде не существовавшей, и пока процесс создания не будет завершен, этой информации не существует и она не может быть никому известна, а потому не в силах человеческих заранее принимать неоклассические решения о размещении ресурсов в соответствии с ожидаемыми издержками и выгодами.

Кроме того, сегодня австрийские экономисты почти единодушно считают ошибочным представление, согласно которому источником предпринимательской прибыли является простое принятие риска. Напротив, риск входит в состав издержек производственного процесса и не имеет никакого отношения к чисто предпринимательской прибыли, которая возникает, когда предприниматель открывает неизвестную ему прежде возможность получения прибыли и действует так, чтобы с выгодой ею воспользоваться (Мизес 2005).
1.4. Возможность чисто предпринимательской ошибки (австрийская школа) против апостериорного обоснования всех решений (неоклассическая школа)

Особая роль концепции ошибки в австрийской экономической теории по сравнению с неоклассической обычно оставляется без внимания. Для австрийцев «чистая» предпринимательская ошибка совершается тогда, когда на рынке остаются необнаруженные предпринимателями возможности получить прибыль. Именно существование такого типа ошибки лежит в основе «чистой предпринимательской прибыли», извлекаемой тем, кто ее обнаруживает и устраняет. Для неоклассических авторов, напротив, подлинно предпринимательских ошибок, о которых впоследствии приходится сожалеть, просто не существует. Причина в том, что неоклассики обосновывают все прошлые решения в терминах гипотетического анализа затрат и результатов, осуществляемого в рамках математической модели максимизации с учетом ограничений. Поэтому в неоклассическом мире нет места для чисто предпринимательской прибыли, а когда ее все-таки упоминают, то подразумевают просто плату за услуги рядовых факторов производства или доход, вознаграждающий за принятие риска.
1.5. Субъективная информация (австрийская школа) против объективной информации (неоклассическая школа)

Предприниматели постоянно порождают новую информацию, которая по природе своей субъективна, рассеяна, имеет практический характер и с трудом поддается артикулированию (Huerta de Soto 1992, 52—67, 104—110). Поэтому субъективное восприятие информации является существенным элементом методологии австрийской школы, отсутствующим в неоклассической теории, где информация трактуется как исключительно объективная. Большинство экономистов не осознают, что, говоря об информации, австрийцы и неоклассики имеют в виду принципиально разные вещи. С точки зрения неоклассиков, информация — это нечто объективное, своего рода товар, который продают и покупают на рынке в соответствии с решениями о максимизации. Эта «информация», которую можно хранить на различных носителях, не имеет ничего общего с субъективной информацией, о которой пишут австрийцы: с практической и жизненно необходимой информацией, которую действующее лицо субъективно истолковывает, знает и использует в контексте конкретного действия. Экономисты австрийской школы критикуют Стиглица и других авторов неоклассической теории информации за неспособность интегрировать свою теорию информации с предпринимательством, которое и является источником и движущей силой знания. Как мы увидим далее, экономисты австрийской школы с этой задачей справились. Более того, с точки зрения австрийцев, Стиглиц не сумел понять, что информация по сути своей всегда субъективна и рынки, которые он считает «несовершенными», не столько порождают «неэффективность» (в неоклассическом смысле), сколько предоставляют потенциальные возможности для извлечения предпринимательской прибыли, возможности, которые предприниматели обнаруживают и используют в непрерывном процессе координации предпринимательских усилий на рынке (Thomsen 1992).
1.6. Предпринимательский процесс согласования (австрийская школа) против моделей общего и/или частичного равновесия (неоклассическая школа)

В своих моделях равновесия неоклассические экономисты обычно игнорируют силы координации, которые австрийцы связывают с предпринимательством. На деле предпринимательство не только подталкивает к созданию и передаче информации, но, что еще важнее, способствует координации несогласованного поведения, встречающегося в обществе. Как мы увидим в следующей главе, вся существующая в обществе рассогласованность материализуется как возможность прибыли, остающаяся скрытой до тех пор, пока ее не откроют предприниматели. Как только предприниматель осознаёт эту возможность и использует к своей выгоде, возможность исчезает и запускается стихийный процесс координации. Этот процесс объясняет тенденцию к равновесию, свойственную всякой подлинно рыночной экономике. Более того, именно координирующая природа предпринимательства и делает возможной экономическую теорию как науку, понимаемую как теоретический корпус законов координации, проливающих свет на общественные процессы.

Этот подход объясняет интерес экономистов австрийской школы к исследованию концепции динамической конкуренции (процесса соперничества), тогда как неоклассических экономистов занимают исключительно модели равновесия, характерные для сравнительной статики («совершенная» конкуренция, монополия, «несовершенная», или монополистическая, конкуренция). Поэтому, с точки зрения австрийцев, абсурдно строить экономическую науку на модели равновесия, изначально предполагающей, что вся информация, необходимая для получения соответствующих функций спроса и предложения, «дана». Австрийцы, напротив, предпочитают изучать рыночный процесс, ведущий к принципиально недостижимому состоянию равновесия. Обсуждалась даже модель, получившая название общественный Большой взрыв, которая при любых исторических условиях допускает неограниченный рост знаний и цивилизации, настолько согласованный и гармоничный (т.е. скоординированный), насколько это в человеческих силах. Вот почему движимый духом предпринимательства процесс координации общественной жизни бесконечен и неисчерпаем. Иными словами, предпринимательская деятельность представляет собой прежде всего создание и передачу новой информации, которая необходимо меняет общее восприятие возможных целей и средств каждым из действующих субъектов в обществе. В свою очередь это изменение ведет к появлению новых бессчетных рассогласований, представляющих собой новые возможности для предпринимательской прибыли и открывающих предпринимателям простор для открытий и координации. Это динамический бесконечный процесс, обеспечивающий распространение и развитие цивилизации (модель скоординированного общественного Большого взрыва) (Huerta de Soto 1992, 78—79).

Таким образом, австрийцы серьезно расходятся с неоклассическими экономистами в вопросе об основной экономической проблеме. Австрийцы изучают динамичный процесс общественной координации, в ходе которого индивиды постоянно и предприимчиво порождают новую информацию (в силу чего она никогда не бывает «данной»), поскольку пребывают в поиске целей и средств, представляющихся им существенными в контексте каждого действия, которым они поглощены, и в результате неумышленно запускают стихийный процесс координации. Поэтому для австрийцев основная экономическая проблема не сводится к технике или технологии, тогда как неоклассические теоретики обычно понимают дело именно так, ибо ­ предполагают, что цели и средства «даны», а потому экономическая проблема сводится к технической проблеме оптимизации. Иными словами, с точки зрения австрийской школы, важнейшая экономическая проблема — это не максимизация известной, объективной функции с известными ограничениями, а проблема, строго экономическая по своей природе: она возникает при наличии множества конкурирующих между собой целей и средств, когда знание о них не является чем-то данным, а напротив, рассредоточено между бессчетным числом людей, постоянно создающих его ex novo[1], так что в результате никто не в состоянии знать все существующие возможности и альтернативы, а равно и то, в какой степени каждая из них желательна.

Кроме того, необходимо понимать, что даже те действия, которые кажутся направленными исключительно на максимизацию или оптимизацию, неизбежно содержат компонент предпринимательства, так как действующий субъект сначала должен осознать, что в его обстоятельствах наиболее выгоден именно такой образ действий — роботоподобный, механический и реагирующий. Иными словами, неоклассический подход — это всего лишь относительно неважный частный случай более общей австрийской модели, гораздо более содержательной, имеющей более общий характер и намного лучше объясняющей реальное общество. Более того, австрийские теоретики, в отличие от неоклассических, не видят смысла в жестком разделении микро- и макроэкономики. Напротив, экономические проблемы следует изучать как взаимосвязанные вопросы, без разделения на микро- и макроаспекты. Радикальное разделение экономической теории на «микро» и «макро» — один из наиболее типичных примеров неадекватности современных вводных учебников и пособий по политической экономии, которые, в отличие от Мизеса и других экономистов австрийской школы, не предлагают единого истолкования экономических проблем, а неизменно представляют экономическую науку разделенной на две отдельные дисциплины (микро- и макроэкономическую теорию), никак между собой не связанные, а потому могущие изучаться и на деле изучающиеся по отдельности. Как указывает Мизес, это разделение вытекает из использования концепций, игнорирующих (подобно понятию общего уровня цен) применение субъективной маржиналистской теории ценности к деньгам и сохраняющих укорененность в донаучном этапе экономической науки, когда теоретики еще пытались вести анализ в терминах обобщенных классов или агрегированных совокупностей, а не в терминах приращений или предельных единиц. В результате появилась злополучная «дисциплина», занимающаяся анализом мнимых механических взаимосвязей между макроэкономическими агрегированными показателями, связь которых с человеческой деятельностью установить очень трудно, если вообще возможно (Мизес 2005).

