ртуть
Гость
 |
Вопрос Ртути
Как моя Леська научилась открывать двери в комнатах, прыгая на ручку двери, если у нее нет описания мира, заключающееся, по мнению Ртути, в назывании объектов? А вот об этом, и ещё много интересного, ты узнаешь, когда наконец внимательно прочтёшь первые восемь томов Кастанеды. Я даже завидую тебе слегка, между прочим. Вот вам всем от меня новогодний подарочек: Я познакомился с Дедом Прохором на трамвайной остановке в городке Удоды на границе с Монголией.
Я как раз приставал к красивой молодой доярке, ехавшей на трамвае в Улан-Батор продавать кумыс, с целью поговорить с ней об антропологии, когда мой взгляд упал на старого седого монгола, сидевшего на урне в дальнем углу остановки и задумчиво жевавшего стебель саксаула.
— Кто это такой? — спросил я доярку в несвойственной мне резкой манере.
— О, это известный на весь Дальний Восток специалист по психотропным растениям, заслуженный шаман МНР, дважды герой социалистического труда, товарищ Угургын Абсагаб уй-Юбыгуй, — ответила она, скаля в широкой улыбке крепкие гнилые зубы. — Но мы зовем его просто Дедом Прохором.
— А почему с большой буквы? — поинтересовался я, чтобы поддержать разговор.
— В знак уважения, — многозначительно ответила доярка и почему-то подмигнула мне левым глазом, хитро ухмыльнувшись при этом.
Я попросил ее представить меня этому человеку. Она подошла к нему и они долго о чем-то возбужденно спорили, после чего она повернулась и ушла, забыв на остановке свой бидон с кумысом. Больше я ее не встречал.
Решив, что меня представили я подошел к старому монголу и завел с ним разговор. Он нисколько не удивился и мы даже потерлись носами в знак приветствия, а потом недолго помолчали, но не потому, что не знали, что сказать друг другу, а потому что как раз в тот момент мимо пробегало стадо низкорослых монгольских слонов и из-за их топота ничего нельзя было расслышать.
Наконец пыль улеглась и я начал рассказывать старому монголу, какой я солидный антрополог, внушительная личность и уважаемый эксперт в области разведения сайгаков, а также какой у меня авторитет среди даосских монахов Маньчжурии. Он внимательно слушал меня и после каждого слова кивал, что, как впоследствии выяснилось, служило ему превосходной зарядкой для мышц шеи, которая была у него исключительно мускулистой.
А когда я рассказал ему, что для него было бы великой честью отобедать со мной, он дружелюбно протянул мне свободный конец стебля саксаула и мы доели его вместе. Но когда я неосторожно заявил, что я великий шаман и умею варить очень прогрессивный компот из мухоморов, а также являюсь непревзойденным охотником на сибирских землероек, он так странно посмотрел на меня, что мне стало немного стыдно и я даже отвел глаза, хотя обычно считаю себя человеком с богатым жизненным опытом. Так мы и сидели в гробовом молчании, пока наконец не подошел его трамвай на Ыгбурлун.
Он попрощался, вспрыгнул на буфер и покинул остановку, а я остался на остановке и на душе у меня было неспокойно, потому что мне было стыдно за то, что я чем-то огорчил такого достойного во всех отношениях старого монгола товарища Угургына Абсагаба уй-Юбыгуя.
Дохлый тушканчик отбрасывает тени
Вдруг Дед Прохор оставил меня одного и гигантскими скачками понесся вдоль по пустыне Гоби. Через четыре часа он вернулся, сжимая в кулаке дохлого тушканчика. По всему было видно, что он доволен собой. Лицо его, однако, хмурилось.
— Посмотри, — сказал мне Дед Прохор, разжимая кулак. В кулаке лежал дохлый тушканчик. Это очень удивило меня. Я спросил:
— Зачем тебе понадобился этот дохлый тушканчик?
— Видишь ли, — сказал Дед Прохор, разом погрустнев, — пока я гнался за этим дохлым тушканчиком, он был совсем еще не дохлый. Но когда я его наконец догнал и раздавил грубой подошвой своего башмака, он внезапно перешел в другое состояние...
