22.10.2017 - 16:51
Мы и пустота в гипсеБЕСЕДИН Платон
Пелевин — это из детства. А в моём случае — из отрочества. В 90-х Виктор Пелевин, безусловно, был писателем номер один. Вместе со своим извечным оппонентом Владимиром Сорокиным. Собственно, два этих писателя в лучших традициях постмодернизма и деконструировали советскую литературу, выворачивая её наизнанку, а рядом была такая же жизнь — вывернутая, абсурдная, взлохмаченная.
Затем у Пелевина был перерыв. Он ушёл на четыре года после культового «Generation π», не выпускал книг. Лишь в 2003 году появилась долгожданная «Диалектика переходного периода из ниоткуда в никуда». И примерно тогда же заговорили: а Пелевин-то уже не тот. В последующие нулевые эта фраза произносилась всё чаще, ею, с ещё большим акцентом, сопровождалась каждая новая книга писателя.
Но фокус в том, что Пелевин — с поправкой, о которой позже, — на самом деле, оставался всё тем же. Он не стал писать хуже, в его философии (а это, прежде всего, философия) не стало меньше глубины.
Однако сами времена изменились. То, что Пелевин, как Набоков бабочку, успевал поймать и передать раньше других — теперь упархивало от него быстрее, чем он успевал занести сачок. И с каждой его новой книгой это отставание чувствовалось всё сильнее.
Мир стал быстрее, информация — доступнее, и откровения, инсайты — не только у Пелевина, а в принципе — случались всё реже, потому что никто уже не раскрывал истин, а лишь повторял сказанное в Сети. Вполне себе, кстати, постмодернистская история. И если раньше Пелевин сообщал новое и был кем-то вроде первооткрывателя, то теперь ему оставалось лишь фиксировать уже случившееся. Фиксировать с опозданием. Из визионера он превратился в хроникёра.
И, тем не менее, фундамент, заложенный им в 90-х, оказался слишком прочен. Пелевин по-прежнему остаётся главным писателем России, хоть и припёртым со всех сторон новыми авторами и направлениями, новыми темами, а каждая его книга, неизменно выходящая осенью раз в год (поразительная трудоспособность!), держит наивысшие тиражи среди художественной литературы. Да, она не становится событием, но какая книга в принципе сегодня может претендовать на это?
Однако при изменившемся времени отчасти провис и сам Пелевин. Период, включивший в себя романы «Любовь к трём цукербринам», «Бэтман Аполло», «S.N.U.F.F." и другие, можно было бы считать удачным едва ли не для любого писателя, но не для такого мастера, как Виктор Олегович.
От Пелевина всегда ждут больше, чем он есть. По старой привычке ходят в его книги, точно в храм, для переворота сознания.
И вот в прошлом году с выходом романа „Лампа Мафусаила“ издатели пообещали нам, что прежний Пелевин вернулся. Тот, что из 90-х (так и пахнуло „Затворником и Шестипалым“, „Спи“ или „Омоном Ра“). Но у издателей в принципе такая работа — обещать и тем самым зарабатывать деньги. Хотя в „Лампе“, действительно, промелькнула тень прежнего Пелевина; предвестие возвращения короля — так это назвали.
Теперь же — новый роман „IPhuck 10“. Отсылка к iPhone тут очевидна, но в книге IPhuck — это умное дилдо, своего рода „живой уд“ из сорокинской „Теллурии“. Впрочем, и телефон, ещё и именно в сексуальном контексте, в романе тоже есть — это красная телефонная будка (London calling), которой героиня Маруха Чо, куратор-искусствовед, насилует героя Порфирия Петровича, литературно-полицейского алгоритма. Впрочем, слово „герои“ в применении к книге Пелевина весьма условно.
„IPhuck 10“ — роман о будущем, через которое автор детерминирует прошлое, то есть наше настоящее. Маруха Чо нанимает Порфирия Петровича, дабы он исследовал искусство так называемой гипсовой эпохи (важнейший и самый дорогой период в новейшей истории, приходящийся на наше время), а дальше начинается вполне детективный сюжет, сшивающий между собой пелевинские эссе на десяток тем, главными из которых являются секс, искусственный интеллект и современное искусство. „IPhuck 10“ вообще хорошо читать после „Матрицы“, „120 дней Содома“, де Сада и Помперца.
Пелевин с его „ловлей бабочек“ всегда был уникален именно тем, что успевал отслеживать, интерпретировать и переносить на русскую почву западные тренды.