[АЭШ]

Как бы то ни было, неоклассические экономисты выбрали в качестве фокальной точки своих исследований модель равновесия. Эта модель предполагает, что вся информация задана (в определенных или вероятностных терминах), а переменные полностью согласованы между собой. С точки зрения австрийцев, главный недостаток неоклассической методологии заключается в том, что предположение о полной согласованности легко может привести к ошибочным выводам о причинно-следственных связях между различными экономическими концепциями и явлениями. В результате, утверждают австрийцы, равновесие выступает в роли своего рода завесы, мешающей теоретику обнаружить истинное направление причинно-следственных отношений, отраженных в экономических законах. Неоклассические экономисты видят не столько однонаправленные закономерности, или законы тенденции (laws of tendency), сколько взаимные (круговые) функциональные соотношения причин и следствий между различными явлениями, изначальное происхождение которых (человеческая деятельность) остается скрытым или считается несущественным.
1.7. Субъективные издержки (австрийцы) против объективных издержек (неоклассики)

Другим существенным элементом австрийской методологии является чисто субъективная концепция издержек. Многие авторы полагают, что эту идею можно без особых усилий включить в господствующую неоклассическую парадигму. Тем не менее неоклассические теоретики только риторически включают в свои модели субъективную концепцию издержек, но при всех разговорах о важности «альтернативных издержек» всегда представляют их в объективизированном виде. Для австрийцев издержки — это субъективная ценность тех целей, которыми действующий субъект жертвует, когда делает выбор в пользу определенного образа действий. Иными словами, объективных издержек не существует, а каждый действующий субъект должен использовать свою предпринимательскую бдительность, чтобы непрерывно выявлять издержки в каждом наборе обстоятельств. В самом деле, человеку случается проходить мимо многих альтернативных возможностей, которые радикально изменили бы его субъективное представление об издержках, если б ему удалось обнаружить их благодаря свои предпринимательским качествам. Поэтому не существует объективных издержек, которые бы определяли ценность целей, а верно прямо противоположное: издержки, являясь субъективными ценностями, отражают субъективную ценность (и определяются ею), которую человек присваивает своим целям (конечным потребительским благам). Поэтому экономисты австрийской школы полагают, что именно цены конечных потребительских благ, будучи рыночным выражением субъективных оценок, определяют издержки, на которые готов пойти человек для производства подобных благ, а не наоборот, как столь часто утверждают неоклассические экономисты в своих моделях.
1.8. Вербальные формулировки австрийцев против математических формулировок неоклассиков

Австрийцы и неоклассики расходятся в вопросе об использовании математических формулировок в экономическом анализе. С самого начала основатель австрийской школы Карл Менгер предусмотрительно отметил преимущество словесного языка, способного передать сущность (das Wesen) экономических явлений, на что математический язык неспособен. В 1884 г. Менгер поинтересовался в письме к Вальрасу: «Каким образом с помощью математических методов можно получить знание сущности, например сущности ценности, земельной ренты, предпринимательской прибыли, разделения труда, биметаллизма и пр.?» (Walras 1965, 2:3). Математический язык чрезвычайно удобен для выражения состояний равновесия, изучаемых неоклассическими экономистами, но не позволяет передать субъективность времени и предпринимательского творчества, которые являются существенными чертами аналитических рассуждений австрийской традиции. Пожалуй, лучше всего выразил неадекватность математического подхода к экономической науке Ганс Майер: «В сущности, в сердцевине математических теорий равновесия наличествует неотъемлемая, более или менее замаскированная фикция, заключающаяся в том, что они соединяют в системе уравнений (по определению одновременных) неодновременные величины, действующие в генетико-причинных последовательностях, так, как если бы все они существовали одновременно. “Статический” подход синхронизирует состояние дел, тогда как в реальности мы имеем дело с процессом. Но порождающий процесс невозможно рассматривать “статически”, как состояние покоя, не лишив его именно того, что делает его тем, чем он является» (Mayer 1994, 92).

По указанным выше причинам члены австрийской школы полагают, что многие теории и выводы неоклассиков в области анализа производства и потребления лишены экономического смысла. Примером может служить «закон равенства взвешенных по цене предельных полезностей», покоящийся на очень шатких теоретических основаниях. По сути дела, он предполагает, что человек способен одновременно оценивать полезность всех имеющихся в его распоряжении благ, и при этом игнорируется тот факт, что каждое его действие представляет собой последовательный и творческий процесс и блага оцениваются не одновременно путем уравнивания их предполагаемых предельных полезностей, а одно за другим, в контексте разных этапов и действий, для каждого из которых соответствующая предельная полезность может быть не только иной, но и несопоставимой (Mayer 1994, 81—83). Короче говоря, австрийцы считают, что использование математики в экономической науке не имеет смысла, так как этот метод синхронизирует величины, разнородные с позиций времени и предпринимательского творчества. По той же причине австрийцы считают бессмысленными используемые неоклассическими экономистами аксиоматические критерии рациональности. В самом деле, если человек отдает предпочтение А перед В, а В перед С, он вполне может отдать предпочтение С перед А, при этом не переставая быть «рациональным» или последовательным, если он просто изменил мнение (пусть даже всего на сотую долю секунды, когда думал об этом). С точки зрения австрийских экономистов, обычные неоклассические критерии рациональности смешивают идеи постоянства и последовательности (Мизес 2005, 98—100).
1.9. Связь между теорией и эмпирическим миром: иная концепция «предсказания»

Наконец, австрийская парадигма радикально отличается от неоклассической в вопросе о соотношении между теорией и эмпирическим миром и о том, что значит сделать предсказание. Действительно, для австрийцев тот факт, что научный «наблюдатель» не в состоянии получить субъективную информацию, которую децентрализованным образом постоянно открывают и создают «наблюдаемые» действующие субъекты — предприниматели, являющиеся главной движущей силой социального процесса, служит обоснованием их мнения о теоретической невозможности эмпирической верификации в экономической науке. Австрийцы утверждают, что факторы, делающие социализм теоретически невозможным (они анализируются в главах 5 и 6), — это те самые факторы, которые объясняют, почему в нашей науке неприемлемы эмпиризм, анализ издержек и выгод и утилитаризм в его буквальном понимании. Более того, не имеет значения, кто именно тщетно пытается получить жизненно важную практическую информацию — ученый для подтверждения своих теорий или политический лидер для координации с помощью приказов. Будь подобная информация доступна, ее можно было бы в равной мере использовать для обеих целей: как для переустройства общества с помощью принуждения (типичное для социализма и интервенционизма социальная инженерия), так и для эмпирического подтверждения экономических теорий. С позиций австрийской экономической теории социалистический, позитивистский или строго утилитаристский идеалы недостижимы по следующим причинам: во-первых, из-за огромных объемов информации; во-вторых, из-за природы ключевой информации (разрозненной, субъективной и неявной); в-третьих, из-за динамизма предпринимательского процесса (невозможно передать информацию, которую предприниматели еще не создали в процессе постоянного, новаторского созидания); и, в-четвертых, из-за воздействия принуждения или научного «наблюдения» (которые искажают процесс предпринимательского порождения информации, препятствуют ему или просто делают его невозможным).

Те же самые аргументы, которые ниже будут проанализированы подробнее в связи с историей дискуссии о невозможности экономического расчета при социализме, могут быть использованы для обоснования идеи австрийцев о том, что в экономике теоретически невозможны точные предсказания (т.е. с точным указанием места, времени и имеющие конкретную, эмпирическую природу). Наука не может ничего знать о завтрашних событиях, потому что они зависят главным образом от знаний и информации, которые предпринимательски еще не порождены, а потому и узнать их еще невозможно. В экономике возможны в лучшем случае общие прогнозы тенденций, которые Хайек называет структурными предсказаниями (pattern predictions). Такие предсказания носят исключительно качественный и теоретический характер и могут относиться, самое большее, к возникновению рассогласованности в общественной жизни вследствие институционального принуждения (интервенционизм и социализм) в отношении рынка.

