ртуть
Гость
 |
 |
| Модератор: Корнак | |
« Ответ #39 : 27 декабря 2018, 23:05:29 » |
|
Корнак, вот тебе о релятивизме:
Бессмыслица, обнаружившаяся в утверждениях релятивизма — все равно индивидуального или специфического, -— не может не вызвать крайней тревоги у добросовестного исследователя. Во втором томе «Логических исследований» Гуссерль формулирует ту же мысль в более спокойных, но не менее сильных выражениях: «мы никогда не допустим, что психологически возможно то, что логически или геометрически является нелепый». Мы, поясняет он, «допускаем факты, что логические понятия имеют психологическое происхождение, но мы отвергаем вывод, который из этого делают». Какой вывод? Почему отвергаем? «Для нашей дисциплины психологический вопрос о возникновении соответствующих отвлеченных представлений не имеет никакого интереса». Тут выступает вся оригинальность и необычность для нашего времени гуссерлевских философских построений. Он бесстрашно решается взять на себя защиту правомочности видовых (или идеальные) предметов на ряду с предметами индивидуальными (или реальными). «В этом пункте, пи-
— 137 —
шет он, отличия между релятивистическая или эмпирический релятивизмом и идеализмом и в нем единственная возможность согласованной (т. е. не заключающей в себе внутреннего противоречия) теории познания». Соответственно этому Гуссерль противопоставляет акты истинных суждений индивидуального человека истине. Я высказываю суждение, что 2x2=4.Это мое суждение, конечно, чисто психологический акт и, как таковой, может быть предметом изучения психологии. Но, сколько бы психолог ни выяснял нам законы реального мышления, он никоим образом из этих законов не выведет принципа, по которому истина отличается от лжи. Наоборот, все его рассуждения уже предполагают, что в его распоряжении есть критерий, по которому он истину от лжи отличает. Философа нисколько не занимают отдельные суждения Ивана или Петра, что 2 х 2 = 4. Отдельных суждений об одном и том же предмете — тысячи, но истина одна. «Если естествоиспытатель из законов о рычаге, тяжести и т. д. заключает о способах действия машины, он, конечно, переживает некоторые субъективные акты. Но субъективным связям мысли соответствует некое объективное (т. е. адекватно применяющееся в данной в очевидности объективности) единство значения, которое есть то, что оно есть, все равно, осуществляет его кто-либо в мышлении или не осуществляет». Та же мысль еще ярче выражена в первой томе «Логических исследований». «Если бы исчезли все тяготеющие друг к другу тела, то этим не был бы уничтожен закон тяготения, он остался бы только без возможности фактического применения. Он, ведь, ничего не говорит о существовании тяготеющих масс, а только о том, что присуще тяготеющим массам, как таковым». В этих решительных словах нащупывается нерв феноменологии. Этой идеей пропитано все мышление Гуссерля. И, чтоб не было никаких сомнений в том, чего он добивается, Гуссерль иллюстрирует свою мысль примером: «То, что выражает положение: то есть, трансцендентное число, — когда мы, читая его в книге или обращаясь к другим, имеем в виду, не есть индивидуальная, всегда повторяющаяся черта нашего мыслительного переживания. В каждом отдельной случае эта черта является индивидуально изменяющейся, но смысл высказываемого положения должен быть тожественным... В противоположность безграничному разнообразию индивидуальных переживаний, то, что в них выражено, повсюду идентично: оно
— 138 —
тожественно в строжайшей смысле этого слова. Как бы ни было много лиц н актов суждений, значение положения не умножается, суждение в идеальной, логическом смысле едино... И речь тут идет не о простой гипотезе, которая находит себе оправдание в плодотворности предлагаемых ей объяснений; мы берем ее, как непосредственно воспринимаемую истину, и ссылаемся здесь на последний авторитет в вопросах знания — на очевидность». Вот каким языком заговорил Гуссерль пред лицом современной философии, робко припрятавшей свои релятивистические устремления под расплывчатыми теориями неокантианства. Истина едина и для людей, и для ангелов, и для богов. Истина опирается на самоочевидность — пред ней равно бессильны и смертные, и бессмертные. Поэтому, философия начинается с того, что Гуссерль называет феноменологической редукцией. Чтоб пробраться к истокам, к началам, в корням всего — нужно оторваться от всего реального, от изменчивых, преходящих явлений, сделать «epoché», как выражается Гуссерль, ввести их в скобки, так сказать. Тогда за скобками останется чистое, идеальное бытие, — которое и есть искомая философией истина, гарантируемая от всяких сомнений самой очевидностью. Причем Гуссерль, не колеблясь, заявляет: «Очевидность не есть некий указатель сознанию, который, будучи привешен к сознанию, возвещает нам, как некий мистический голое из лучшего мира: вот тут истина, словно мы, свободомыслящие люди, готовы бы были послушаться такого голоса и не потребовали бы от него доказательств правомерности его утверждений». |