— О! — потрясенно сказал я. — Чем это можно объяснить?
— Я думаю — это судьба, — мрачно сказал Дед Прохор. — Еще никому не удавалось уйти от своей судьбы.
Он взял труп за длинный хвост и, раскрутив в воздухе, забросил за пределы всякой видимости.
— Пойдем, — сказал Дед Прохор. — Нам нельзя мешкать. Место, куда упал тушканчик, является необычным местом, и я должен буду показать тебе там нечто удивительное.
Тушканчик упал возле старой стены, некогда сложенной из саманного кирпича советскими строителями с целью, известной пожалуй только им. Поскольку все советские строители давным-давно вымерли, эта стена представлялась мне чрезвычайно таинственным местом. Я принялся изучать сложный узор, который образовывала кладка, но, когда дошел до третьего ряда снизу, Дед Прохор довольно бесцеремонно оборвал мои иссследования точным пинком. Я упал на песок, больно ударившись носом о стену и непонимающе уставившись прямо перед собой. Потом Дед Прохор рассказывал, что сделал это специально, чтобы завладеть моим вниманием. Он всегда, когда хотел завладеть чьим-либо вниманием, давал ему пинка, причем так, чтобы этот человек как можно сильнее ударился носом. Нос — говорил Дед Прохор — это точка, где у человека собрано все внимание. Я склонен верить ему...
Итак, Дед Прохор завладел моим вниманием. Он поднял тушканчика за хвост и поднес его вплотную к стене, на которую мягко ложился яркий свет заходящего за далекие барханы полуденного солнца. На стене четко вырисовывалась расплывчатая тень зверька.
— Что ты видишь на стене? — спросил Дед Прохор, будто читая мои мысли.
— Тень, — ответил я не задумываясь.
— Молодец, — похвалил меня Дед Прохор. — Опиши мне, какой формы эта тень?
— Сложносоставной конгломерат округлых фигур, чем-то напоминающих неправильные овалы, обладающий несколькими ответвлениями, аналогичными тем, что можно наблюдать у фрактальных множеств, построенных, в частности, по алгоритмам Мандельброта, и переходящий через две практически симметричные выраженные седловые точки в вытянутую линию хвоста, с кисточкой на конце, которую ты держишь в руке. Кстати, а который теперь час? Не пора ли нам обедать?
Было заметно, что Деду Прохору не понравилось мое объяснение. Он сказал:
— Если ты намекаешь на тушканчика, то он уже начал портиться, а другой пищи у нас нет. Но и тушканчика я отдам тебе лишь чуть погодя. А сейчас попробуй снова описать его тень, только на этот раз поскорее.
С этими словами Дед Прохор перевернул тушканчика таким образом, что тот лег на его ладонь горизонтально, как бы глядя на стену своими маленькими вылупленными глазами, выражение которых мне сразу не понравилось. В этих глазах не читалось ни капли интеллекта, и ни малейшей искорки юмора — поэтому они меня пугали. Тень стала гораздо компактнее, хвост с кисточкой безвольно свешивался с ладони Деда Прохора. Я описал новую форму, причем постарался сделать это предельно быстро.
— То есть ты понимаешь, что тень тушканчика изменилась? — уточнил Дед Прохор, когда через несколько минут я закончил и позволил себе перевести дыхание.
— Да.
— Но изменился ли сам тушканчик?
— Нет.
— Значит ли это, что тушканчик и его тень никак не связаны между собой?
— Нет, они связаны. Это же его тень!
— Да, — согласился Дед Прохор. — Это его тень. А теперь представь, что тушканчик при жизни мог видеть только свою тень на этой стене, и не мог видеть себя.
— Разве такое возможно? — удивился я.
— Если бы у тебя были такие выпученные глаза, как у него, ты бы тоже не мог себя видеть, — заверил меня Дед Прохор. — А теперь представь удивление тушканчика, когда он видит свою внезапно изменяющуюся тень, но не понимает, чем было вызвано такое изменение. Он пытается сознательно сохранить старую, вытянутую форму, или напротив, принять новую, более округлую, но у него ничего не получается, и он только вертится перед стеной, а тень его пляшет на ней, беспорядочно изменяясь, принимая все новые очертания...
