Тексты

[Ансельм]

dgeimz getz, спасибо! Оба хорошие! Немного разные (второе взрослей, как на мой взгляд, но у юности свое, ни с чем не сравнимое очарование). Импровизация — это очень, очень хорошо.
Вот ты «впиливаешь», как говаривал персонаж Макса Фрая Андэ Пу

[Ансельм]

Я пью чай в лесу

Почему "в лесу" есть, а "в горах" нету?

Ну , наверно , потому что это сочинялось в виде импровизации и практически осталось в таком виде, без  правок, как есть.

Не надо правок! Это зло Нет, правда. Оно должно отлежаться и только потом... Может быть... Я всегда сохраняю «первый черновик» и иногда, если что-то правлю, то потом, спустя время (должно пройти много времени, год или больше), обнаруживаю, что самое первое было самое живое и настоящее.

[James Getz]

Я пью чай в лесу

Почему "в лесу" есть, а "в горах" нету?

Ну , наверно , потому что это сочинялось в виде импровизации и практически осталось в таком виде, без  правок, как есть.

Не надо правок! Это зло Нет, правда. Оно должно отлежаться и только потом... Может быть... Я всегда сохраняю «первый черновик» и иногда, если что-то правлю, то потом, спустя время (должно пройти много времени, год или больше), обнаруживаю, что самое первое было самое живое и настоящее.

Да, конечно.

А в моём случае правки вообще  не предусматриваются, поскольку подход состоит в передаче некого сиюминутного состояния, настроения из которого ничего не должно быть выброшено и ничего не впихнуто в него потом

Т.е. можно сказать, это не нормальный литературный текст.

[Ансельм]

это не нормальный литературный текст.

Это «нормальный», то есть современный литературный текст. Мумифицированные останки 19 века никому не нужны, их не читает никто, разве что кто уж совсем в маразм впал.

[77]

Демоническая женщина всегда чувствует стремление к литературе.

И часто втайне пишет новеллы и стихотворения в прозе.

Она никому не читает их.

- К чему?

Но вскользь говорит, что известный критик Александр Алексеевич, овладев с опасностью для жизни ее рукописью, прочел и потом рыдал всю ночь и даже, кажется, молился, - последнее, впрочем, не наверное. А два писателя пророчат ей огромную будущность, если она наконец согласится опубликовать свои произведения. Но ведь публика никогда не сможет понять их, и она не покажет их толпе.

- К чему?

А ночью, оставшись одна, она отпирает письменный стол, достает тщательно переписанные на машинке листы и долго оттирает резинкой начерченные слова: "Возвр.", "К возвр.".

- Я видел в вашем окне свет часов в пять утра.

- Да, я работала.

- Вы губите себя! Дорогая! Берегите себя для нас!

- К чему?

(Тэффи)