Россия ведь при всём своём особом пути, который у нас так любят подчёркивать, зачастую давно уже не создаёт своё, а наследует и во многом копирует западные модели. Причём, то, что брать действительно стоит, у нас выходит тускло, а вот то, от чего отбиваться следовало бы, наоборот, расцветает пышно.
И если секс давно уже стал на Западе новой религией, что точнее всех уловил, пожалуй, Уэльбек, то в России данное божество лишь наливается мощью. Отсюда тотальное увлечение школьников — вписками и хоум-видео, а взрослых — свингер-клубами и сексвайфами. Так же — и погоня за искусственным интеллектом, о первостепенной важности которого заявил Путин. И, наконец, современное искусство, где мы вдруг решили удивить мир, запустив в русский лес Pussy Riot и Павленского, о которых Пелевин напрямую говорит в тексте, заключая: русский художник интересен только как таран существующей системы, а когда он, наконец, получает свободу, то понимает, что ни он, ни она никому не нужны.
Убийственно само определение современного искусства по Пелевину — гипс. То, что накладывается на сломанные части тела, мёртвое, тусклое. А оживляет его, прежде всего, расшифровщик — куратор, искусствовед, который определяет, стоит ли предмет искусства денег или нет, а потому создаёт легенду, историю для конечной покупки, и только она определяет ценность картины или арт-инсталляции. Капитал — единственный и главный критерий искусства, в котором важно не то, что ты реально сделал, а то, как об этом сказали.
Пелевин развивает данную мысль на несколько сот страниц и делает это со всей своей сатирической беспощадностью, точно инспектор тестирует фальсификат, который на первый взгляд не отличить от элитного алкоголя.
„IPhuck 10“ — во много книга о том, как нам прямо сейчас, в нашем времени, подсовывают нечто ирреальное, выдаваемое за подлинное, нечто бессмысленное, выдаваемое за откровение. Кормят иллюзорными объектами, заставляя ими восхищаться, руководствуясь иллюзорными критериями — и на данном обмане построен весь мир, где искусство как акт бессмертия недоступно, так как в основе его — подлог, фальсификация, за которым стоит высшая каста жрецов, управляющих идеями.
Эту же мысль развивал и Сорокин в своём последнем — 2017 года — романе „Манарага“. Там тоже шла речь об иерархиях, о прочтениях, о подлинности объекта искусства и о верховных жрецах, которые определяют ценность того или иного предмета, но делают это, исходя не из объективных, а из меркантильных критериев. Там, напомню, фальсификаторы хотели запустить станок, печатающий неотличимые дубликаты уникальных книг.
К слову, оба главных писателя 90-х, по сути, сдают своих коллег в утиль, а вместе с этим и нивелируют значимость литературы, книг как таковых. А учитывая традиционно колоссальную роль литературы в России, то речь в „Манараге“ и"IPhuck 10» идёт своего рода о русском Боге, пророке, что больше не способен влиять на умы, создавая оригинальные высказывания. Новый роман пишется литературно-полицейским роботом ZA-3478/PH0 бильт 9.3 прямо по мере перелистывания страниц, и он более чем органичен в своей душевности, которая способна варьироваться в зависимости от выбора ролевой модели (пылкий юноша или убеждённая феминистка) — Deus ex machine.
Собственно, в новом романе Пелевин заходит на поле Сорокина, который после издания в 2005 году «Дня опричника» стал едва ли не главным аниутопистом России. Очень схожие черты книг: разделённый мир, где есть европейский Халифат, модифицированный ЕС и Америка, состоящая из Соединенных Безопасных Спейсов (в просторечии Пейсы или Промежности) и Конфедерации. Но у Сорокина в новой России побеждает опричнина, а у Пелевина — ультралиберальный дискурс, который, правда, действует по тем же механизмам и с теми же смыслами, что и сорокинская опричнина.
Однако и «IPhuck 10», и «Манарага», как антиутопии, чудовищны, прежде всего, не роботами и разделённым миром, а отсутствие основ, фальсификацией истинного, подлогом реального, утвердившегося и в глобальном смысле, и конкретно в сфере искусства, где человек изначально утверждается как творец, способный давать жизнь, начало. Этот момент в книге Пелевина предельно конкретизирован: IPhuck появляется, потому что из-за особых вирусов люди больше не способны нормально размножаться, а здоровые дети рождаются лишь из пробирки; те же, кто занимается сексом вживую, называются свинюками. Чудо жизни больше невозможно, невозможен союз мужчины и женщины, так как он изначально даёт мертворождённое.