Кроме того, следует помнить, что во внешнем мире нет непосредственно наблюдаемых, объективных событий. В соответствии с субъективистским подходом австрийской школы в экономической науке объекты исследования — это просто идеи людей о том, что они делают и к чему стремятся. Такие идеи недоступны для непосредственного наблюдения, а могут быть выведены на основе интерпретации исторических событий. Для истолкования социальной действительности, представляющей собой историю, для начала нужно иметь теорию, а еще необходимо ненаучное суждение о значимости (Verstehen, или понимание). Это суждение не является объективным и у разных историков может быть различным, что делает историю подлинным искусством.

Наконец, австрийцы исходят из того, что эмпирические явления подвержены постоянным изменениям, вследствие чего в социальных событиях нет ни констант, ни параметров, а только «переменные», так что традиционная цель эконометрики и любой версии позитивистской методологической программы (от самого наивного верификационизма до наиболее изощренного попперовского фальсификационизма) достижима с большим трудом, если вообще достижима. В отличие от неоклассиков, вдохновляемых позитивистским идеалом, экономисты австрийской школы стремятся развивать свою дисциплину в духе априоризма и дедуктивности. Сюда входит весь арсенал логическо-дедуктивных умозаключений, основанных на самоочевидном знании (аксиомы, подобные самой субъективной концепции человеческой деятельности, основные элементы которых являются плодом либо интроспекции и личного опыта ученого, либо считаются самоочевидными, потому что их невозможно оспорить, не вступая в противоречие с самим собой) (Hoppe 1995; Caldwell 1994, 117—138). Согласно австрийцам, без этого теоретического арсенала ни попытки дать последовательное и адекватное истолкование массы сложных исторических явлений, образующих социум и на первый взгляд кажущихся бессвязными, ни описание истории прошлого или разработка видов на будущее (миссия предпринимателя) не могут рассчитывать даже на минимальный успех. Отсюда идут та значимость, которую австрийцы в целом придают исторической науке, и их попытки не допустить ее смешения с экономической теорией и установить корректное соотношение между этими дисциплинами (Mises 1957; Мизес 2007).

Для обозначения неоправданного применения методологии естественных наук в области общественных наук Хайек использует термин «сциентизм» (Хайек 2003). В мире природы существуют константы и функциональные связи, допускающие применение математического языка и проведение количественных лабораторных экспериментов. Но в экономической теории — в отличие от физики, инженерного дела и естественных наук — австрийцы не видят функциональных зависимостей (и, следовательно, никаких функций спроса, предложения, издержек или любых других). Напомним, что в математике, согласно теории множеств, функция — это просто взаимно однозначное соответствие между элементами двух множеств, «исходным множеством» и «множеством образов». Учитывая врожденную творческую способность людей постоянно порождать и открывать в каждом предложенном наборе обстоятельств новую информацию относительно целей, к которым стремятся, и средств, которые считают возможным использовать для достижения целей, то становится очевидным, что в экономической науке отсутствуют все три элемента, необходимые для возникновения функциональных зависимостей: а) элементы исходного множества непостоянны и не заданы; б) элементы множества образов непостоянны и не заданы; и самое главное, в) соотношение между элементами двух множеств не задано и к тому же постоянно меняется благодаря деятельности и творческим cпособностям людей. Поэтому австрийцы утверждают, что в экономической науке использование функций требует допущения о неизменности информации, что полностью устраняет главного героя каждого социального процесса — человека, наделенного врожденной предпринимательской способностью к творчеству. Великая заслуга экономистов австрийской школы состоит в том, что они продемонстрировали, что путем чисто логических рассуждений можно разработать всеобъемлющую экономическую теорию, включающую концепции времени и творчества (праксиологию), и обойтись при этом без функций и допущений о постоянстве, которые не сочетаются с творческой природой людей, являющихся единственными подлинными главными героями социальных процессов и объектом экономических исследований.

Даже самым видным неоклассическим экономистам пришлось признать существование важных экономических законов (подобных теории эволюции и естественного отбора), которые не допускают эмпирической верификации (Rosen 1997). Австрийские теоретики особенно подчеркивали, что эмпирические исследования не способны стимулировать развитие экономической теории. В лучшем случае эмпирические исследования способны предоставить исторически обусловленную информацию об определенных результатах реальных социальных процессов, но они не могут дать информации об их формальной структуре, знание о которой и является предметом исследований в области экономической теории. Иными словами, статистические и эмпирические исследования не могут дать теоретического знания. (Вера в обратное, как мы увидим, есть именно та ошибка, которую совершили представители немецкой исторической школы в XIX в., а сегодня повторяют экономисты неоклассической школы.) Кроме того, как показал в своей нобелевской речи Хайек, зачастую агрегированные показатели, которые могут быть измерены с помощью статистических методов, не имеют теоретического значения, и наоборот — многие концепции первостепенной теоретической важности не допускают измерения или эмпирического применения (Hayek 1989).
1.10. Заключение

Главные критические замечания австрийских экономистов в адрес неоклассиков, одновременно проливающие свет на основные отличительные черты австрийского подхода, таковы: во-первых, неоклассики сосредоточены исключительно на состояниях равновесия, которые исследуются с помощью моделей максимизации, предполагающих, что требующаяся агентам информация о целевых функциях и их ограничениях «дана»; во-вторых, неоклассики зачастую произвольно выбирают переменные и параметры для целевых функций и ограничений, причем они склонны включать наиболее очевидные аспекты, игнорируя другие, хоть и имеющие крайне важное значение, но эмпирически оперировать которыми затруднительно (моральные ценности, привычки и традиции, институты и пр.); в-третьих, внимание неоклассиков сосредоточено на моделях равновесия, в которых реальные причинно-следственные связи оказываются скрытыми за математическими формулировками; и, в-четвертых, неоклассики поднимают на уровень теоретических выводов простую интерпретацию исторической реальности, которая может быть значимой в определенных частных ситуациях, но не имеет всеобщего теоретического значения, поскольку отражают только знание, обусловленное случайными историческими обстоятельствами.

Вышесказанное не следует понимать в том смысле, что ошибочны все выводы, полученные неоклассиками. Напротив, среди них много обоснованных. Австрийские теоретики просто хотят отметить, что обоснованность неоклассических выводов не может быть гарантирована. Защищаемый австрийцами динамический анализ — это более надежный и плодотворный способ получения обоснованных выводов. Кроме того, одно из преимуществ динамического анализа заключается в том, что позволяет выявить несостоятельные теории (также весьма многочисленные), поскольку вскрывает дефекты и ошибки, в настоящее время маскируемые эмпирическими методами, коренящимися в модели равновесия, на которой основывают свои теории большинство экономистов.

[intent]

Если это образец современной экономической литературы, то остается лишь удивляться, как таким "грамотеям" дают рулить экономическими процессами...

Ктож этим недалеким даст рулить? Вот и носятся как адепты Мавроди с финансовым апокалипсом.

"...Критика, которую они обращают и к ортодоксальной теории, и к теории марксистской (марксистская теория для австрийцев – самый страшный жупел, теория социализма), вся она исходит из этого идеала, который нереалистичен. В нем можно было найти что-то реалистичное тогда, когда австрийская школа появилась – в конце 19 века, когда еще широк был слой ремесленников, когда сельское хозяйство велось индивидуальными предпринимателями-фермерами целиком и полностью. То есть когда уровень разделения труда был невысок, а в тех отраслях, где был высок – там они придумали разные схемы, причем, опять-таки, не очень обращали внимание на реалистичность этих схем. Очевидно, что в сегодняшнем обществе этот идеал бессмысленен."  Хазин

[лошку]

Хазин

Этого пидора я знаю )

[violet drum]

Хазин

Этого пидора я знаю )

Говняш, ты уже НИЧЕМ не отличаешься от бармалея в фазе обострения только его истерики были короче и размазаны по всем темам
устрани свой сифилус мозга сразу, не мелочись

[АЭШ]

Глава 3 Карл Менгер и предшественники австрийской школы
3.1. Введение

Принято считать, что, опубликовав в 1871 г. работу «Основания политической экономии» (Menger 1981; Менгер 2005б), Карл Менгер (1840—1921) произвел на свет австрийскую экономическую школу. Тем не менее главной заслугой этого автора было то, что он сумел воспринять и поддержать традицию мысли, возникшую в европейском католицизме и уходящую корнями в греческую философию и, с еще большей определенностью, в прочно утвердившуюся правовую, философскую и политическую мысль классического Рима.