— Да, — согласился я, начиная кое-что понимать. — Устрашающая картина! Неужели и мы, как этот тушканчик, пытаемся управлять день ото дня меняющейся формой своей тени, даже не подозревая о том, что наша настоящая форма неизменна, что она совсем другая?..
Дед Прохор усмехнулся, сощурив свои и без того неширокие глаза.
— Да, что-то вроде. — Сказав это, он протянул мне дохлого тушканчика. — Ешь. Скоро тебе понадобятся все твои силы.
Нечего и говорить, когда Дед Прохор хотел меня напугать, ему это всегда удавалось. Холодок пробежал у меня по спине.
— Насколько скоро? — нервно спросил я.
— Вот уж не знаю. Но будь спокоен, это случится раньше, чем судьба заставит тебя внезапно перейти в другое состояние...
Монгол смотрит на закат
— Когда монгол смотрит на восхитительный закат, раскинувшийся по целому небосводу и сияющий всеми небесными красками, от пурпура до глубокой синевы, он сам становится этим закатом.
— Неужели это бывает каждый раз?
— Нет конечно. Потому что если монгол смотрит на восхитительный закат, но думает в это время о своем самом любимом баране, он вовсе не становится закатом. Он становится своим самым любимым бараном.
Дар видеть
Забрел однажды слепой бродяга в Улан-Баторский Музей Изящных Искусств. В руке он держал веревку, к которой была привязана большая кудлатая собака, служившая ему проводником и, одновременно, вьючным животным. Вахтер на входе заснул, и бродяга беспрепятственно прошел в залы.
Он шел между шедеврами народного творчества: сверкающими витражами, позолоченными статуями, цветистыми коврами из верблюжей шерсти и облезлыми чучелами редких животных, и думал: "О! Наверное я очень достойный человек, раз верховный бог Ябукчу-кыргым так щедро наградил меня за мои заслуги, подарив возможность видеть столь многое. Как много темноты я вижу!"
Осквернение дворца
Как-то, поздней весной, легендарный властитель Сухэ-Батор отдыхал в своем дачном дворце, что располагался в поросших густым кустарником горах Уркун-Ыч. Каждый день отправлялся он на охоту на степных собак, и иногда возвращался с добычей. Так получалось потому, что охотился он не ради пропитания, а для удовольствия.
Вернувшись раз под вечер во дворец, он застал там самый настоящий беспорядок. Драгоценные вазы династии Мин валялись разбитыми на исцарапанном сандаловом паркете, изысканные блюда монгольской кухни были вывалены из хрустальных мисок на шелковые скатерти, роскошная двенадцатиспальная кровать с балдахином из пандовых шкур была смята и обгажена...
Надо сказать, что великий Сухэ-Батор всегда был крайне скромен, даже аскетичен, и посему довольствовался малым количеством прислуги. В тот момент вся прислуга как раз отсутствовала, отправившись в горы Уркун-Ыч, чтобы набрать хворосту для шашлыка, который они устраивали всякий раз, когда Сухэ-Батор возвращался с добычей.
И вот властитель в неистовстве начал бегать по разоренным комнатам дворца в поисках злоумышленника, призывая на его голову все кары Народного Хурала. В каждой следующей комнате он встречал все новые разрушения, и ярость его росла пропорционально...
Наконец он вбежал в ванную комнату, и прямо перед собой увидал ужасную всклокоченную фигуру... Сухэ-Батор немедля сдернул с плеча пневматическую винтовку производства второго цеха Ижевского Завода, дослал пульку в патронник, и, защелкнув замок, прицелился в ненавистного врага, стремясь напоследок поймать его взгляд, в котором бы сквозили: низменность души, стыд за содеянное и униженная мольба о пощаде.
Но, к своему удивлению, во взгляде, которым встретила его всклокоченная фигура, были лишь: величайшее презрение, благородство сильного и праведный гнев. И таким выразительным был этот взгляд, что руки Сухэ-Батора ослабли, и винтовка выпала из них на пол ванной комнаты, разбив последние кафельные плитки.