И из нарушения этой первоосновы происходит крушение всего остального — дикий, перемешанный мир, где можно абсолютно всё — зоо-, гей-, бдсм-, какое угодно порно, но нет ни свободы, ни наполненности, ни удовольствия. Всё это — иллюзия, фантом, нужный лишь для того, чтобы корпорации зарабатывали гигантские деньги. Реально лишь страдание. Гаджеты и девайсы уже не интересны, и искусственная реальность входит в первобытную сферу — в секс, в инстинкт размножения. Опять же — излюбленная Пелевиным пустота, но на этот раз продуцированная самими людьми из-за своей неспособности увидеть в другом человека.
Его лучше — вместе с умением изобразить привязанность — воспроизводит литературно-полицейский алгоритм, но разве этим прямо сейчас занимаемся не все мы, человеки, сотканные из цитат в пабликах и цен в каталогах?
Удивительно, но, несмотря на все сексуальные описания, доведённые до абсурда и приправленные излюбленными пелевинскими каламбурами, «IPhuck 10» выглядит очень архаичным и в чём-то даже консервативным романом. И уж совсем забавно, что книга, в которой Пелевин столь детальное исследует виртуальное будущее, оказывается едва ли не самой человечной книгой автора за последние годы.
Опять же неслучайно имя героя — Порфирий Петрович: ведь мысль, что страдание есть причина разума (мысль, которую так любил Достоевский), в «IPhuck 10» настойчиво повторяется. Но что становится источником самого страдания? Это всё та же любовь, которая мутировала, приняла убийственную форму и возможна, по сути, лишь между существом реальным и виртуальным. Любовь в романе — в той или иной форме — пожалуй, самый ощутимый и акцентированный элемент, и она противопоставляется сексуальному диктату.
И тут Пелевин приоткрывает себя. Я очень хорошо помню его интервью 1998 года журналу VOGUE: журналистка задаёт вопрос о теле писателя, и Пелевин тут же заводится, мол, что с ним не так, давайте проверим. Собственно, в каждом его романе есть это беспокойство за свою сексуальность — беспокойство, переходящее в отвращение, всегда сопряжённое с насилием, но в то же время есть неумолимая тяга к ней; диктат сексуальности надо пробить, чтобы увидеть не любовь, конечно, нет, но её отблеск.
Есть и другой интересный пласт в «IPhuck 10» — это своего рода столкновение двух Россий. Оно передано через противостояние героев. Первый из них — литературно-полицейский алгоритм Порфирий Петрович. Тут, само собой, есть и автошарж, так как Пелевина всегда обвиняли в том, что он на самом деле не существует, а книги за него пишет армия литературных негров, так что данная самоирония объяснима, но очень скоро она переходит в ярость против литературного мира и литературных критиков в частности, которых автор сравнивает с вокзальными минетчицами.
Пелевин ведь, даже при всей своей успешности, не так чтобы блестяще принят в литературных кругах (об этом, например, свидетельствует скудное количество премий). Однако вернёмся к литературно-полицейскому алгоритму. Очень верная, показательная модель. Ведь литература и полиция — два главных символа и первоэлемента России.
С другой стороны ей противостоит «иссушенная диетами баба с яйцами» — куратор Маруха Чо, которую стоит воспринимать как новую современную Россию, как «русского европейца», о котором Пелевин в тексте отзывается очень едко, со всеми его новыми ценностями, арт-выставками в духе Марата Гельмана и новыми сверхидеями. Но выясняется, что объекты, лежащие в основе данной системы, её величия, как и идеи, символы, не более чем подделки, раскрученные и обслуживаемые бандой кураторов — тех, кто при любом случае готов разъяснить скрытые смыслы и научить «верной» трактовке.
Если бы Пелевин не был Пелевиным, то подобное выглядело бы как ещё один манифест о заговоре креаклов-либералов-арт-лучших людей (называйте их как угодно), впаривающих свои псевдоценности, чтобы контролировать остальных. Но в романе «арт-тусовка» проигрывает, получая возмездие от фантома, ими же созданного. Вполне христианский тезис о саморазрушении зла.
В «IPhuck 10» Пелевин выступает не мистификатором, не демиургом, а скорее разоблачителем, толкователем происходящего, при этом не забывая, как сказал бы Порфирий Петрович, раскрыть приём. Но Пелевин не был бы Пелевиным, если бы тут же сам не иронизировал над этим: данный ход продиктован лишь стимулированием продаж.
Но даже так «IPhuck 10» — книга об извращённом сексе, киберпространстве и подлоге — странным образом оказывается, пожалуй, едва ли не самым откровенным и нежным романом Пелевина в нулевых. Вполне возможно, что в мире подложных идей и искусственных символов новая искренность может выглядеть только так.
Источник:
http://rusnext.ru/recent_opinions/1508675900