Действительно, в Риме классического периода обнаружили, что закон во многом образом опирается на обычай, а юридические институты (подобно экономическим, а также языку) возникают в ходе длительного процесса развития и включают огромный объем информации и знания, намного превосходящий умственные способности любого правителя, сколь угодно мудрого и доброго. Цицерон («О Государстве» 2.1—2), излагая взгляды Катона, пишет: «Наше государственное устройство лучше устройства других государств по той причине, что в последних, можно сказать, отдельные лица создавали государственный строй на основании своих законов и установлений, например у критян — Минос, у лакедемонян — Ликург… Напротив, наше государство создано умом не одного, а многих людей и не в течение одной человеческой жизни, а в течение нескольких веков и на протяжении жизни нескольких поколений. Ибо, говорил Катон, никогда не было такого одаренного человека, от которого ничто не могло бы ускользнуть, и все дарования, сосредоточенные в одном человеке, не могли бы в одно и то же время проявиться в такой предусмотрительности, чтобы он мог обнять все стороны дела, не обладая долговременным опытом».

Как мы увидим, ядро этой фундаментальной идеи послужит основой для аргумента Людвига фон Мизеса о теоретической невозможности социалистического планирования. В Средние века эта идея была сохранена и усилена благодаря христианскому гуманизму и томистской философии естественного права, которое мыслилось как совокупность этических принципов, неподвластных силе любого земного правительства. Пьетро ди Джовани Оливи, святой Бернардин Сиенский и святой Антонин Флорентийский в числе других разрабатывали теории развития рыночной экономики и цивилизации, в которых ведущую роль играли предприимчивость и творческая способность человека (Rothbard 1995a). Это направление мысли было подхвачено, взлелеяно и получило блестящее продолжение в трудах великих теоретиков схоластической традиции испанского золотого века, которых, несомненно, следует рассматривать как главных предшественников австрийской школы экономической теории.
3.2. Схоласты испанского золотого века как предшественники австрийской школы

Согласно Фридриху Хайеку, вопреки распространенному представлению, теоретические принципы рыночной экономики, как и основные элементы экономического либерализма, были разработаны не шотландскими кальвинистами и протестантами, а произросли из доктрин доминиканцев и иезуитов, принадлежавших к Саламанкской школе времен испанского золотого века (Hayek 1978b). Хайек даже процитировал двух испанских схоластов, Луиса де Молину и Хуана де Луго, в своей нобелевской речи в 1974 г. (Hayek 1989). Собственно говоря, инициатором был итальянский профессор Бруно Леони, который в 1950-х годах начал убеждать Хайека в католическом, испанском происхождении австрийского подхода к экономическому анализу. Леони доказал Хайеку, что корни динамической, субъективистской концепции экономической науки лежат на континенте и искать их надо в странах Средиземноморья, в греческой, римской и томистской традициях, а не в работах шотландских философов XVIII в. (Leoni 1991). Кроме того, несомненной удачей оказалось и то обстоятельство, что одна из самых талантливых учениц Хайека — Марджори Грайс-Хатчинсон именно тогда увлеклась латинской и испанской литературой и написала под его руководством работу о достижениях испанских схоластов в области экономики, ставшую со временем малой классикой (Grice-Hutchinson 1952, 1978, 1993).

Кем были эти интеллектуальные предтечи современной австрийской школы экономической теории? Большинство из них были доминиканскими и иезуитскими профессорами теологии и морали в университетах Саламанки и Коимбры — важнейших интеллектуальных центрах периода испанского золотого века (Chafuen 1986). Обратимся же к анализу и определению их главных достижений, позднее ставших основными элементами австрийского экономического анализа.

Пожалуй, нам следует начать с фигуры Диего де Коваррубиаса-и-Лейвы (Diego de Covarrubias y Leyva, 1512—1577). Сын знаменитого архитектора, он стал епископом города Сеговия (в кафедральном соборе которого и похоронен) и в течение нескольких лет был министром короля Филиппа II. В 1555 г. Коваррубиас лучше, чем кто-либо до него, сформулировал существо субъективной теории ценности, ключевой пункт всей системы австрийского экономического анализа, заявив: «Ценность вещи зависит не от ее объективной природы, а от субъективных оценок людей, даже когда эта оценка нелепа». Чтобы проиллюстрировать свою мысль, он добавил: «В Индиях пшеница дороже, чем в Испании, потому что там люди ценят ее больше, хотя объективная природа пшеницы везде одинакова» (Covarrubias 1604, 131). Коваррубиас исследовал историческое падение покупательной способности мараведи и предвосхитил многие из теоретических выводов в области количественной теории денег, к которым впоследствии пришли Мартин де Аспилькуэта и Хуан де Мариана. Исследование Коваррубиаса, известное как Veterum collatio numismatum, содержит большой статистический материал о движении цен за предшествующее столетие. Работа знаменательна не только тем, что спустя столетие ею восхищались итальянцы Даванцати и Галиани, но и прежде всего потому, что это одна из книг, на которую ссылается Карл Менгер в своих «Принципах политической экономии» (Menger 1981; Менгер 2005б).

Основанная Коваррубиасом субъективистская традиция была продолжена другим замечательным схоластом, Луисом Саравиа-де-ла-Калье, который первым пролил свет на истинное соотношение между рыночными ценами и издержками. Саравиа-де-ла-Калье утверждал, что во всех случаях издержки обычно следуют за ценами, но никак не наоборот. Таким образом, он опередил свое время, указав на ошибочность объективной теории ценности, впоследствии разработанной представителями английской классической школы, заложившими фундамент для теории эксплуатации Карла Маркса и его социалистических последователей. В своей работе Instrucción de mercaderes («Наставление купцам»), примерно в 1544 г. опубликованной на испанском языке в Медине-дель-Кампо, Саравиа-де-ла-Калье пишет: «Серьезно ошибаются те, кто измеряет справедливую цену вещи трудом, издержками и рисками того, кто производит товар или торгует им; потому что справедливая цена создается изобилием или нехваткой товаров, купцов и денег, а не издержками, трудом и рисками» (Saravia de la Calle 1949, 53). Более того, в соответствии упомянутой выше схоластической традицией выделять стимулирующую роль предпринимателя — традицией, восходящей к идеям Пьетро ди Джовани Оливи, святого Антонина Флорентийского и особенно святого Бернардина Сиенского (Rothbard 1995a), — в центре внимания книги стоит фигура предпринимателя (которого Саравия‑де‑ла‑Калье называет «купцом»).

Другой замечательный вклад испанских схоластов — введение динамической концепции конкуренции (лат. concurrentium), понимаемой как предпринимательский процесс соперничества, являющийся движущей силой рынка и развития всего общества. Эта идея, ставшая впоследствии центральной для австрийской рыночной теории, прямо противоположна неоклассическим моделям равновесия, совершенной конкуренции, монополистической конкуренции и монополии. Эта концепция привела схоластов к выводу, что человеку не дано знать цены, соответствующие модели равновесия (по их терминологии, «математические цены»), которые ориентированные на социализм неоклассические теоретики стремились использовать как обоснование государственного вмешательства в экономику (интервенционизма) и всеобщего планирования. Так, Раймон де Рувер пишет: «Молина даже вводит концепцию конкуренции, утверждая, что конкуренция, т.е. соперничество, между покупателями ведет к росту цен». Это динамическое понимание конкуренции ничем не напоминает статичную модель «совершенной конкуренции», которая, как наивно верили в XX в. теоретики «рыночного социализма», может быть смоделирована в системе без частной собственности (Raymond de Roover 1955, 169). Но только Херонимо Кастильо де Бовадилья сумел отчетливо объяснить динамическую концепцию свободной конкуренции между предпринимателями в своей книге Política para corregidores, опубликованной в Саламанке в 1585 г., где он отмечает, что наиболее положительным аспектом конкуренции, ее сущностью, является попытка превзойти конкурента (Popescu 1987, 141—159). Кроме того, Кастильо де Бовадилья сформулировал следующий экономический закон, который впоследствии стал основой австрийского аргумента в пользу рынка: «Цены продукции понижаются в результате изобилия, взаимного подражания и конкуренции продавцов» (Castillo de Bovadilla 1585, 2, chap. 4, no. 49). Испанские иезуиты, кардинал Хуан де Луго и Хуан де Салас, прояснили вопрос о том, что ни власти, ни аналитики не в состоянии знать цены равновесия и другие данные, необходимые им для регулирования рынка или разработки своих моделей. Хуан де Луго (1583—1660) задумался над тем, как можно определить цену равновесия, и уже в 1643 г. пришел к выводу, что она зависит от такого множества специфических обстоятельств, что может быть ведома только Богу (pretium iustum mathematicum licet soli Deo notum) (Lugo 1642, 2:312). Со своей стороны, Хуан де Салас в 1617 г. рассмотрел шансы правителя заполучить конкретную информацию, которая динамически создается, открывается и используется на рынке [экономическими агентами], и заявил, что quas exacte comprehendere et ponderare Dei est non hominum. Т.е. не человек, но Бог способен верно понимать и взвешивать информацию и знание, которые используют экономические агенты в рыночном процессе, и только он в силах учесть все частные обстоятельства места и времени (Salas 1617, 4, no. 6, 9). Как мы увидим далее, труды Хуана де Луго и Хуана де Саласа на триста лет опередили научные разработки ведущих мыслителей австрийской школы (особенно Мизеса и Хайека).