Таким образом, большое зеркало ванной комнаты, в котором Сухэ-Батор встретился взглядом со своим отражением, оказалось единственным уцелевшим предметом во дворце. А прислуга, вернувшаяся вскоре с охапками хвороста, и удостоившаяся рассказа о происшедших событиях из уст своего владыки, поняла одну важную вещь: "Как бы сильно ты ни нашкодил, не стесняйся принять уверенный облик перед лицом возмездия, и оно, вполне возможно, минует тебя по одной этой причине."
А бешеного кабана, устроившего описанное ранее свинство, на следующий день изловила и съела бригада штукатуров, вызванных из столицы для восстановления дачного дворца Сухэ-Батора в горах Уркун-Ыч.
Стена в осколках
В тот день стояло прекрасное туманное солнечное утро. Я гулял по Улан-Батору, бесцеремонно расталкивая локтями монгольских стариков и детей. Вернее, детей я не расталкивал. Они были очень приземистые и потому их не так-то легко было растолкать локтями. Приходилось применять пинки и подсечки. Надо признаться, что я не всегда был достаточно ловок, и окружающие даже стали смотреть на меня с укоризной.
Вдруг у моих ног упала обгоревшая спичка. Я сразу узнал ее. Такими спичками разжигал свои самокрутки Дед Прохор. Я посмотрел наверх, и увидел его. Дед Прохор сидел прямо надо мной на высоком бетонном заборе, усыпанном битым стеклом. Он курил, и, судя по цвету и фактуре пепла, падающего на мои начищенные туфли, курил он отнюдь не табак.
-- Самбайну, Дед Прохор! -- крикнул я.
-- Сам самбайну! -- ответил он с такой ехидной физиономией, что мне показалось, что он дразнится.
-- Скажи, как тебе удается сидеть на этой стене? Ведь она вся усыпана стеклом! -- удивился я.
-- А очень просто, -- отвечал Дед Прохор, щелчком отправив недокуренную самокрутку в полет. Окурок пролетел несколько метров и попал в жирного тукана с огромным клювом, который дремал на ветке огромного платана. Тукан громко закаркал, но поскольку спросонья ничего не соображал, то камнем упал на сухую землю клумбы, где его право на жизнь незамедлительно оспорил дикий полосатый кот, пробегавший мимо.
-- Это история о крушении грандиозных планов в результате человеческой жадности, -- продолжал тем временем Дед Прохор, совершенно сбив меня с толку. Я-то наивно полагал, что он собирается рассказать про стену и осколки.
-- Когда строители воздвигали эту стену, им велели как следует защитить ее от нежелательных посетителей вроде меня, -- рассказывал он. -- Но когда строители опустошили двадцать ящиков пива, специально выписанных для этой цели, прораб, ответственный за стену, решил половину стеклотары не пускать в бой, а сдать в приемный пункт, а на выручку купить еще пива. В результате осколки не смогли покрыть бетон достаточно часто, и любой немощный старикан, вроде меня, может легко перебраться через эту стену. Запомни: никогда нельзя экономить на средствах при достижении своих целей, даже таких низменных, как подсыпание колючек под задницы своих ближних.
Самый главный институт
-- А зачем понадобилось ставить здесь эту стену, да еще и с осколками? -- спросил я. -- Что находится там, за ней?
-- Самый главный институт монгольской академии наук, -- ответил Дед Прохор. -- Это и в самом деле очень важное и серьезное учреждение, поверь мне. Если бы меня когда-то не выгнали с поста генерального секретаря МНРП...
У меня глаза полезли на лоб. Я и не подозревал, что Дед Прохор когда-то был главой народного Хурала.
-- А за что тебя выгнали? -- спросил я.
-- За то, что слишком умничал. Молодой был...
Я только открыл рот, чтобы спросить его еще о чем-то -- ведь я очень люблю задавать вопросы -- когда Дед Прохор внезапно зажмурил правый глаз и, свесившись со стены, пристально поглядел на меня левым. Его зрачок расширился, как у собаки, заняв все пространство между веками, а сам глаз, как мне показалось, чуть не вылез из орбиты.
-- О-о-о! -- сдавленно просипел Дед Прохор. -- Я вижу! Сейчас с тобой случится что-то особенное.
Я насторожился. Шерсть на моем загривке стала дыбом, как всегда бывало в таких случаях.