Другим существенным элементом того, что позднее стало инструментом австрийского экономического анализа, является принцип временнóго предпочтения, согласно которому в настоящем, при прочих равных, все блага оцениваются выше, чем в будущем. Эту доктрину заново открыл в 1556 г. Мартин де Аспилькуэта (знаменитый доктор Наварро), позаимствовавший ее у одного из самых ярких учеников святого Фомы Аквинского Эгидия Лессинийского, который уже в 1285 г. сформулировал: «Будущие блага не ценятся столь дорого, как те же самые блага, доступные немедленно, и они не позволяют их владельцам получать от них такую же пользу. По этой причине нужно полагать, что по справедливости их ценность должна быть ниже» (Dempsey 1943, 214).

Схоласты проанализировали также искажающее воздействие инфляции, понимаемой как любая государственная политика роста количества денег в обращении. В этой области самый выдающийся труд, De monetae mutatione, создал преподобный отец Хуан де Мариана, позднее опубликовавший его на испанском под названием Tratado y discurso sobre la moneda de vellón que al presente se labra en Castilla y de algunos desórdenes y abusos (Mariana 1987). В этой книге, впервые изданной в 1605 г., он критикует политику властей своей эпохи, которые обдуманно понижали пробу старых медных монет [т.е. добавляли в сплав менее ценные металлы]. Мариана не использует неизвестный в то время термин «инфляция», но объясняет, что порча монеты ведет к росту цен и широкой дезорганизации экономической жизни. Кроме того, Мариана критикует политику установления потолка цен, имевшую целью противодействовать последствиям инфляции, и высказывает мысль, что эта политика не только не может дать никаких положительных результатов, но и крайне вредна для производства. Мариана сумел внести важные уточнения в исключительно макроэкономический, а потому весьма упрощенный, анализ, проведенный Мартином де Аспилькуэтой в 1556 г., а еще ранее предложенный Коперником в работе Monetae cudendae ratio. Они первыми предложили версию господствующей в наши дни грубо упрощенной и механистической количественной теории денег (Azpilcueta 1965, 74—75).

Испанские схоласты также внесли существенный вклад в теорию банковского дела (Huerta de Soto 1996). Например, доктор Саравиа‑де‑ла‑Калье подверг жесткой критике банковскую практику частичного резервирования и объявил незаконным делом и тяжким грехом извлечение выгоды от выдачи ссуд третьим сторонам из денег, переданных банкиру на сохранение. Эта идея полностью совпадает с доктриной, установленной изначально классическими авторами римского права, естественно вытекающей из самой сущности, оснований и правовой природы договоров о передаче на хранение денежных сумм, которые на юридическом языке называются договором иррегулярной денежной поклажи (Saravia de la Calle 1949, 180—181, 195—197). Мартин де Аспилькуэта и Томас де Меркадо также дали строгий анализ банковской деятельности, и, хотя их вклад не столь значителен, как работа Саравиа-де-ла-Калье, они провели безупречное исследование требований, которым должен отвечать, с точки зрения справедливости, договор денежного банковского депозита. Все эти авторы безоговорочно стояли за то, чтобы банки следовали политике 100-процентного резервирования, и эта позиция стала центральной для австрийского подхода к теории кредита и экономического цикла (Huerta de Soto 1998; Уэрта де Сото 2007). Луис де Молина и Хуан де Луго подошли к вопросу о частичном резервировании более снисходительно и сочувственно, хотя Дэмпси полагает, что если бы эти авторы были знакомы с деталями и теоретическими тоследствиями частичного резервирования столь же хорошо, как Мизес, Хайек и другие теоретики австрийской школы, и могли бы вообразить возникающие на основе этой практики кредитную экспансию и инфляционную эмиссию бумажных денег, то даже Молина, Лесиус и Луго сочли бы, что имеют дело с противозаконным процессом институционального ростовщичества (Dempsey 1943, 225—228).

Тем не менее стоит сказать: Луис де Молина был первым теоретиком, отметившим, что депозиты и банковские деньги вообще, которые он называет латинским термином chirographis pecuniarum, образуют такую же часть денежной массы, как и наличные. Фактически Молина еще в 1597 г., задолго до Пеннингтона, сделавшего то же самое в 1826 г., сформулировал фундаментальную идею о том, что имеющегося в обороте запаса звонкой монеты не хватило бы для оплаты всех совершаемых на рынке денежных сделок, если бы в обороте не участвовали деньги, выпускаемые банками: банкноты, эмитируемые под созданные депозиты, и чеки, выписываемые вкладчиками против своих депозитов. Благодаря финансовой деятельности банков из ничего возникают новые деньги в форме депозитов, которые используются в сделках (Molina 1991, 147).

Наконец, падре Хуан де Мариана написал еще одну книгу, Discurso sobre las enfermedades de la compaíña, которая была опубликована посмертно в 1625 г. В этом труде Мариана доказывает — в истинно австрийском стиле, — что по причине отсутствия информации правительство не в состоянии организовать гражданское общество на основах приказов и принуждения. В самом деле, государство не имеет возможности получить информацию, которая требуется для того, чтобы его распоряжения обеспечивали координацию, а потому результатом его вмешательства оказываются только беспорядок и хаос. «Тяжка ошибка, когда слепой хочет вести зрячих», — пишет Мариана, имея в виду правительство. И добавляет: власти «не знают ни народа, ни хода дел, по крайней мере не знают всех тех обстоятельств, от которых зависит успех. Они неизбежно совершат множество серьезных ошибок, а в результате народу будет причинено беспокойство и он будет презирать это слепое правительство». Мариана делает вывод, что «власть и приказ безумны» и когда «слишком много законов, так что невозможно все их выполнять или хотя бы знать, теряется уважение сразу ко всем» (Mariana 1768, 151—155, 216).

В общем, схоласты испанского золотого века смогли сформулировать то, что позднее стало ключевыми теоретическими принципами австрийской экономической школы, а именно: во-первых, субъективную теорию ценности (Диего де Коваррубиас-и-Лейва); во-вторых, правильную взаимосвязь между ценами и издержками (Саравиа‑де‑ла‑Калье); в-третьих, динамическую природу рынка и нереализуемость модели равновесия (Хуан де Луго и Хуан де Салас); в-четвертых, динамическую концепцию конкуренции, понимаемой как процесс соперничества между продавцами (Кастильо де Бовадилья и Луис де Молина); в-пятых, принцип временно́го предпочтения (заново открытый Мартином де Аспилькуэтой); в-шестых, глубоко искажающее воздействие инфляции на экономическую жизнь (Хуан де Мариана, Диего де Коваррубиас и Мартин де Аспилькуэта); в-седьмых, критический анализ организации банковского дела на основе частичного резервирования (Саравиа‑де‑ла‑Калье и Мартин де Аспилькуэта); в-восьмых, признание того, что банковские депозиты образуют часть денежной массы (Луис де Молина и Хуан де Луго); в-девятых, невозможность организовать общество на основе приказов и принуждения по причине отсутствия информации, которая могла бы обеспечить координацию на основе таких приказов (Хуан де Мариана); и, в-десятых, либертарианскую традицию, согласно которой все неоправданные вторжения в рыночную деятельность представляют собой нарушение естественного права (Хуан де Мариана).