-- Что со мной случится? -- спросил я.
-- Нечто удивительное! -- сказал Дед Прохор. -- Величайшая удача. Погоди немного, я чувствую ее приближение.
Слова Деда Прохора сильно подействовали на меня. Я внимательно осмотрелся по сторонам, но ничего особенного не заметил. Тогда я попробовал так же выпучить глаз, как Дед Прохор, надеясь, что это обострит мое зрение.
-- Ничего не вижу, -- наконец признался я. -- Ты уверен, что сейчас что-то произойдет?
-- Нет конечно. А зачем ты выпучил глаз?
-- Я брал пример с тебя, ведь ты тоже выпучил глаз.
-- Это я передразнивал тебя.
-- Значит ничего особенного не должно было случиться? -- разочарованно протянул я.
-- А разве ты не ощутил себя как-то особенно, когда поверил в то, что скоро с тобой случится что-то очень хорошее?
-- Ощутил.
-- Ну так разве я лгал тебе, обещая что-то особенное?
-- Лгал... наверное. Я не знаю.
-- Хм, -- Дед Прохор с сомнением посмотрел на меня и начал сворачивать еще одну самокрутку. -- Ты или слишком умен, и водишь меня за нос, или слишком туп, и в самом деле ничего не понимаешь. В любом случае наша беседа зашла в тупик... Ты, помнится, спрашивал об учреждении за этим забором? Знаешь, чем там занимаются?
-- Разрабатывают новые виды оружия?
-- Да нет, что ты. Монгольские военные и со старыми-то видами еще не научились обращаться.
-- Разгадывают парадоксы астрофизики?
-- О такой ерунде думать -- себя не уважать, -- Дед Прохор поджег самокрутку и вставил в ноздрю, чтобы она не мешала ему говорить. -- Видишь ли, самые удивительные моменты в жизни человека бывают в двух случаях: когда все еще впереди, и когда все уже позади. Ты только что испытал первое из этих состояний, когда выпучив глаз озирался по сторонам в ожидании внезапного наступления полного счастья. На самом деле тебе и счастья-то не надо было. Ты был счастлив, лишь ожидая его. Я прав?
-- Да. Я ощущал себя необычайно свободно и отстраненно. Я забыл про все свои прошлые проблемы и ждал от будущего только самого лучшего. Как бы я хотел снова повторить эти мгновения, когда все, что со мной было плохого -- уже позади, а все хорошее -- только предстоит!..
-- Вся жизнь состоит из таких мгновений, -- равнодушно сказал Дед Прохор и прицелился окурком в дикого полосатого кота с окровавленной мордой, вылезшего из тумана и хмуро глядящего на нас. -- Почему ты этого не понимаешь? Почему этого никто не понимает?!
-- Почему, Дед Прохор?
-- Вот над этой загадкой и бьются уже который год ученые в самом главном институте монгольской академии наук.
Разделение людей
-- Расскажи про те времена, когда ты был генеральным секретарем МНРП, -- попросил я. -- Мне очень интересно.
-- Почему это тебе интересно? -- удивился Дед Прохор. -- Может ты собираешься перенять опыт, чтобы самому стать правителем Монголии? Не стоит, это никчемное занятие. Лучше я расскажу тебе одну историю...
Как-то раз собрались в одной высокогорной юрте три самых мудрых министра монгольского правительства и заспорили.
Спор начал министр культуры. Он вынул из полы халата чей-то тонкий палец с длинным, холеным ногтем, поучительным жестом поднял его вверх и произнес:
— В мире есть только два типа людей: талантливые деятели искусства, неустанно созидающие шедевры красоты и гармонии, и обыватели, не способные ни создавать, ни понимать прекрасное.
Услышав это, министр труда почесал огромные мозоли на своих ладонях и весомо сказал:
— Нет, все люди делятся на тех, кто трудится, подобно могучим буйволам, мерно вышагивающим по залитому мутной водой рисовому полю, и тех, кто не умея толком довести до конца ни одно дело, и в глубине души своей осознавая это, всю жизнь учится как можно более хитроумно паразитировать на своих собратьях. А уж на каком поприще трудятся ранее означенные достойнейшие буйволы: выписывают ли они непостижимо изящные иероглифы на тончайших шелках или вяжут колючие носки из грубого собачьего волоса — не суть важно. Все равно большая часть их работы будет присвоена трутнями, преуспевшими в своем единственном подлом навыке.
И тогда министр обороны выхватил большой китайский меч с широким изогнутым клинком, кровостоком и двумя колокольчиками, и разрубил каждого из своих собеседников ровно пополам. Потому что тайна разделения людей известна только избранным, и должна таковой остаться.
Стая диких гусей
В пустыне Гоби стояла засуха. Мы с Дедом Прохором тоже стояли в пустыне Гоби, но не так основательно. Постояв немного, Дед Прохор и вовсе присел возле своей юрты, которая вместе с нами стояла в пустыне Гоби.
-- Смотри-ка! -- вдруг крикнул Дед Прохор, испугав меня. -- Кто это там летит?
Я всегда отличался завидным зрением, и, достав из сумки половинку полевого бинокля, вгляделся в небо без единого облачка, принявшее от зноя тяжелый свинцовый оттенок.
-- Дикие гуси, -- сказал я.
-- Куда они летят?
-- Летят клином, курс: 315, скорость: 23, эшелон: 180. Предположительная цель: болота к югу от реки Орхон.
-- Врешь ты все, -- лениво отмахнулся Дед Прохор. -- Они летят вон к тому корыту, из которого пьют собаки моего брата.
Тут я заметил возле юрты старое рассохшееся корыто с водой и множество собак, неподвижно лежащих вокруг. Их языки безвольно свисали по бокам.
Заметив мой внимательный взгляд, Дед Прохор сказал:
-- Ты, возможно, видел моего брата. Его зовут Дед Федор. Он уехал в Манчьжурию на сбор лекарственных грибов, и поручил мне присмотреть за собаками.
Тем временем дикие гуси долетели до нас и, упав на песок, покатились по нему, гася инерцию. После чего встали, отряхнулись и проследовали к корыту, оттеснив собак. Собаки переглянулись, поняли, что оказались в меньшинстве, и ни слова не говоря, удалились в тень за юрту.
-- Вот видишь, -- сказал Дед Прохор. -- А ты говоришь "болота". Те болота еще сто лет назад осушили советские мелиораторы методом ненаправленного взрыва.
-- Но я сам видел на карте!.. -- запротестовал я.
-- Советским картографам об этом, как и тебе, ничего не сказали, -- оборвал меня Дед Прохор.
-- А куда полетят гуси после того, как напьются?
-- Пока они не выпьют всю воду из корыта, они никуда не полетят. Так и будут жить здесь.
-- Но их так много, что они выпьют ее очень скоро. Тогда ведь они улетят?
-- Утром я подолью еще воды. Я ведь должен ухаживать за ездовыми собаками своего брата.
-- Но гуси -- дикие, перелетные птицы! Как же они смогут отказаться от своей свободы, да еще променяв ее на такую никчемность, как грязное корыто с водой для собак?
-- Знаешь, как ни странно, люди тоже рождаются свободными...
Невосполнимая потеря
Утром Дед Прохор был необычайно мрачен. Он ходил возле юрты, надвинув тюбетейку на глаза и пинал диких гусей, путавшихся у него под ногами.
Когда я спросил его, в чем дело, он остановился и сказал:
-- Сегодня меня не станет...
Эта новость сокрушила меня. Однако, я не хотел выказывать растерянность, которую он бы непременно осудил.
-- Где закопать твой труп? -- деловито спросил я.
-- После меня не останется трупа. Я никогда не бросаю мусор, где попало.
Я отложил лопату, уже было взятую в руки и задал последний вопрос:
-- Что же мне делать, когда ты исчезнешь? Я успел сильно привязаться к тебе.
-- Да? Что же, тогда тебе придется найти себе другого Деда Прохора. Потому что всякий раз, когда мы теряем человека, ставшего частью нас, мы в самом деле теряем часть себя. Потеря такого рода вырывает из нас слишком большие куски, и поэтому во что бы то ни стало должна быть восполнена. Оставляя ее без компенсации, мы разрушаем себя.