Итак, с полным основанием можно утверждать, что, хотя динамическая, субъективистская концепция рынка была подробно разработана Карлом Менгером в публикации 1871 г., истоки ее находились в Испании. Именно здесь, в Саламанкской школе, мы находим интеллектуальные корни австрийской экономической традиции. Подобно современной австрийской школе, Саламанская школа, в отличие от неоклассического подхода, характеризуется прежде всего подлинным реализмом и строгостью аналитических предпосылок.
3.3. Угасание схоластической традиции и отрицательное влияние Адама Смита

Чтобы понять, как испанские схоласты смогли повлиять на развитие австрийской экономической школы, давайте вспомним, что в XVI в. Карл V, император и король Испании, посадил на австрийский престол своего брата Фердинанда I. Этимологически «Австрия» означает «восточная часть империи» — империи, которая в то время включала практически всю территорию континентальной Европы, за исключением одной только Франции, которая оказалась в изоляции и была со всех сторон окружена испанскими войсками. С учетом этого нетрудно понять, каким образом испанские схоласты смогли оказать интеллектуальное влияние на австрийскую школу — то была отнюдь не случайность и не каприз истории, а закономерный результат тесных исторических, политических и культурных связей между Испанией и Австрией, развивавшихся с XVI в. (Bérenguer 1993, 133—335). В этих связях, поддерживавшихся на протяжении нескольких столетий, важнейшую роль играла Италия, служившая культурным мостом для интеллектуального обмена между дальними концами империи (Испанией и Австрией). Таким образом, у нас есть достаточно сильные аргументы в пользу тезиса о том, что по крайней мере в момент своего зарождения австрийская школа была продолжением испанской традиции.

Главной заслугой Карла Менгера было то, что он открыл и вдохнул жизнь в эту континентальную испанскую католическую традицию, которая пребывала в упадке и была практически забыта из-за триумфа протестантской реформации и «черной легенды», направленной против всего испанского, а особенно из-за пагубного влияния Адама Смита и всей классической школы политической экономии на историю экономической мысли. Как отмечает Мюррей Ротбард, Адам Смит отбросил все, относившееся к субъективной теории ценности, центральной роли предпринимателя и попыткам объяснить цены, складывающиеся на реальном рынке, и выдвинул на передний план трудовую теорию ценности, которую позднее Маркс, доведя дело до логического конца, положил в основание своей теории капиталистической эксплуатации. Более того, Адам Смит сосредоточил свои усилия на объяснении «естественной» цены, соответствующей состоянию долгосрочного равновесия, модели равновесия, в которой демонстративно отсутствует предпринимательство, а вся необходимая информация предполагается доступной (позднее неоклассические теоретики равновесия использовали эту модель для критики мнимых «провалов рынка» и оправдания социализма и вмешательства государства в экономику и гражданское общество). Кроме того, Адам Смит пропитал экономическую науку кальвинизмом, примером чего служат его поддержка запрета ростовщичества и различение между «производительными» и «непроизводительными» занятиями. Наконец, Адам Смит порвал с радикальной позицией laissez faire, выдвинутой его континентальными (испанскими, французскими и итальянскими) предшественниками и сторонниками естественного права, и ввел в историю идей вялый «либерализм», в такой степени изрешеченный исключениями и прояснениями, что его могли бы принять даже многие из современных социал-демократов (Rothbard 1995a).

Поэтому, с точки зрения австрийской традиции, идеи английской классической школы оказали пагубное влияние на экономическую теорию, причем пагубность эта была только умножена преемниками Адама Смита, в частности Иеремией Бентамом, который заразил экономическую теорию самым узким утилитаризмом, косвенным образом поспособствовав развитию псевдонаучного анализа издержек и выгод (ему казалось, что они могут быть известны) и возникновению традиции социальной инженерии, ставящей своей целью преобразование общества по своей прихоти с помощью принуждающей власти государства. В Англии эта тенденция достигла кульминации в отречении Джона Стюарта Милля от laissez faire и его многочисленных уступках социализму. Во Франции вследствие триумфа картезианского конструктивистского рационализма воцарился интервенционизм École Polytechnique (Высшей Политехнической школы в Париже) и сциентистский социализм Сен-Симона и Конта (Hayek 1955, 105—188; Хайек 2003, 137—274).

[АЭШ]

К счастью, несмотря на победоносный интеллектуальный империализм английской классической школы, подчинившей себе развитие экономической теории, католическая континентальная традиция, взлелеянная схоластиками испанского золотого века, не была забыта окончательно. Более того, она оказала влияние на двух известных экономистов — ирландца Кантильона и француза Тюрго. По большому счету именно этих двоих и следовало бы считать истинными основателями экономической науки. Примерно в 1730 г. Кантильон написал работу «Опыт о природе торговли вообще», которую Джевонс рассматривал как первый систематический трактат по экономике. В этой книге Кантильон выдвигает на первый план фигуру предпринимателя в качестве движущей силы рыночного процесса и объясняет, что увеличение количества денег не затрагивает сразу общий уровень цен, а наносит ущерб реальной экономике шаг за шагом, постепенно, затрагивая и искажая устанавливающиеся на рынке относительные цены. Это знаменитый эффект Кантильона, который позднее был скопирован Юмом и включен Мизесом и Хайеком в анализ капитала и экономических циклов (Cantillon 1959; Кантильон 2007).

Задолго до Адама Смита маркиз д’Аржансон (в 1751 г.) и особенно Тюрго дали точное описание рассеянной природы знания, воплощенного в социальных институтах, понимаемых как стихийные порядки. Впоследствии анализ последних стал одним из важнейших элементов исследовательской программы Хайека. Уже в 1759 г. Тюрго в «Похвальном слове Венсану де Гурнэ» сделал вывод: «Нет нужды доказывать, что каждое частное лицо является единственным судьей самого выгодного использования своей земли и своих рук. Оно одно знакомо с местными условиями, без знания которых самый просвещенный человек может рассуждать лишь вслепую. Только оно обладает опытом, тем более надежным, что таковой ограничен одним предметом. Оно приобретает знание с помощью повторных опытов, посредством своих успехов, путем потерь и поучает житейскую сноровку, тонкость которой, заостренная изучением потребности, далеко превосходит теорию равнодушного наблюдателя, поскольку последним движет необходимость». Вслед за Хуаном де Марианой Тюрго также отмечает «абсолютную невозможность управлять посредством неизменных правил и постоянного наблюдения за множеством операций, сама необъятность которых препятствует ознакомлению с ними. Более того, они постоянно зависят от массы непрерывно меняющихся обстоятельств, не поддающихся никакому воздействию и даже предвидению» (Turgot 1844, 275, 288; Тюрго 1961, 72, 79).

Даже в Испании периода длительного упадка XVIII—XIX вв. схоластическая традиция не исчезла окончательно, даже несмотря на сильнейший комплекс неполноценности в отношении англосаксонского интеллектуального мира. О сохранении этой традиции свидетельствует тот факт, что другой испанский католический автор смог разрешить парадокс ценности и четко сформулировать закон предельной полезности за 27 лет до того, как Менгер опубликовал «Основания политической экономии». Этим писателем был каталонец Хайме Балмес [Jaime Balmes (1810—1848)], ставший, несмотря на краткий век, ведущим томистским философом Испании своего времени. В 1844 г. он опубликовал статью «Истинное понимание ценности, или Мысли о происхождении, природе и разнообразии цен», в которой не только разрешил парадокс ценности, но и ясно изложил закон предельной полезности. Балмес задается вопросом: «Почему драгоценный камень стоит больше, чем кусок хлеба, удобная одежда или, возможно, даже здоровое и уютное жилище?» — и отвечает: «Это не трудно объяснить. Поскольку ценность вещи определяется ее полезностью или способностью удовлетворять наши нужды, чем нужнее она в этом отношении, тем ценнее она будет. Следует также помнить, что, если число средств возрастает, потребность в любом из них в отдельности понижается, потому что, когда есть выбор из большого количества, никакое отдельное средство не будет незаменимым. Следовательно, существует необходимая связь, своего рода пропорция, между увеличением или понижением ценности и редкостью или изобилием чего-либо. Кусок хлеба стоит немного, но это объясняется его необходимостью для удовлетворения наших потребностей, потому что хлеба у нас в изобилии. Однако, если это количество уменьшится, его цена быстро пойдет вверх и достигнет любого уровня, что можно наблюдать в периоды нехватки. Последнее явление особенно наглядно в отношении всех видов благ в городе, долго осаждаемом во время войны» (Balmes 1949, 615—624). Благодаря вкладу Балмеса континентальная традиция описала полный круг и подготовила почву для работы Карла Менгера и его австрийских учеников, которые спустя несколько десятилетий завершили разработку этой традиции, отточили ее до совершенства и вдохнули в нее новую жизнь.
3.4. Менгер и субъективизм австрийской школы: концепция деятельности как множества субъективных этапов, субъективная теория ценности и закон предельной полезности