С этими словами он сдвинул тюбетейку на затылок, пнул напоследок пару гусей, разбежался и исчез.
Новый дед
Я горько оплакивал потерю Деда Прохора в течение тридцати двух с половиной часов. Потом вспомнил его последний совет и решил действовать в соответствии с ним. Мне нужен был другой Дед Прохор, и я отправился на его поиски. Однако не успел я отойти от юрты на несколько шагов, как увидел на горизонте человека. Он был одет в мягкие сапожки с загнутыми носами и халат, с вышитыми на нем мифическими животными: олимпийскими медведями.
По мере того, как он приближался, я, к своему огромному удивлению, узнавал в нем все больше знакомых черт.
-- Дед Прохор! -- закричал я, с радостной улыбкой бросаясь навстречу. -- Ты вернулся?!
-- Да! -- так же громко воскликнул он, радостно улыбаясь мне в ответ. -- Я вернулся! Но я -- не Дед Прохор! Я -- его брат, Дед Федор, и я пришел за своими ездовыми собаками!
Дед Федор свистнул командным голосом, его собаки построились в две шеренги и зашагали прочь. Дед Федор подошел ко мне, вытер мне нос, сказал:
-- Никогда не позволяй своим желаниям затмевать твое зрение! -- и ушел вслед за ними.
Незаметная подмена
И тут я понял, как ужасно посмеялась надо мной жизнь. Я отправился на поиски кого-то, кто заменил бы мне Деда Прохора, и нашел его, но потом упустил, даже не поняв, что теряю свой последний шанс. Вряд ли мне снова когда-нибудь встретится брат Деда Прохора. И уж тем более никогда не встретится сам Дед Прохор. Я особенно остро ощутил свою полную никчемность, сел на большой камень и заплакал.
Загорелая морщинистая рука ласково погладила меня по голове. От неожиданности я вскочил, опрокинул камень и, поскользнувшись, упал на песок. Передо мной стоял Дед Прохор.
-- Ну не плачь так! -- сказал Дед Прохор и укоризненно покачал головой. -- А то я, глядя на тебя, тоже расстроюсь. А я не люблю расстраиваться. Я люблю быть веселым, несмотря ни на что. Потому что ничто в этом мире не стоит ни малейшей моей слезинки. И твоей, кстати, тоже.
-- Дед Прохор, как получилось, что ты не исчез, как собирался?
-- Кто исчез, я? -- Дед Прохор искренне удивился. -- Я вовсе не собирался исчезать. Кто тебе сказал такую глупость?
-- Ты сам мне это вчера сказал. И исчез на моих глазах.
-- Вчера мы с тобой не виделись. Кто исчез вчера, я понятия не имею.
Я был снова сбит с толку.
-- Но откуда тогда ты меня знаешь?
-- Я тебя и не знаю. Я просто подошел тебя утешить, видя, как ты плачешь.
-- Значит, ты не Дед Прохор?
-- Да нет. Я Дед Прохор. Но я не тот Дед Прохор, про которого ты говорил. Я -- совсем другой Дед Прохор.
-- И у тебя нет брата -- Деда Федора?
-- А что, здесь был мой брат? -- Дед Прохор заметно оживился. -- Куда он пошел? О! Я вижу следы его собак! Надеюсь, я еще смогу их догнать до захода солнца. Счастливо оставаться!
Я бросился вперед и крепко схватил его за ногу. Второго такого шанса я упустить не мог.
-- Ты что, дикий?! -- в ужасе отпрянул от меня Дед Прохор.
-- Я очень извиняюсь, но никуда не отпущу тебя, Дед Прохор. Потому что вчера уже потерял одного Деда Прохора. А у меня их не так много, чтобы я мог позволить себе такую расточительность.
-- Да? -- мои слова смутили Деда Прохора. -- Ну ладно. С Дедом Федором мы еще увидимся, а ты ведь совсем пропадешь в этой пустыне без присмотра.
Мы вернулись к юрте, разожгли костер и сели вокруг него. Я поставил на огонь алюминиевый таз с водой. Когда вода вскипела, Дед Прохор достал из складок халата недоеденное баранье ребро, сдул с него песок и стал греть в кипятке, иногда обнюхивая и облизывая. Я отметил, что все его жесты были в точности такие же, как и у того, прежнего Деда Прохора.