Еще в молодости Менгер понял, что сформулированная Адамом Смитом и его англосаксонскими последователями классическая теория образования цен не очень убедительна. Личные наблюдения Менгера за функционированием фондового рынка (одно время он был биржевым корреспондентом Wiener Zeitung), а также собственные исследования привели к тому, что в возрасте 31 года «в состоянии болезненного возбуждения» (по выражению Хайека) он написал книгу, официально давшую жизнь австрийской школе экономической теории. Автор стремился утвердить новые основания, на которых, по его глубокому убеждению, необходимо было перестроить все здание экономической науки. Предложенные им принципы предусматривали, что развитие экономической науки будет опираться на человека как творческое начало и главное действующее лицо всех социальных процессов и событий (субъективизм), а также, впервые в истории экономической мысли, с позиций субъективизма была сформулирована целостная теория стихийного возникновения и эволюции всех общественных (экономических, правовых и языковых) институтов, понимаемых как утвердившиеся модели поведения. Все эти идеи содержатся в опубликованной Менгером в 1871 г. книге «Основания политической экономии», которой суждено было стать одной из наиболее влиятельных работ в истории экономической мысли.

Самым оригинальным и плодотворным в замысле Менгера оказалось намерение сделать человека, рассматриваемого как творческое начало и главное действующее лицо всех социальных процессов, основой всего здания экономической науки. Для Менгера принципиально важен отказ от бесплодного «объективизма» английской классической школы и ее одержимости мнимым существованием объективных, внешних сущностей (социальных классов, агрегированных показателей, материальных факторов производства и пр.). Он утверждает, что ученые-экономисты всегда должны исходить из субъективной перспективы действующего человека, так чтобы эта перспектива оказывала решающее влияние на формулирование всех экономических теорий. Имея в виду предложенный Менгером новый субъективистский подход, Хайек даже пишет: «Наверное, не будет преувеличением, если мы скажем, что на протяжении последних ста лет каждое серьезное открытие в экономической теории было шагом вперед в последовательном приложении субъективизма». Хайек добавляет, что «наиболее последовательным в этом был Людвиг фон Мизес, и я считаю, что наиболее примечательные из его воззрений, поначалу поражающие читателя свою странностью и кажущиеся неприемлемыми, могут быть объяснены тем, что в последовательной приверженности к субъективистскому подходу он намного опередил своих современников» (Хайек 2003, с. 49).

Пожалуй, одним из наиболее типичных и оригинальных проявлений этой новой субъективистской тенденции, заложенной Менгером, была его «теория экономических благ разных порядков». Для Менгера «экономические блага первого порядка» — это потребительские блага, т.е. такие, которые субъективно и непосредственно удовлетворяют человеческие потребности и в силу этого в особом, субъективном контексте каждого действия образуют конечную цель, к достижению которой стремится действующий субъект. Для достижения этих целей, т.е. для получения потребительских благ, или экономических благ первого порядка, сначала нужно пройти ряд промежуточных этапов, которые Менгер именует «экономическими благами более высокого порядка» (второго, третьего, четвертого и т.д.), отличающихся тем, что чем больше порядковый номер каждого этапа, тем дальше этот этап от конечного потребительского блага. По словам Менгера, «если мы располагаем комплементарными благами какого-либо особенно высокого порядка, сначала мы должны преобразовать их в блага предыдущего по номеру порядка и потом поэтапно в блага последовательно все более низкого порядка, пока мы не получим блага первого порядка, которые уже можно непосредственно применить к удовлетворению наших потребностей» (см.: Менгер 2005, с. 81).

Эта плодотворная идея Менгера логически вытекает из его субъективистской концепции, согласно которой каждый человек пытается достичь цели, с которой связывает какую-либо субъективную ценность, так что, ориентируясь на эту цель и подстегиваемый ее субъективной ценностью, он составляет и приводит в исполнение план действий, включающий последовательность этапов, которые он считает необходимыми для достижения цели. Более того, эти этапы обретают субъективную полезность, зависящую от ценности той цели, которую действующее лицо предполагает достичь благодаря использованию экономических благ высшего порядка. Иными словами, субъективная полезность средств, или экономических благ высокого порядка, в конечном счете определяется субъективной ценностью цели, или конечного потребительского блага, достижение которого обеспечивают эти средства. Вот так благодаря усилиям Менгера, впервые в истории экономической мысли, теория встала на точку зрения действующего субъекта и стала вращаться вокруг процесса деятельности, состоящего из рядапромежуточных этапов, которые действующий субъект начинает, разрабатывает и пытается завершить, процесса, ведущего к достижению избранной им цели, или конечного потребительского блага (экономического блага первого порядка).

Действуя, каждый человек пытается достичь определенных целей, которые, как он обнаружил, по какой-то причине для него важны. Термин ценность относится к субъективной оценке выбранной цели, а психическая интенсивность этих оценок крайне изменчива. Термин средства относится ко всему, что, по субъективному мнению действующего агента, может помочь ему в достижении цели. Полезность относится к субъективной оценке, присваиваемой действующим агентом средствам, и зависит от ценности той цели, достижению которой они, по мнению действующего лица, способны помочь. В этом смысле ценность и полезность — две стороны одной медали, потому что субъективная ценность, присваиваемая действующим субъектом избранной цели, проецируется на средства, которые он считает полезными для ее достижения, именно через концепцию полезности.

Самым оригинальным и существенным вкладом Менгера в экономическую науку было не открытие закона предельной полезности, сделанное им хоть и независимо, но параллельно с Джевонсом и Вальрасом, а его субъективистская концепция всех процессов, связанных с человеческой деятельности. Субъективная теория ценности и закон предельной полезности — просто очевидные следствия вышеизложенной субъективной концепции процесса деятельности, которой мы обязаны исключительно Менгеру. Фактически, проходя через последовательность этапов, действующий субъект оценивает средства в связи с целями, для достижении которых, по его мнению, они будут полезны, причем эта оценка по природе своей не абсолютна, но различна для разных взаимозаменяемых единиц средств, важных в контексте конкретного действия. Поэтому действующий субъект оценивает каждую из взаимозаменяемых единиц средств с точки зрения места, которое последняя из таких единиц занимает на его шкале ценностей, так что, если действующий субъект утратит или приобретет единицу средств, соответствующая потеря или прибавка полезности будет определяться положением, занимаемым на его личной шкале ценностей той целью, которая может быть достигнута или утрачена с помощью этой последней единицы. Таким образом, с точки зрения австрийской школы, закон предельной полезности не имеет никакого отношения ни к физиологическому удовлетворению потребностей, ни к психологии, а является строго праксиологическим законом (по терминологии Мизеса), т.е. принадлежит к логике любой человеческой, предпринимательской и творческой деятельности.

Таким образом, важно проводить различие между теорией предельной полезности, разработанной Менгером, и законами предельной полезности, которые были параллельно сформулированы Джевонсом и Вальрасом. Для Джевонса и Вальраса предельная полезность была простым добавлением к математической модели равновесия (частичного в случае Джевонса и общего у Вальраса), в которой процесс человеческой деятельности явно отсутствует, а включение или исключение закона предельной полезности ничего не меняет. Напротив, для Менгера теория предельной полезности — это онтологическая необходимость и важнейшее следствие его собственной концепции человеческой деятельности как динамического процесса (Jaffé 1976, 511—524).

Более того, неудивительно, что главный основатель неоклассической чикагской школы Фрэнк Найт называл теорию Менгера об экономических благах первого и более высоких порядков наименее значительным из его достижений (Knight 1950). Этим утверждением Найт обнаруживает теоретическую неадекватность всей неоклассической парадигмы равновесия и, в частности, своей чикагской школы, для которой процесс производства имеет объективный и мгновенный характер, время играет роль не более чем параметра, а творчество и неопределенность, типичные для всякой предпринимательской деятельности, истреблены применением рикардианского равновесия, являющегося фокальной точкой исследования.
3.5. Менгер и экономическая теория социальных институтов

Для своего времени «Основания политической экономии» Менгера были передовой книгой: в ней ученый не только указал на существенную для реальной экономики и неотделимую от человеческой деятельности роль концепций времени, неведения, предпринимательского знания и ошибки, комплементарных благ, постепенно соединяющихся в ходе рыночного процесса, а также непрерывного неравновесия и изменений, характерных для любого реального рынка, но также включил новую теорию происхождения и эволюции социальных институтов, которая позднее была развита и доведена до конечных логических выводов Хайеком.