-- Меня мучает загадка, -- сказал я. -- Как получилось, что ты в точности похож на того Деда Прохора, которого я знал, но говоришь, что ты -- совсем другой Дед Прохор?
-- Представь на миг, что каждую ночь, когда ты засыпаешь, тебя убивают. И взамен помещают твоего двойника. Который хранит все твои мысли. И все твои сны до последнего мгновения твоей жизни. Длившейся всего один день. А также все мысли тех, что были до тебя. Что были в тебе. А теперь перешли к нему. Заметишь ли ты подмену? Замечаешь ли ты подмену?..
Я долго обдумывал эти слова, так ничего не понял, и сказал:
-- И что же это все значит?
-- Это значит, что сегодня ты добился на удивление многого. Ты сумел полностью возместить для себя потерю того, прежнего Деда Прохора.
Расколотый идол
Вскоре погода сильно изменилась. С севера подул сильный ветер, принесший с собой холод и маленькие жесткие снежинки, который здесь называли "серьезным дождиком". Мы с Дедом Прохором вылезли из юрты, хмуро посмотрели на небо, и решили разогреться. Я начал бегать вокруг юрты кругами, а Дед Прохор даже несколько раз перепрыгнул через нее. Гуси, дрожа от холода, жались к обледеневшему корыту и смотрели на нас нечеловеческими глазами. После получаса упражнений я сказал, что мне по-прежнему холодно, и мы пошли в пустыню, чтобы найти там валежник для костра.
Кроме валежника мы неожиданно нашли в пустыне расколотого монгольского идола. Дед Прохор тщательно обнюхал каменный постамент, потом в изобилии валявшиеся вокруг обломки, и сказал, что это остатки статуи главного монгольского бога Ябукчу-кыргыма.
Я попросил рассказать, что это за бог, и тогда Дед Прохор, разведя костер прямо посреди обломков, сел, протянул к нему руки и начал рассказывать:
-- Когда-то, в очень далекие времена не было ничего...
-- Ничего?! -- удивился я.
-- Да, ничего не было, -- авторитетно заверил меня Дед Прохор. -- Совсем ничего. Был только верховный бог Ябукчу-кыргым. И вот однажды он понял, что в нем, кроме множества положительных особенностей, вроде бы есть какие-то отрицательные...
-- Разве у бога могут быть какие-то отрицательные особенности?
-- Конечно. Чем более высокоорганизовано существо, тем сложнее его устройство. А чем оно сложнее, тем больше шансов для появления в этом самом устройстве отрицательных особенностей, -- сказав это, Дед Прохор долго и глубокомысленно ворошил палкой угли, после чего продолжил.
-- И вот Ябукчу-кыргым решил избавиться от своих отрицательных качеств. Уж не знаю, зачем это ему понадобилось, но он так захотел. А воля верховного бога -- закон, как ни крути. Для достижения своей неординарной цели он решил применить методы формальной логики, и разделить проблему на множество крохотных, легко разрешимых частей. Ну а поскольку проблемой был он сам, он расколол себя на мельчайшие кусочки.
Дед Прохор замолчал, хитро глядя на меня и всем своим видом давая понять, что рассказ окончен. Но меня было не провести. Я понял смысл этой истории.
-- Он расколол себя на людей? -- высказал я свою смелую догадку.
-- Людей, мышей, кирпичей, а может быть на атомы или электромагнитные колебания -- откуда я знаю? -- Дед Прохор зевнул, завернулся в шерстяную накидку и лег на бок возле костра.
-- И что же было дальше?
-- С тех пор его никто не видел, -- Дед Прохор прикрыл глаза.
-- Но он же не разделился бы, если бы не был уверен в том, что сможет собраться? Когда же он появится снова?
-- Только тогда, когда все, что плохо, отомрет, и остальное найдет способ собраться в единое целое, -- сказал Дед Прохор, не открывая глаз.
-- Когда же это будет?
-- Не знаю... Дело в том, что... как бы тебе сказать?.. Процесс затянулся.
(Автор неизвестен) |
|
|
|
|
Записан
|
|
|
|