Вторым важнейшим вкладом Менгера было предложенное им теоретическое объяснение стихийного, эволюционного возникновения социальных институтов, исходящее из субъективной концепции человеческой деятельности и взаимодействия людей. Далеко не случайно Менгер посвятил «Основания политической экономии» Вильгельму Рошеру, одному из крупнейших немецких историков. Дело в том, что в теоретических спорах между сторонниками концепции эволюционного, исторического и стихийного развития институтов (позиция, представленная Савиньи в области права, Монтескье, Юмом и Берком — в области философии и политической науки) и сторонниками узкорационалистической картезианской концепции (представленной Тибо в области права, Бентамом и английскими утилитаристами — в области политической экономии) Менгер, по его мнению, снабдил первых необходимым и надежным теоретическим фундаментом.

Субъективистская концепция Менгера, центром которой является действующий человек, объясняет стихийное, эволюционное возникновение ряда моделей поведения (институтов) в сфере права, экономики и языка, которые делают возможной жизнь в обществе, через идею эволюционного процесса, в котором действует бессчетное множество людей, каждый из которых оснащен собственным небольшим эксклюзивным запасом субъективного знания, практического опыта, желаний, мнений и чувств. Менгер выяснил, что институты возникают в ходе социального процесса, состоящего из множества человеческих действий и направляемого особыми людьми из плоти и крови, которые, в конкретных обстоятельствах места и времени, раньше других открывают, что определенные формы поведения облегчают им достижение целей. Тем самым они запускают децентрализованный процесс проб и ошибок, в котором начинает преобладать поведение, лучше других устраняющее несогласованность, и в ходе такого неосознаваемого процесса обучения и подражания пример, поданный наиболее творческими и успешными людьми, получает распространение, и ему следуют остальные члены общества. Хотя Менгер развивает свою теорию в применении к конкретному экономическому институту, к возникновению и эволюции денег (Menger 1994), он отмечает, что, по существу, ту же теоретическую схему можно без особых проблем применить к возникновению и эволюции правовых институтов и языка. Сам Менгер с безукоризненной точностью ставит проблему, вокруг которой формулирует свою совершенно новую исследовательскую программу экономической науки: «Каким образом институты, служащие общему благополучию и чрезвычайно важные для его развития, возникли сами по себе, не направляемые общей волей?» (Menger 1985; Менгер 2005а). Ответ парадоксален: институты, имеющие жизненно важное значение для жизни в обществе (языковые, экономические, правовые и моральные), являются «непреднамеренными последствиями отдельных действий» (или, в терминологии Менгера, Unbeabsichtigte Resultante, Menger 1883, 182; Менгер 2005а, 392). Человек не мог бы обдуманно создать эти институты, потому что не обладает необходимыми интеллектуальными способностями для того, чтобы собрать и усвоить заключенный в них гигантский объем рассеянной динамической информации. Нет, они постепенно — стихийным и эволюционным образом — возникли из социального процесса взаимодействия людей. Поэтому Менгер, а вслед за ним и остальные австрийцы убеждены, что именно эта область должна быть главным предметом экономических исследований.
3.6. Methodenstreit, или Спор о методах

Должно быть, Менгер пережил сильнейшее разочарование, когда профессора, принадлежавшие к немецкой исторической школе, не только не оценили его вклад, но и увидели в нем опаснейшую угрозу историцизму. Вместо того чтобы понять, что вклад Менгера предлагает теоретическую основу, требующуюся для эволюционной концепции социальных процессов, они сочли, что его теоретичность и абстрактно-аналитический характер несовместимы с пропагандируемым ими узким историцизмом. Так начался Methodenstreit, первая и, пожалуй, самая знаменитая дискуссия с участием австрийцев. На несколько десятилетий она поглотила интеллектуальную энергию Менгера. Исповедовавшие историцизм немецкие профессора во главе со Шмоллером были жертвами гиперреализма (так же как впоследствии американские институционалисты из школы Торстейна Веблена), поскольку отрицали существование общезначимой экономической теории и защищали тезис о том, что обоснованным может считаться только знание, полученное в результате эмпирических наблюдений и сбора данных, относящихся к каждой отдельной исторической ситуации. В опровержение этого взгляда в 1883 г. Менгер написал свою вторую важную книгу «Исследования о методах социальных наук и политической экономии в особенности» (Менгер 2005а), где, опираясь на труды Аристотеля, доказывал, что для познания социальной действительности требуются две равно значимые дисциплины, дополняющие друг друга, но при этом радикально отличающиеся в эпистемологическом плане. Есть теория; ее можно представить как «форму» (в аристотелевском смысле), которая передает сущность экономических явлений. Эта теоретическая форма открывается путем интроспекции, т.е. внутренней рефлексии исследователя, которая возможна в силу того, что в экономической науке (как ни в какой другой) у исследователя есть привилегия быть той же природы, что и объекты наблюдения, и эта ситуация обеспечивает ему чрезвычайно ценное непосредственное знание. К тому же теория строится логически дедуктивным образом, исходя из ясного аксиоматического знания. В противоположность теории есть история; ее можно представить как «материю» (в аристотелевском смысле), которая воплощается в эмпирических фактах, характеризующих каждое историческое событие. Менгер рассматривал обе дисциплины, теорию и историю, форму и материю, как равно необходимые для познания действительности, но решительно отвергал идею о том, что теорию можно вывести из истории. Напротив, их взаимосвязь имеет обратный характер, в том смысле, что историю можно истолковывать, классифицировать и постигать только в свете предварительно разработанной экономической теории. Так, на основе методологического подхода, который к тому времени интуитивно в общих чертах уже был намечен Ж.-Б. Сэем, Менгер заложил основания того, что позднее стало «официальной» методологией австрийской экономической школы.

Следует отметить, что термин «историцизм» употребляется по меньшей мере в трех разных значениях. Первое, связанное с исторической школой права (Савиньи, Берк) и противопоставляемое картезианскому рационализму, было именно тем, которое австрийская школа отстаивала в своем теоретическом анализе возникновения институтов. Второе значение связано с немецкими профессорами исторической школы экономики XIX в. и американскими институционалистами XX в., отрицавшими возможность общезначимой абстрактной экономической теории, которую отстоял Менгер, а после него развивали другие австрийские экономисты. Третий тип историцизма составляет фундамент методологического позитивизма неоклассической школы, которая пытается доказывать или опровергать теории, опираясь на эмпирическое наблюдение (иными словами, в конечном итоге — на историю), т.е. представляет собой позицию, которую Хайек считал всего лишь одним из проявлений картезианского рационализма, столь часто критикуемого австрийцами (Cubeddu 1993).

Любопытно отметить, что, защищая теорию от немецкого историцизма, Менгер и его последователи заключили временный союз с теоретиками неоклассической парадигмы равновесия, в том числе Вальрасом и Джевонсом (математический маржинализм), а также с неоклассиками Альфредом Маршаллом (Англия) и Джоном Бейтсом Кларком (США). Прекрасно осознавая глубокое различие между своим подходом и подходом теоретиков (общего или частичного) равновесия, австрийские сторонники динамической субъективистской традиции анализа рыночных процессов зачастую считали, что такой временный союз вполне оправдан необходимостью разгромить историцистов и защитить надлежащий научный статус экономической теории. Издержки этой стратегии дали о себе знать только спустя несколько десятилетий, когда в 1930-х годах («годы высокой теории», по удачному выражению Шэкла) триумф сторонников теории над историцистами был истолкован большинством экономистов как триумф математически формализованной теории равновесия, а не теории динамичных социальных процессов, которую изначально развивали Менгер и его последователи.

Как бы то ни было, вопреки распространенному толкованию, согласно которому Methodenstreit, или спор о методах, был бесполезной тратой времени и сил, мы убеждены, что он стал удобной возможностью уточнить и прояснить неизбежные методологические различия между науками о человеческой деятельности и естественными науками. Сохраняющаяся же в этой области путаница, несомненно, имеет причиной тот факт, что экономисты не проявили достаточного внимания к тому значительному вкладу, который был сделан Менгером в ходе этой полемики (Huerta de Soto 1982).